значит, дочка снова в соплях, но в школу все-таки пошла, молодец, хоть и не знала, что я сегодня приеду.
Можно слегка расслабиться, неторопливо раздеваться, оставляя вещи на стульях… Я зашел в туалет, потом на кухню.
Жена и дочь молча и неподвижно сидели на табуретах. Сколько же они так просидели, не шелохнувшись?
— Вы… чего это?! — наконец выговорил я.
— Ты? — произнесла жена. Лицо ее медленно принимало нормальный цвет.
— А вы кого ждали? — спросил я.
— Да кого угодно! — сказала жена, переглянувшись с дочкой.
— Как это? — проговорил я, опускаясь на табурет.
— Да очень просто! — уже по обычаю весело сказала жена. — Свой ключ эта балда где-то потеряла, мой ключ я оставила ей в ящике на лестнице — и этот пропал! Сосед нам открыл.
— Ну и как бы вы ушли сейчас без ключей? — вздохнул я. — А если бы я не приехал?
— Но ты же приехал! — радостно произнесла жена.
Поразительное легкомыслие! Сам же его в ней воспитал когда-то — и сам теперь на этом горю!
— Ну а куда же делся ключ из ящика? — спросил я.
— Наверное, кто-то спер! — Жена махнула рукой.
— Что значит — спер? — тупо проговорил я. Жена пожала плечами.
— Ну как жизнь? — неестественно бодро повернулся я к дочери.
— Нормально, — почему-то обиженно проговорила она.
— Вспомни… куда ты дела свой ключ?
— Папа, ну откуда я знаю? — трагическим басом произнесла она, с грохотом отодвинула табурет, ушла к себе, стала там с дребезжанием передвигать стулья.
Замечательно! Все, значит, как и раньше: полная невозможность узреть хотя бы краешек истины. Или вымыслы, или тайны, охраняемые басовитыми воплями, оскорбленным таращеньем глаз. Никакого сдвига!
А я-то уезжал в непонятной надежде… Что же — начнем все сначала.
Я ушел в свой кабинет, разложил бумаги, долго тупо глядел на них… Но куда же мог деться ключ? Ящик у нас не запирается — однако не мог же ключ выскочить сам? Значит?.. Я снова пошел на кухню.
— А как ты опустила в ящик ключ, — спросил жену, — в голом виде или в конверте каком-нибудь?
— Нормально опустила. — Морщась, она пробовала из ложки горячий бульон. — В бумажку завернула и бросила, думала: в бумажке ей легче будет взять.
— А кто-нибудь мог видеть или слышать, как ты опускала его?
— Да нет… Вроде бы никто. Дворничиха лестницу мыла, но вроде бы не видела.
— Ясно! — Я ушел в комнату, стал переставлять рюмки в серванте — опять они неправильно расставили их!
Да нет, вряд ли тут вмешались какие-то тайные силы, откуда им взяться в нашем скучном дворе? Не хватает еще начать представлять руку в черной перчатке, лезущую в ящик, — до таких штампов я еще не дошел. Уж лучше пускай ограбят, чем опускаться на такой уровень сознания! При всей своей фантазии не могу представить образ грабителя… одежду… лицо… что-то нереальное!
И как мог он узнать, что именно в этот день жена положила ключ именно в ящик? Полная ерунда! Наверняка дочь вынула ключ, пошла по обычаю шататься и потеряла ключ из ящика, как и свой, а теперь выкручивается, неумело, как всегда, оставляя в сознании ближних и возможность ограбления, и возможность обмана. Я снова пошел на кухню.
— Может, врежем новый замок?
— А! — сдувая волосы со лба, сказала жена. — Не будет ничего!
— Пр-равильно! — Я поцеловал ее в ухо. Замечательное легкомыслие!
— Ну вспомни, на всякий случай, — проговорил я. — Ты точно ключ в ящик опустила?
— Так. — Она посмотрела на меня. — Совсем уже? Ни о чем более серьезном не можешь поговорить?
— Я ничего, ничего, — забормотал я.
Из комнаты дочери раздался надсадный кашель: всегда она простужается в это время года, а батареи, как назло, ледяные — давно уже пора топить, но не топят.
— Какой-то вентиль там сломался у них, — увидев, что я взялся за батарею, сказала жена. — Обещали к сегодняшнему дню починить, а пока газом согреваемся! — Она кивнула на четыре синих гудящих цветка над плитой.
— Ну все, я пошла, — простуженным басом проговорила дочь в прихожей. Мы вышли к ней.
— Нормально оделась-то хоть? — оглядела ее жена. — Ты когда вернешься сегодня? — повернулась ко мне.
— Часов, видимо, в десять, — помолчав для солидности, ответил я.
— Значит, видимо или невидимо, но в десять будешь?
— Да. — Я кивнул.
— А как же мы попадем в квартиру? — спросила жена.
— Так! — Я разозлился. — Значит, я теперь, как Иванушка-дурачок, должен неотлучно находиться у двери?
— А ты ей ключ отдай! — Жена кивнула на дочь.
— Да? Чтобы эта балда потеряла последний ключ?
— Папа! — простуженным басом проговорила дочурка.
— Ну хорошо, хорошо. — Сдавшись, я протянул ей ключ. — Только не шляйся нигде — без тебя мы домой не попадем.
— Хорошо, — отрывисто проговорила дочь и, положив ключ в сумку, ушла. Мы слушали ее затихающий кашель.
— Ну и пэ, — вздохнула жена, глядя в окно. Буква «п» означала у нее погоду. Слово полностью ей лень было говорить. Действительно, с небес надвигалось что-то невообразимое.
— Но теперь-то можешь сказать точно, когда ты придешь?
— Теперь-то, когда я уже не прикован к двери, как каторжник, точность в секундах необязательна. Нормально приду!
Я пошел обуваться. Холод был такой, что замерзшие пальцы в носках громко скрипели друг о друга, почти что пели!
Потом я стоял в парадной, пережидая начавшийся вдруг град — вертикальные белые линии штриховали тьму, горох стрекотал по люкам, машинам. Действительно — ну и пэ!
Весь день я был прикован мыслями к двери и, когда мчался домой, смотрел из автобуса — все окна в доме уже светились, кроме наших!
Я вбежал в парадную: жена с переполненной сеткой сидела на площадке.
— Та-ак! — проговорил я. — Неужели даже тогда, когда у нее единственный ключ, она не может вернуться вовремя? Ну что же это за дочь?!
Жена только тяжко вздохнула.
Жильцы, проходя мимо нас, подозрительно косились.
Дочка явилась где-то возле семи — встрепанная, распаренная.
— Так. И в чем же дело? — строго проговорил я. — А где сумка твоя?
— Автобус увез!
— Как?!
— Обыкновенно. Зажал дверьми, когда вылезала, и увез. Поехала на кольцо — там никто ничего не знает. — Дочка заморгала.
— Ясно!.. И ключ, разумеется, в сумке?
Дочка кивнула.
Я сел в автобус. Он долго ехал среди глухих заводских стен. Представляю, какое у дочери было настроение, когда она здесь ехала без сумки и без ключа!
В желтой будке на кольце я долго базарил — мне все пытались объяснить, что кто-то ушел, а без этого кого-то ничего невозможно, — наконец я ворвался в заднее помещение и схватил с полки заляпанную грязью дочуркину сумку. Давно я не был таким счастливым, как на обратном пути! Кашель дочки я услышал еще с улицы.
— Совсем она расклеилась, — вздохнула жена.
— Надо в аптеку сходить, — басом проговорила дочь.
В дверях аптеки стоял какой-то Геркулес, довольно-таки неуместный в таком учреждении, как аптека, и вышибал всех желающих войти, хотя до закрытия было еще двадцать минут. Я поднял на него урну, он отскочил.
— Извини, дорогой, — сказал я ему, выбегая из аптеки.
Потом я сидел до двух ночи перед горящими конфорками, не решаясь уйти, время от времени прикасаясь к батареям: когда же кончится этот холод! В два часа в батареях забулькало, они стали наливаться теплом. Я радостно погасил конфорки и пошел спать.
Жена спала раскинувшись, и вдруг тело ее напряглось, кулачки сжались — видно, обиды дня достали ее во сне.
Вдруг сердце мое прыгнуло… Что такое? Я прислушался… Тихий скрип!.. Кто-то открывал наш замок! Я бесшумно вышел в прихожую — точно: язычок медленно выходил из прорези!
Что делать, а? Хватать молоток? Неужели я встречусь сейчас лицом к лицу с чистым злом?
В испуге я распахнул дверь в туалет, стукнул по рычагу. Загрохотал водопад. Скрип тут же прервался, язычок вернулся. Ах, не любишь?!
Я вытер пот. После долгой тишины скрип возобновился. Я стал хлопать дверцей холодильника, снова стукнул по рычагу. Вся техника в ход!
Прошелестели быстрые, прилипающие к линолеуму шаги.
— Ты чего тут? — спросила жена.
— Живот! — довольно злобно ответил я.
Жена ушла в кухню, потрясла грохочущий коробок, чиркнула спичкой. Долго сидела там, потом, брякнув крышкой ведра, ушла.
И снова послышался скрип. Идиот! Что он, не слышит ничего? Послышался душераздирающий кашель дочери. И снова скрип!
Я подскочил к двери, распахнул ее, успел услышать шаги, умолкнувшие внизу.
— Слушай, отстань, а?! — на всю лестницу заорал я. — Без тебя голова разламывается, честное слово!
Я выдернул из замка оставленный (кем — так, надеюсь, и не узнаю) ключ, захлопнул дверь и, больше не задерживаясь, пошел спать. Хватит на сегодня!
Рано утром я пошел умываться и вздрогнул: какая вдруг холодная сделалась вода!
В кухню вошла, позевывая, жена с будильником в руке. Из будильника тихо вытекали остатки звона.
Сел наконец за рукопись. Ну, как там поживают мои враги, которых я так скрупулезно в детектив собрал? Долго они еще будут кровь мою пить? Недолго! Собрал всех этих мафиози в одной таверне, якобы на совет. Под потолком — духота там у них — огромный вентилятор работал, и вдруг сорвался со штыря и, продолжая вращаться, отрубил им всем головы, на хрен!
Глава 5. Лучший конец
Жена вдруг заплакала.
— Ну что еще?
Она утирала кулачком слезы, потом, сопя, открыла кулачок и показала в нем какую-то желтую косточку.
— Вот.
— Что это?
— Зуб. Сломался.
— Молодец! Ты когда-нибудь что-нибудь хорошее сделала?
Снова заплакала.
— Ладно, не плачь, — погладил ее по маленькой головке, уже седеющей (от предыдущей главы этой повести три года прошло). — Будет тебе зуб!
Быстро оделся, выскочил из последних сил.
— Скажи, а ты не пробовал, — сказал я сам себе, — все это подальше послать — жить так, как хочется тебе? Вот и попробуй! Пора. Хватит! — нащупал деньги в кармане. — Вперед!