Я молча киваю.
— Марина, кофе, пожалуйста. — Шеф выглянул из своего кабинета. — И забери у меня со стола документы для бухгалтерии.
— Конечно! Одну минуту.
Пока несу дымящуюся кружку Мих Миху, в голову впервые приходит мысль: может, прав был Генварский? Может, мне и правда стоит уйти отсюда? Если я буду учиться, то можно попробовать поискать что-то более подходящее?
— Я рад, что ты думаешь об этом! — Макс стоит ко мне спиной, выбирает рубашку, в которой полетит в Берлин.
А я любуюсь им, совершенно не слышу, что он говорит, просто впитываю в свою память каждый миллиметр его образа. Красивый, сильный и очень умный, надежный. И мой!
Он сам сказал, что я его женщина. Он любит меня. Никому и никогда не верила так, как ему. Он — моя жизнь. Господи, пусть мы всегда будем счастливы друг с другом, пожалуйста!
— Марин? Марина, ты слышишь меня? — он окликает меня, а я и правда так ушла в свои мысли, что все пропустила.
— Не очень.
— Я подумал, ты можешь летом работать у меня. — Как завороженная смотрю на его пальцы, быстро застегивающие пуговицы. — У нас постоянно кто-то проходит практику из вашего училища. Почему нет?
— А то, что мы встречаемся… никого не смутит?
Макс весело рассмеялся.
— Никого! И потом, художественное направление — это епархия Дениса, формально я не буду иметь отношения к твоей работе.
— За последние полчаса он не звонил тебе ни разу, так что его рейтинг в моих глазах растет, — пытаюсь пошутить. Я пока не рассказала Максиму о нашем с По разговоре. Может, прав Львов, это все бредовые мысли у нее в голове?
— Ты к нему добра, а я в первое время думал выгнать его из компании. — Макс четко выверенными движениями завязывает на шее галстук. — Сейчас рад, что этого не сделал.
— Ого! Ты не рассказывал. А почему?
— Дугин был правой рукой Навроцкого, собственно, День нигде толком не работал, кроме как у Андрея. И когда тот болел, Дугин фактически управлял компанией. Наследников после смерти Ксении не оставалось, так что Денис ожидал, что бизнес достанется ему.
— И тут появился ты.
— И тут появился я. Представляешь, что чувствовал Дугин?
— Что его предали?
— Именно. Он на эмоциях кое-что сделал нехорошее, я мог выгнать его с волчьим билетом, но вовремя одумался. День остался, я ни разу не пожалел об этом. Говорю тебе об этом, потому что все в компании в курсе старых дел, не хочу, чтобы ты случайно узнала и не от меня.
Медленно перевариваю рассказ Макса. Они всегда вдвоем, понимают друг друга так, что во мне ревность просыпается.
— Удивлена?
— Очень. Никогда бы не подумала. Мне казалось, он не очень амбициозный, вечно прикалывается.
В ответ Макс лишь хмыкнул.
— Я готов. Поехали в аэропорт!
Глава 51
В ожидании есть своя волшебная прелесть. Так в детстве предвкушаешь день рождения или Новый год — с замиранием в сердце и с мечтательной улыбкой на лице: знаешь, что будет чудо, но до конца не можешь даже представить, каким оно окажется.
Неделя — всего семь дней, зато каких! Каждый — совершенно особенный. Он за тысячи километров от меня, но я просыпаюсь и засыпаю с ним. Я знаю, какое у него сегодня небо и каким был вчера закат в окне его гостиницы. Он полдня ругает меня, как я его и просила: сдаю живопись. Все получилось намного лучше, чем на первом экзамене: и вовремя пришла, и Глеба не встретила, и место хорошее досталось, но главное — такая радость в душе, когда в руку кисть взяла.
Любовь. Красота. Свобода.
Я знаю это состояние, его каждый творец знает. Неважно, что у тебя в ладони — художественная кисть, скульптурное долото или игла с ниткой, — рука начинает двигаться сама, прекрасно ощущая пространство, понимая, что на самом деле нужно в это мгновение. Главное, не мешать, не бояться, довериться тому, у чего нет рационального объяснения.
Любовь. Красота. Свобода.
Это все Макс! Пропитал меня своей верой, пока я на экзамен ехала, такое сказал, что я чуть ли не бегом понеслась на экзамен. Да на меня до сих пор оборачиваются, хмурые, напряженные лица, а я в ответ улыбаюсь.
Любовь. Красота. Свобода.
— Неплохо, Пешкова, очень неплохо! — отметила профессор Антонова, когда я вернулась в экзаменационную аудиторию: телефон забыла. — Вы определенно справились с волнением.
Широко улыбаюсь, мне даже добавить нечего, разве что «спасибо большое». Сегодня я отпросилась с обеих работ, но на кафедру все же заглядываю — мало ли что! В пятницу у меня последний экзамен, результаты уже в понедельник. И если я поступлю, то сразу же напишу заявление, но сначала надо понять, не привалит ли мне завтра работы.
В коридорах шумно. Нет, это уже не студенты — абитуриенты по стенке жмутся, переживают очень. Сама такой же была. В прошлом году. А теперь эти самые стены мне помогают.
— Оу, Пешкова! Ну как успехи?
Нет, серьезно?
— Прожить без меня и дня не можешь, Голованов?! — не глядя, бросаю через плечо.
А когда оборачиваюсь, то вижу не Глеба, а злые глаза знакомой блондинки, которая вечно ошивается рядом с директорским сынком. Вот и сейчас парень за ее спиной стоит, наблюдает, как его подружка презрительно кривит губы.
— Понабрали отбросов в приличное заведение. Зря, что ли, папа столько платит. Глеб, ты бы уж сказал своему, пусть уборку проведет!
Пока подбираю в голове какой-то остроумный ответ, чтобы словесно проткнуть эту стерву, рядом с блондинкой открывается дверь, а из аудитории выходит старший Голованов. Легок на помине. Он чем-то озадачен, не сразу нас замечает. Я постаралась слиться со стеной — мне вот как раз внимания директора не хватало. Вижу, как испугалась блондинка, как нахмурился Глеб. Тишина повисла напряженная — мы все явно ждали, что Павел Петрович спокойно пройдет мимо, а мы продолжим разбираться.
Не получилось.
— Марина? Пешкова? — не поздоровавшись, окликнул старший Голованов. — Со мной пойдемте.
Ловлю злорадный взгляд блондинки. Понятия не имею, зачем понадобилась директору — никогда мне ничего не поручал, да и я слишком мелкая для него сошка. Переспрашивать глупо как-то, поэтому просто иду за ним в его кабинет.
— Присаживайтесь, Марина. — Директор кивнул на большой покрытый лаком деревянный стол. — Чай будете?
— Нет! — слишком быстро для вежливого ответа произношу я. Да мне и не до разговоров сейчас — никогда не была в кабинете директора и много потеряла. Это настоящая картинная галерея, такой я прежде не видела.
— Нравится? — довольно усмехнулся Голованов. — Каждый, кто сюда заходит первый раз, обязательно зависает над картинами. Его потом сложно в реальность вернуть.
— Не сомневаюсь! — Верчу головой, уже совершенно не стесняясь. — Удивительные работы, такие разные и такие неординарные, в каждой кисти скрыт талант.
Вдруг вижу, нет, не знакомую картину, а очень знакомую манеру.
— Узнали руку мастера?
— Конечно! Сложно спутать.
— Я думаю, из Максима получился бы очень достойный художник. Жаль, что решил связать жизнь с архитектурой.
— Он по-прежнему рисует, просто для себя.
— Конечно!
Замолкаю, потому что взгляд цепляет картину рядом. Шахматная доска. И несколько фигур на ней — картина недостаточно близко от меня, чтобы разобрать детали.
— Рядом картина Ксении Навроцкой, так ведь? — показываю на шахматную доску, не сомневаясь, что права.
— Она тоже была моей ученицей.
— Какой она была? Помимо того, что очень талантливой?
— Яркой, неординарной, непредсказуемой… — В голосе Голованова слышна неприкрытая грусть. — Столько лет прошло, а я до сих пор ее вспоминаю. А в последние месяцы так почти каждый день.
Молчание. Мне хочется спросить, зачем он меня сюда привел — не картины же показывать, в самом деле!
— Хорошо, когда о тебе помнят.
— Вы чем-то похожи на нее, Марина, но у вас совсем другая техника. Смотрел ваши работы, желаю вам благополучно сдать экзамены.
— Спасибо!
— Я увидел вас со своим сыном… — после небольшой паузы начал Голованов, а я наконец поняла, зачем я здесь. — Он иногда бывает назойлив, верно?
— Верно.
— Я с ним уже говорил о вас, но, видимо, чем-то задели вы его крепко. Мне не нужны конфликты с его участием. Давайте договоримся: будет приставать — сразу ко мне. И не надо стесняться. Поверьте, я сейчас за Глеба беспокоюсь.
Я согласно киваю. Директор больше меня не держит, и я прошу разрешения уйти. Лишь уже у двери набираюсь храбрости, чтобы задать бестактный вопрос:
— А почему именно в последние месяцы стали вспоминать Ксению?
— Девочка одна ее мне напоминает. Анна Штерн, молодая художница, знаете такую?
В горле застрял жутко колючий ком, и все, что я смогла сделать, — это изобразить кивок.
— Знаете, сначала показалось, что похоже пишет, что-то было неуловимое такое. Но это просто первое впечатление — на самом деле совершенно разные техники, энергетика другая. Но я запомнил первые ощущения. Вот и все! Спасибо, что выслушали, Марина. Вы можете идти.
Вот тебе и любовь, свобода, красота! Чувствую себя запертой в клетке, продышаться даже не могу! Но ведь Максим бы мне сказал, заподозри он подражание Ксении. Конечно, сказал бы!
До кафедры не дохожу. Закрываюсь в первой попавшейся свободной аудитории и набираю Генварского. Длинные гудки. Не отвечает. Странно, вроде сейчас у него нет никаких переговоров. Через пять минут снова звоню — результат тот же.
Максим перезванивает через два часа, за которые я себе чего только не придумала, но хоть гордость и остатки здравомыслия отговорили меня от звонка Дугину.
— Привет! Наконец-то! — радостно выдыхаю. — Я тебя чуть не потеряла.
— Я тоже, — доносится спокойный голос Генварского.
— Что? Я не поняла.
— Неважно. Марина, мне придется задержаться в Берлине. Возможно, на неделю. Или дольше.
Глава 52
— А теперь вот здесь поставь подпись… и еще здесь. — Кадровичка тыкает гелиевым ногтем в бумаги. Мне кажется, я сегодня их уже кучу подписала. Вот уж не знала, что та