— На кого?
— На дядю твоей сестры, Марина. Ты знаешь, что год или два назад он попал в очень неприятную историю?
— Нет. — По телу пробежал колкий холод.
— Он в тюрьме, Марина, за убийства. Ты знала об этом?
— Нет…
Он больше ничего не сказал, хотя я ждала, да и до сих пор жду, что он потребует от меня перестать видеться с По. Но он молчит. Пока.
Полина… Владимир Петрович в тот же день забрал ее из больницы, нанял для дочери сиделку и никому не позволяет с ней общаться без его присутствия. Даже мне. Особенно мне. Наверное, это и правильно. Потому что я не знаю, не представляю, что я могу сделать, если мы останемся с ней наедине.
В голове не укладывается, что она могла на такое пойти. Согласиться. Пелена спала или родственные чувства уступили место разуму, но я совершенно уверена, и мне не нужны ничьи признания: По осознанно вошла в роль наживки, прекрасно зная, чем это должно было закончиться для Максима.
Я не смогу ей этого никогда простить. Как бы она ни любила Дугина. Уверена, дело в нем. Но мы еще поговорим с ней. Обязательно!
Львов уволился. Даже не так — просто не пришел на работу на следующий день. Пропал. Все вещи его остались в съемной квартире, включая документы и деньги.
Как в воду канул. Но полиция вряд ли будет его разыскивать из-за дела Дугина — то, что он все сливал Денису, еще надо доказать. Но кто будет этим заниматься?
По мне, так никогда бы больше его не видеть, не слышать. Человек-хамелеон. А ведь сначала он мне нравился.
— Не скучала без меня? — Максим снова рядом, обнимает и усаживает к себе на колени. — А я скучал.
— Чего хотел Грин? — Утыкаюсь носом в его плечо.
Какое же это счастье — просто сидеть рядом, чувствовать его, вдыхать родной запах, слушать дыхание, целовать зеленые глаза...
Самая большая роскошь в жизни, которая только возможна. Я смотрю на него и не могу наглядеться. Никогда не смогу. Сколько бы времени мы ни были вместе, сколько бы портретов его я ни написала.
— Чего хотел Грин? — переспрашивает Макс, ухмыляясь. — Алекс в своем репертуаре — хочет выжать максимум. Просит стать его консультантом, давит на то, что я ему теперь обязан.
— А ты?
— Нет, Марина. Это лето мы проведем вместе, как и хотели, когда узнали о диагнозе. Никакой работы. Никаких второстепенных деталей в жизни.
С диагнозом разразился скандал. Громкий и очень дорогой. Макс не церемонится с клиникой, а нанятые им юристы готовят судебный иск. С очень большим количеством нулей.
— Согласна! Никаких!
Дугин с Анной арестованы, адвокаты не смогли добиться их освобождения под залог, оба сейчас в СИЗО. Следствие только началось, но уже столько улик, что шансов скоро выйти на свободу у них нет.
Красивая мелодия мобильного Генварского заставляет посмотреть на вспыхнувший экран телефона.
— Это твой папа, Макс!
Операция Галины Ивановны прошла успешно, но сын с отцом созваниваются каждый день, обсуждают, что и как. Его родители ничего не знают и, надеюсь, нескоро узнают.
Люблю его квартиру, так быстро ставшую моей. Жаль с ней расставаться. Мы просто перенесли даты вылета из-за того, что произошло, но не отказались от путешествия этим летом. Макс столько всего хочет мне показать! Я уже дни считаю, честно.
Но сначала нам нужно сделать еще кое-что очень важное.
Нам нужно попрощаться с Ксенией Навроцкой.
Ксения.
С ней все хорошо, Денис ввел тогда ей быстродействующее снотворное, не наркотик, как я сначала боялась. Генварский потом целый час просидел рядом с ней в больнице. Разговаривал. Я не знаю, о чем. Не хочу догадываться, гадать. Это их история, не моя. Я так долго и совсем по-детски ревновала его к ней, когда думала, что Ксения мертва, а сейчас, вспоминая, как он сидел с ней рядом в больничной палате, чувствую только огромную благодарность к этой женщине. За то, что была в его жизни, и за то, что так вовремя появилась в ней снова. Но сегодня она уезжает. Говорит, что больше не вернется, что это навсегда.
Ксения оказалась с сюрпризом. Да еще каким. Она дважды побывала замужем, а сейчас живет гражданским браком с разведенным греком. Очень симпатичным, показывала фото. Биполярное расстройство невозможно вылечить, нет такой волшебной таблетки, но с этим можно и нужно учиться жить. И она учится. Работает в крупном реабилитационном центре — помогает таким же, как она, людям жить так полноценно, насколько это возможно.
«Она многого добилась, прошла через огромную боль, Макс, ей нужно было это сделать без тебя… И если ты читаешь это письмо, значит, произошло что-то неординарное». Хорошо помню эту строчку из письма, которое Андрей Навроцкий оставил для Максима. Неклюдов сам приехал к Генварскому на следующий день после покушения. Часа два разговаривали у него в кабинете, а потом Макс поехал к Ксении.
— Ты готова? Поехали, а то опоздаем.
Я замечаю ее первой, машу ей рукой, она улыбается в ответ, идет навстречу.
— Здорово, что вы приехали попрощаться.
— Рада, наконец, уехать? — Макс смотрит на женщину с грустью.
— У меня нет причин здесь больше оставаться. Я нужна в другом месте, Максим. Но я рада, действительно рада, что приехала. Тебя увидела, с Мариной познакомилась.
Все слова уже давно сказаны, сейчас они и не нужны особо. Просто посмотреть друг другу в глаза. Простить. Проститься.
— Уверена, что хочешь домой? — спрашивает Максим, когда мы выезжаем с территории аэропорта. — Можем уехать за город, погода шепчет.
— Можем! Но давай завтра, хорошо? Сегодня есть одно важное дело дома.
Макс удивленно приподнимает бровь, но молчит, не спрашивает. А я рада и не рада. Безумно хочется посмотреть в его глаза, когда мы окажемся вдвоем в нашей квартире.
Хочу увидеть, как он будет рассматривать мою картину. Его портрет, который впитал в себя мою любовь, мою горечь, мою боль, мой восторг, мою душу и мое счастье. Всю меня.
Картину, которую я очень хочу увидеть в нашем собственном доме, который Макс собирается купить осенью. Первое собственное жилье. Свое.
— Пришло время отказываться от старых привычек, Марина. Согласна?
Посматриваю на красивый перстень на безымянном пальце. Ты даже не представляешь, как я согласна!
Эпилог
Пять лет спустя
— Мы закрыты! Сюда нельзя! Вы слышите?! Нельзя! Я вызову охрану! Кто вас пустил?
Я чуть не уронила картину — истеричный крик Лики напугает кого угодно. Что там происходит? Слышу мужской голос, но разобрать ничего невозможно — визг галеристки заглушает все. Она продолжает что-то верещать про полицию, а я чувствую, как ко мне подступает страх.
Вот только этого не хватало. И без того волнений выше крыши. Холст уже на столе лежит, сама я спешу к коридору, где не затихают Ликины крики.
— Да уберите от меня руки! — Мне остался всего один поворот.
— Я друг, не надо так нервничать.
Знакомый бас. Очень знакомый. От облегчения громко выдыхаю, а через секунду начинаю хохотать как сумасшедшая. Лика с поднятым над головой стулом смотрителя зала Веры Ивановны готовится отразить нападение. Только никакого нападения нет и быть не может!
— Лик, поставь стул на место. Это и правда друг.
Очень хороший друг. Самый добрый человек из всех, кого я знаю.
— Привет, Великан.
— Привет, Маришка!
Лика, онемев от ужаса, наблюдает, как я тону в огромных мужских объятиях — со стороны, наверное, кажется, что меня вот-вот раздавят.
Обожаю наблюдать за реакцией людей, которые впервые видят Марка Фридмана, профессора лингвистики, одного из самых известных специалистов в области иудаики. За четыре года знакомства все никак не угомонюсь. Ну весело же!
— Я чуть пораньше приехал, извините, что напугал! — Виновато оборачивается к Лике и улыбается.
За этим я тоже люблю наблюдать. Настоящая метаморфоза с людьми происходит. Лика еще не знает, а я знаю, что она сейчас сделает.
Она улыбнулась.
Неловко, неуверенно, сама удивляясь, что способна не только вопить, глядя на огромного лысого качка, покрытого татуировками. Упрекать Лику я не могу — сама же через все это прошла. Но за четыре года знакомства он стал моим близким другом. Но не самым близким.
— Да ничего, это вы п-простите. — Лика, наконец, выходит из легкой прострации. — Я вас… спутала просто.
Ну-ну!
Пятится к двери, которая ведет в фуршетную зону, рукой сзади нащупывает ручку двери.
Мы познакомились совершенно случайно, а потом выяснили, что у нас есть общие знакомые. Марк – лучший друг Андрияша Разумовского, который вместе с Ладой так вовремя заблудился на деревенской дороге. Я очень надеюсь их тоже сегодня увидеть. Как минимум Ладу.
— Можно поздравить с первой настоящей выставкой?
— Пока рано, еще непонятно, как все пройдет. Слушай, я так рада, что ты смог приехать! Жаль только, что один.
Марк лишь разводит руками.
— Может, помочь чем? — Смотрит на мелькающих в коридоре рабочих, которыми руководит уже пришедшая в себя Лика.
— Нет, спасибо! — Ухмыляюсь, представляя, как будет выглядеть Фридман в своей неизменной байкерской косухе и кипе среди наших именитых искусствоведов.
— Волнуешься?
— Есть немного.
Очень даже много! Персональная выставка. Марк прав: моя первая настоящая выставка. К этому дню я шла всю свою жизнь, с того дня, когда первый раз взяла в руки кисть.
— Да нормально все пройдет. Максим, кстати, где?
— Должен скоро подъехать. У него дела.
Фридман удивленно приподнял брови, но, как и полагается хорошо воспитанному человеку, дальше расспрашивать не стал.
Максим Генварский. Муж. Любимый. Учитель. Самый близкий друг. Человек, который стал для меня всем. Я совершенно не представляю без него своей жизни.
Пальцы коснулись обручального кольца.
Мы поженились тем же летом, в августе, когда вернулись из путешествия по Европе.
— Я три недели прожил со смертным приговором, Марина. И много чего понял — например, не надо на завтра откладывать свадьбу с той, на ком хочешь жениться сегодня.