И только лишь подошел к трамвайной линии — у стекляшки очередь змеится. Так и есть: дают овсяные хлопья «Геркулес» — во как они нужны! — и для дочки, и для собачки… И вот уж час от загула отнял, со старушками в очереди простоял. Ну ничего, — злорадно думаю. За это будет отдельная месть! Изрядную, правда, сумму пришлось вбухать. Двадцать пачек. Вот и считай! И куда денешься теперь, когда такой груз на руках? Домой? Сдаваться? Ну нет уж! До Московского вокзала давился в трамвае, подбородком пачки удерживая. Вышел, балансируя, подбородком пачки удерживая, до камеры хранения медленно шел, открыл автоматическую ячейку, стал злобно запихивать туда «Геркулес»… Ты у меня весь туда влезешь, мой милый, хоть ты и «Геркулес»! Утрамбовал, захлопнул. Стряхнул ладонь о ладонь. Вот так вот!.. Теперь бы только номер ячейки и шифр не забыть — на всякий случай надо бы записать. Бегу через Лиговку — у зоомагазина народ… так и есть — дают червячков для рыбок. Месяца два они у меня червячков не ели — полиняли, скуксились… Что делать, а?!
Теща осталась одна — там у себя с ума сходит. Непонятно, что делать с ней… собственной маме позвонить некогда. Дочь подросток уже, пятнадцать лет, где-то там шляется, пытаюсь аквариумом ее привлечь.
С червячками в бумажке выскочил из магазина. С ненавистью на них посмотрел: вряд ли какой-нибудь хорошенькой девушке понравятся мои червячки. Копошатся, буквально что сапфирами переливаются в бумажке. И в камеру хранения их не засунешь — настоящий друг червячков разве может так поступить?
Иду с червячками по Невскому, мимо идут красавицы, навстречу им — стройные красавцы, и руки, что характерно, у них свободны, никаких червячков.
Господи, думаю, до чего я дошел — какие-то червячки командуют мной! Ну нет, не поддамся им! Свернул в какую-то сырую темную арку, нашел там ржавую консервную банку, положил червячков туда, сверху заткнул куском газеты — чтобы не разбежались, накрыл неказистым ящиком — чтобы не похитили. Рука об руку стряхнул… Вот так вот!
Выскочил на проспект, но на всякий случай все-таки обернулся: надо номер дома записать, а то не найду потом червячков — пропадут!
Кругом праздничная жизнь бурлит, на Невском уже новогодняя иллюминация светит, а я бормочу, чтобы не забыть: «Червячки — дом номер сто девятнадцать, под аркой налево, Геркулес — ящик пять-шесть-семь-восемь, шифр один-два-три-семь…» «Нет, — думаю, — это не гульба!» Зашел быстро на почту, взял телеграфный бланк, четко записал: «119, 5678, 1237». Засунул в портмоне — ну вот, теперь легче, теперь мозг и душа распахнуты навстречу свободе!
А вот и бар. Красота! Поднимаюсь по ковровым ступенькам, приглядываюсь в полумраке… Жизнь бурлит! Подхожу к освещенной стойке бара — и в ужасе отшатываюсь! Чудовищная провокация! Стоят, поблескивая, банки растворимого кофе. Полгода ищу. Не иначе как к Новому году выкинули. У жены давление пониженное — кофе помогает, особенно этот. На всякий случай спрашиваю у бармена:
— Это что у вас?
— Растворимый кофе.
— И продаете?
— Пожалуйста!
— Две банки, пожалуйста!
Вот и считай. Червонец остался на всю гульбу! В следующий раз, когда вот так соберусь погулять, деньги уж лучше сразу же в урну выброшу — приятнее будет.
Купил пачку сигарет, пять коробков спичек — то и дело дома спичек не оказывается. Элегантно выкурил сигарету, высокомерно глядя по сторонам. И все! Пора, видно, в обратный путь, клады мои расколдовывать. Еле расколдовал!..
Уже на подходе к дому (в руках пачки «Геркулеса», за пазухой холодные банки, червячки во рту — больше некуда!) вижу — у пивного ларька народ гуляет. Пошел мелкими шажками, придерживая пачки подбородком, говорю неразборчиво:
— Не в службу, а в дружбу — в нагрудном кармане у меня деньги должны быть, достань, пожалуйста, купи маленькую пивка и в рот мне влей.
— У тебя рук, что ли, нет? — говорит.
— Есть, да видишь, все заняты.
— Ну хорошо.
Взял маленькую, вылил мне в рот — я хотел червячков с пивом проглотить, но удержал большим усилием воли.
«Спасибо!» — хотел кивнуть, но не получилось: подбородок упирался в пакеты. Подошел к парадной, гляжу — валяется газовая плита, вместе с трубами вырванная. Вот это люди гуляют — не то что я!
Поднялся домой, ссыпал всю эту дребедень на стол, червячков с омерзением выплюнул в аквариум… Все!
— А, это ты, — жена равнодушно зевнула. Не оценила дары! «Нормально» — не более того!
А дочь до полуночи так и не появилась. Не привлек!.. Зато рассказ, кажется, написал. Сидел, кумекал.
Звонок! Схватил трубку.
— Алле!
— Что ты сделал с нашим Митькой?
«С нашим Митькой»? Инна!
— Привет!
Запасная жизнь?
— Что я сделал… с нашим Митькой? — с удовольствием произнес.
— Он сошел с ума!
Даже не знаю — радоваться ли?
— Он сейчас в больнице.
— ?!!
— Вырезали аппендицит.
Слава богу.
— Читает твоих «Горемык» и хохочет на всю палату! Врачи опасаются — разойдется шов. Говорю ему: хоть шов придерживай.
— Лечу!
В аэропорту, распарясь, опрометчиво бросил пальто в багаж — какое пальто, если меня ждет такой жаркий прием! Малость не рассчитал.
К Митьке лечу! Если не сын… то, во всяком случае, сын духовный — а это еще важней!
Да, тут другое. По приземлении все стали вытаскивать из верхних багажников куртки, дубленки… Погорячился! Горячусь всю жизнь. Чем и горжусь. Чем же еще гордиться? Выскочил первый… Снег!
В аэропорту грязный язык багажного конвейера пополз и остановился. Раздался здоровый смех.
Самолетный багажник на высоте замерз — никак не открыть! «Ждите, пока освободится специальная разогревательная машина — она обслуживает другие рейсы»!.. А вертолет на Пьяную Гору уже лопастями шевелит. А, выбежал в пиджаке. Радость не ждет!
Вертолетчик слегка удивленно на меня смотрел. А что такого? Тепло!
Вот и знакомая вертолетная площадка появилась внизу. Сердце прыгало…
— Ну-ну! — Пека мрачно произнес, когда я перед ним появился. Желания накинуть другу знаменитую свою шубу длинного искусственного ворса — не изъявил. Не поделился также и шапкой. Ну-ну!
Сели в его замызганное авто.
— А Митька где?
Почему-то был уверен, что он встретит меня.
— В больнице.
— Так зайдем!
— Карантин, — он вяло ответил.
— Увидимся хоть?
Пека пожал плечами. Еле завелся. Мотор времен недоразвитого социализма… Мрак. В это время года я к ним не приезжал. И правильно, видимо, делал. В шесть вечера уже полная тьма.
— Это у нас еще не настоящая ночь! — мрачно Пека произнес. Похоже, семейное счастье доконало и его. Как-то стало смутно: зачем я прилетел?
Во тьме мелькали лишь белые березки вдоль дороги.
— Комсомольцы посадили еще, — сказал Пека словно с издевкой.
— Ну а что в этом плохого? — вступился я. — Было такое время.
Теперь, видно, другие времена… Комсомолом я никогда не увлекался, но и нельзя все, что было, во мрак погружать.
— Нарисуем! — бодро смотрел по сторонам. Картина довольно странная открывалась. — А чего чуть не на каждой березе венки?
— Так бьются все! В основном бандовня нынче ездит. Им что чужая жизнь, что своя.
— Прям какая-то аллея героев! — вырвалось у меня.
— Угадал. — Пека впервые усмехнулся, хоть и невесело. — Так все и зовут.
Навстречу пер какой-то черный катафалк с темными окнами.
— Аккуратней рули!
Но Пека, видно, не собирался уступать. Судя по состоянию его — не прочь и наш с ним венок тут повесить.
— Ты что делаешь?! — Пришлось мне самому схватиться за руль.
Стояли, отдыхивались… Похоже, поездка сюда не такой уж радостной может получиться. И не такой длинной.
— Разъездились тут! — просипел Пека. Как видно — враги!
Наконец-то дома… и какие-то пьяные толпы. И что особенно жутко — молодежь.
— Выходной, что ли?
— У нас теперь выходные сплошь. Стоит все!
— Скучаешь по работе? — вырвалось у меня.
— Да хер ли по ней скучать? Это я для тебя тут художества рисовал. А на самом деле так… потное однообразие.
— И то кончилось.
— Ну это мы еще будем смотреть. Горизонты глубже восьмисот закрыть хотят. Невыгодно им! Хотят сверху наскрести себе, а остальное все кинуть. Не выйдет у них!
А я боюсь — выйдет. И поселка не узнать. Хотя при первом знакомстве казалось — куда ж хуже? Всегда есть куда. То там, то сям окна вынесены вместе с рамами, внутри следы пожарища, копоть по фасаду. Построил Пека… ранний ренессанс! «Тут будет город-ад!»
«Да, выжигают тут… неугодных», — подумал я. И вряд ли Пека в числе «угодных». Оставшиеся окна, вплоть до верхних этажей, в грубых решетках.
— Это от воров, что ли?
— Нет, от комаров!
— Мне кажется, Пека мне не рад, — высказал я, когда Пека, напившись, рухнул.
Да, и Инна усохла. Усохнешь тут!
— Почему не рад? — усмехнулась она. — Для любимого дружка из могилы вылез!
— Как?
— Так. Сели с дружками в руднике, давно отключенном, и не выходят! Будто кому-то есть дело до них. Тут теперь другие дела.
— Но какие же?
— А какие везде! «Шахты стоят — мерседесы ездят»!
— Встретили тут один…
Инна обмерла.
— Таранить он его не пытался?
— Нет.
— Ну, видимо, пожалел тебя… для первого раза.
Да нет. Не пожалел.
— Ну и сколько он еще пробудет тут? В смысле, на поверхности?
— Спроси у него. Надеюсь, пока ты тут…
Ясно. Затем и позвала! Вытащить мужа из «могилы».
— А Митька что?
— Аппендицит сделали. Теперь карантин у них там… по гепатиту. И слава богу! — вдруг вырвалось у нее.
— Что ты такое говоришь?!
— Здесь нечего Митьке делать! — затряслась. — О сыне он не думает!
Совсем уже ошалела от отчаяния… Конечно, про то, как Митя хохотал над моей книгой, придерживая шов, она уже не скажет. Теперь ни к чему. Да-а, прилетел на праздник! Праздников не напасешься на тебя.
— Так точно Пека не скроется, пока я тут? — тактично тему переменил.