Вдруг распахнулась железная дверь, хлынул свет. Оглушительный металлический голос:
— Выходи по одному! Стволы, ножи на снег, руки в гору!
Милиция тоже играет в какой-то фильм.
Последним вышел и я, щурясь, в надежде — может, отделят? Поймут, что я не из этой оперы? Достаточно вжился! А через час мне уже выступать.
— Чего стоишь? Залезай!
— Это вы ко мне?
Упаковали меня вместе с моими героями. Большая честь. Ну а где бы ты хотел сейчас быть? Отдельно? Так не напишешь никогда.
Привезли, что характерно, не в отделение, а в какой-то спортивный ангар. Сердце мое упало. То есть эта работа у них не надоевшая, обыденная, а сверхурочная, видать, неплохо оплаченная — так что будут работать с душой.
Характерная деталь: тут же в этом бункере спортивные тренировки шли. Лысые мордовороты штанги толкали, другие настойчиво, обливаясь потом, гребли на условной железной лодке, не отвлекаясь на наши крики и стоны, которые вскоре тут раздались. Но этих еще можно понять: им вскоре, возможно, точно такая же работа предстоит — чего отвлекаться?
Более поразительно, что девочки-ангелочки с обручами и лентами танцующие под музыку Чайковского, извлекаемую из белого рояля интеллигентной очкастой женщиной, тоже не обратили ни малейшего внимания на побоище, что нам учинили тут. Решили, видимо, что это какой-то турнир по боям без правил и со связанными руками у одной из сторон, по моде времени. Афиши такие висят. Характерно, что и исполнители вовсе не тушевались, даже милицейская форма не смущала их — наоборот, как бы подчеркивали жестокость и цинизм. Да, милиция тут полностью переменила ориентацию! Тоже напоминает какой-то фильм. «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!»
— Ну что, сука? Скоро ты уберешься отсюда? — волосатая лапа сжала Пекино горло.
— Зоя! А давай стоя! — смело Пека прохрипел.
Удар! И тут же — божественное «Лебединое озеро». Вынесло все оно! Похоже, что при такой всеобщей терпимости нам хана.
Но голос все же раздался. Сначала гулко хлопнула крышка рояля, струны отозвались.
— Вы долго еще? — строго произнесла аккомпаниаторша. — Вы мешаете нам! У нас мероприятие. Найдите другое время.
— Сейчас, Софья Павловна, — главный глянул на часы. — Уже заканчиваем.
Видимо, работа тоже почасовая. И корячиться хоть минуту лишнюю, да еще на сверхурочной, никто не собирался. Это и спасло…
Для бодрости зашли в гараж, допили. Главное — бодрости не терять.
— Ну все, — я сказал Пеке. — Пора сдаваться властям.
Под властями я, ясное дело, Инну подразумевал.
По дороге еще купили елочку у ханыги.
— С материка привез! Недешево обошлась.
Пека и не скупился: Новый год!
— Упала консоль, — так Пека ей наши травмы объяснил. Я гордился им! Что значит специалистом быть. Консоль! Сдержанно и емко. И ничего больше можно не объяснять: дилетантам бесполезно. Как художник слова, восхищался и одновременно сладко погружался в сон.
— Не спи! — звонкий голос Инны, спасительный луч. — У тебя выступление через полчаса!
Да, емкий вечерок! Сел. Пока что еще не встал. Но все уже слышал и многое понимал.
Я глянул на Пеку, спавшего на соседней тахте.
— Он так ждал тебя. Если б не дурацкая забастовка эта! Увольнять его ребят стали. Ну, оболтус этот: не брошу своих!
Я четко встал. Тоже имею принципы. Пропьем все, но профессию никогда. Пора и мне в мой забой!.. Последние годы я по сути тоже, как Пека, в яме сидел со своим верным пером (кайлом), упорно не прерывая работы, — когда на поверхности проносились ураганы, сметающие все… Устоял? В смысле — усидел? Высидел свое? Сейчас проверим!..
Ровно через полчаса, с прилизанными мокрыми волосами, с изможденным высокоинтеллектуальным лицом был уже за столом в избе-читальне, шуршал листами.
Публики небогато — но к этому тоже привык. Закалился. Или задубел? В общем, выдерживаю. К тому же — елочка, свечи создают уют.
Читал.
— Я к Сущаку!
— Его нет, — произнес охранник, перегораживая мне дорогу.
— Но мне назначено. Вот написано его рукой: «Семнадцатого в шестнадцать часов»!
Я все не мог еще избавиться от спеси, навеянной, вероятно, тем, что друг подвез меня к нотариальной конторе на ослепительном «Вольво». Но здесь, судя по габаритам цербера, меня быстро приведут в чувство.
— Разрешите!
Гонор, однако, не проходил. Я смело попытался сдвинуть охранника, хотя легче было сдвинуть стенку. Но! К удивлению моему, он вел себя сдержанно и даже в какой-то степени скованно — словно не знал точно, как себя вести. А говорят еще, что жизнь наша становится жестче. Наоборот! Я, как писатель-оптимист, всюду нахожу радости, даже в нотариальной конторе. Это мой долг.
— А что за дело у вас? — спросил он, нерешительно потоптавшись.
— Наследственное.
— Он вел?
— Что значит, вел? Где он?
Начинается ахинея! Охранник-амбал вдруг окончательно смутился. Ну, если смущается даже этот шкаф, — значит, действительно вышло что-то из ряда вон выходящее, просто так его не смутишь. Я решительно протиснулся.
В еврокоридоре увидел бумажку: «Прием ведет нотариус Сущак Я.А. по доверенности нотариуса Сущака Я.А.». В своих хождениях я уже усек, что нотариусы — большие казуисты, любят прятать суть дела в ворохе бумаг. Какая-то новая уловка? Я заглянул… Женщина! Высокая укладка, брошка.
— Закройте дверь! — рявкнула она.
— Но мне назначено, — я показал квиток.
— Кто вам назначил?
— Сущак… Ян Альбертович, — от злости даже вспомнил его имя-отчество.
— Вам сказано: его нет! Закройте дверь!
Хорошенькое дело! Муж отвалил, видимо, в отпуск, оставил жену, которая знать ничего не хочет. Прям не баба — мужик! Альбертыч, вроде, поласковей был… а эти всегда чем-то обижены. Плохи мои дела. Блуждая по нотариусам, я уже знал, что каждый новый норовит полностью отменить все, сделанное предыдущим, выставить его дилетантом и идиотом, разрушить уже слаженное дело и все сначала пустить, начиная со сбора всех справок. Плохи мои дела… Но, может, меж мужем и женой не будет таких уж противоречий? Оптимист!
— Ваше дело закрыто! — все же взяв мою папку, сообщила она.
— В каком смысле?
— В прямом… Вы не можете наследовать долю вашей квартиры, принадлежащую матери. Где была прописана ваша мать?
— В последнее время в Москве. У сестры… В смысле, у своей дочери.
— Вот туда и езжайте!
— Но квартира же здесь!
— Наследование оформляется по месту прописки покойного. И получает тот, с кем последнее время жил покойный.
— То есть не я?
— Не вы!
— Но Ян Альбертович обещал. Завел дело. Деньги взял!
— Он много кому чего обещал! Его давно пора было посадить.
Круто она о муже! Или она сестра? А я все думал — кого она мне напоминает. Сестра!.. Но сестры редко так говорят про брата. Жена про мужа — скорей. Голова кругом идет. Я сел в коридорчике. Говорят, что муж и жена с годами становятся на одно лицо… но не до такой же степени? Встал…
— А могу я все же поговорить с Яном Альбертовичем? Где он?
Охранник вдруг выразительно закашлялся и чувствительно пнул меня в лодыжку… Бестактности говорю?
— Извините, но я два месяца по очередям маялся, справки собирал!
— Он поставил в тяжелое положение не только вас! — произнесла она как-то торжествующе.
— И что, нельзя его найти, наказать?
— Попробуйте, — горько усмехнулась она.
То есть она хочет сказать, что его вообще нет… и спрашивать не с кого? И в то же время какое-то странное ощущение, что он где-то тут. Я внимательно и, может быть, бестактно вгляделся. Лицо ее вдруг стало каким-то серым, покрылось крупным потом… как в фильме ужасов. Кошмары какие-то показывают тут, в нотариальных конторах, вместо оказания услуг!
— Ян… Альбертович? — в ужасе пробормотал я.
— Яна… Альбертовна, — с трудом выговорила она, — и я уже, кажется, говорила вам, что не имею с этим негодяем ничего общего. Немедленно закройте дверь!
Да-а-а! Я рухнул в коридоре на стул. ОНА — это ОН?! Бывший! Да-а… Нелегко это ЕЙ… в таком состоянии… хамить. Требует большого напряжения организма. Перемена пола — оставаясь на том же рабочем месте — испытание нелегкое. Тут не до услуг. Но почему мы-то должны за это страдать… впрочем, как и за другие чудачества власть имущих?
— Вы ведь, наверное, помните меня? — Я снова сунулся в дверь.
Это уже полная бестактность — залез, так сказать, в субинтимную сферу, намекнул на некоторую близость двух Сущаков. Но как иначе мне быть? Внешность (его? ее? их?), в сущности, почти не изменилась, несмотря на все усилия врачей. Сразу не додул! Зациклился на своих проблемах, а у них, оказывается, свои, более мучительные. Вон пот лицо ее покрыл…
— Извините, — пробормотал я.
И что особенно тяжело — все обманы всегда проходят под завесой высокой морали! Взгляд ее так и дышит решимостью наказать зло!
— Это он должен просить прощения у вас! И не только! Он подвел сотни людей! — рявкнула Я.А. Сущак. Не так уж, оказывается, она и смущалась. Характер бойцовский переняла.
— Так что же теперь делать мне? Я столько ходил тут, в очередях стоял, справки собирал! — Я зачем-то показал толстую папку.
— У вас с сестрой хорошие отношения? — В голосе ее вдруг появилась теплинка. Все-таки женщина.
«Да уж не такие плохие, как у вас… с однофамильцем», — чуть было не сказал я.
— Долю матери в вашей квартире получит ваша сестра. Естественно, после оформления всех документов.
О, господи! Это я уже проходил! Бедная Оля! Ей-то то кусок моей квартиры зачем? Она не такая.
— После этого — если она, разумеется, захочет — она сможет приехать сюда и, оформив соответствующие документы…
— Опять?
— Опять! Она сможет или продать вам долю в вашей квартире, или подарить.
Ишь, раздобрилась вдруг Я.А. Сущак… но верить я уже не верил. Горел уже не раз! Ну поверю я ей, измучаю любимую сестру, потрачу последние деньги — а Сущак Я.А. опять в другой пол перемахнет — и начинай все сначала! Говорят, деликатную эту сферу трогать бестактно… но я их и не трогал — это они тронули меня. И еще как!