ительно, я послушалась. Сделала глоток, задержав дыхание, горло обожгло горячим. Вдохнув, снова сморщилась, резкий запах ударил в нос, но почти сразу стало легче, словно спустили рычаг, тело расслабилось, наполняясь теплом. Сделав ещё глоток, я отставила бокал, глядя на спину Ильи, он кому-то звонил, стоя лицом к окну.
— Привет. Нужна информация, срочно. Данных очень мало. Москвина Вера, около сорока пяти лет, прописка может быть не местная. В нашем городе проживала двадцать четыре года назад. Пока это все. Звони в любое время.
Окончив разговор, Рогожин сел рядом со мной. Смотрел серьёзно, я понимала: вопросов не избежать, но правду почему-то не была готова рассказать. Сначала надо все узнать, потом осознать, а уж потом… Но что-то сказать придётся, он же не дурак, свяжет все мои просьбы о людях между собой и поймёт, что к чему.
— Расскажи, откуда информация о похищенном ребёнке, — Илья не просил, приказывал, хоть и мягко, уверенный, что я дам ответ. Я посмотрела на него, он добавил. — Только без сказок о знакомых и их знакомых, я не тетя Люда, не поверю.
Вздохнув, я взяла в руки бокал и стала его перекатывать в ладонях.
— Это вышло случайно, — сказала наконец, — я бегала по городу в поисках информации о Наталье, и оказалась у её бывшей одноклассницы. Она рассказывала о выпускном классе, а потом, так совпало, упомянула, что в тот год было нечто странное: украли ребёнка из роддома. Там такая дама… Словоохотливая. Про ребёнка ей мать рассказывала, она с санитаркой вроде дружила, я так поняла. В общем, я слушала её потому, что неприлично было встать и уйти. Думала, выговорится женщина… А потом расслышала, что она говорит… Не знаю… То есть понятно, что это могла быть не я, но мысли уже понеслись, и…
— Ты оказалась в роддоме, — закончил Рогожин, я кивнула, отставляя бокал на стол. Некоторое время мы молчали, потом Илья, потерев лицо руками, поднялся.
— Вот что, — сказал мне, — давай поедим, а там видно будет. Если хоть какая зацепка появится, мы найдём её родных.
И мы нашли. Успели поесть, потом я приняла душ, а когда выходила из него, услышала звонок телефона Рогожина. Сердце забилось быстрей, я бросилась в сторону гостиной. Илья тоже успел помыться и теперь сидел в домашних брюках с растрёпанными влажными волосами, слушая собеседника и что-то записывая на листок. Повесив трубку, посмотрел на меня:
— В соседней области была регистрация, — и тут же уткнулся в телефон, продолжив, — Москвина Вера Павловна, семьдесят пятого года рождения, прописана в соседней области в посёлке Рыбацкое, улица Ленина, дом шесть. Это километров пятьсот от нас, — он успел загрузить карту, пока рассказывал.
— Надо выяснить, как лучше туда добраться.
— Завтра с утра поедем, я тебя отвезу, — и снова тон само собой разумеющийся, не полагающий, что я могу быть против. А я и не могу, предложение более чем прекрасное, с Ильёй мне будет легче в принципе, не только в плане дороги, но и морально.
Вскоре мы разошлись по комнатам, я долго не могла уснуть, пялилась в потолок, думая, что же будет завтра. Кто меня встретит там? Родители Веры? Знали они о её беременности? Общались ли? Искали, когда исчезла? Вопросов много, а ответов нет совсем. А вдруг они ничего о Вере не знают? Пятьсот километров приличное расстояние, мобильных телефонов особо не было, а дочь могла вовсе не выходить на связь. Тогда эта поездка ничего не даст, ведь я так и не пойму, дочь я Москвиной или нет. Почему-то слово мама в голове упорно не всплывало. Я не могла пока ассоциировать эту девушку, о которой только слышала и знала, что её нет в живых, со своей матерью, родившей меня и, возможно, желавшей. Матерью, которая не бросила, решив, что дети ей не нужны, а наоборот, той, что, превозмогая боль, жертвуя собой, пыталась добраться до роддома. А Абрамов? Хотел ли он ребёнка? Если верить словам Николаевой, то да. Даже из семьи уйти собирался. И что делать? Неужели идти к нему? Нет, нет, нет. Не сейчас. Я не готова, да к тому же, пока ещё точно неизвестно. Последнее я повторяла, видимо, пытаясь хоть как-то побороть нервозность, овладевшую мной. Потому что уже верила в то, что все это правда. Но сейчас мне нужно просто отдохнуть. Неизвестно, что готовит завтрашний день.
Заснула с трудом, спала плохо, на утро была разбита. Быстро позавтракав, мы отправились в путь. Илья предложил перелезть на заднее сиденье и поспать, я решила так и поступить. Проснулась, когда до Рыбацкого оставалось меньше ста километров. Вскоре мы уже въезжали в посёлок. В нем расположились две старые пятиэтажки и несколько частных домов, разбросанных вдоль дороги, выводящей к речке. Улица Ленина была единственной. Дом шесть располагался сразу возле поворота к реке, был обветшалым, участок зарос травой в половину человеческого роста. Ставни закрыты.
— Здесь, видимо, давно никто не живет, — заметил Рогожин, покачав покосившийся забор.
— Может, позвонишь своему товарищу, он узнает адрес родителей, например?
— Давай-ка с местными поболтаем для начала, там видно будет.
В доме напротив женщина лет сорока развешивала на верёвку белье, глядя на нас с нескрываемым интересом. Когда мы приблизились к забору, бросив своё дело, упёрла руки в боки, ожидая вопроса.
Поздоровавшись, Илья сказал:
— Мы ищем Москвиных, не поможете?
Женщина отчетливо удивилась, сморщив лоб.
— Да уж они тут сколько лет не живут. Дом продали и в город уехали. Я подумала, вы новые хозяева.
— Я смотрю, они не особенно за домом следят, — улыбнулся Рогожин, я молча слушала, отдав бразды в его руки. Почему-то подумала, он все сделает лучше меня. А он и не спрашивал моего мнения.
— Ни разу не появились, как купили, уже пятнадцать лет почитай как. От дома ничего и не осталось, так, стены одни. За ним уход нужен… Земля тут тоже ничего не стоит, так что, видать, так и будет стоять никому не нужный, пока не развалится.
Женщина, кажется, куда больше заволновалась о судьбе дома, чем о том, что кто-то кого-то ищет. Илья, терпеливо выслушав, спросил:
— Адрес Москвиных случайно не знаете?
— Лерку спросите, из десятого дома, она в медицине работает, помогала Москвиной сиделку найти.
Поблагодарив женщину, мы отправились дальше по улице.
— Тут все про всех знают, — заметила я, качая головой, — в чем-то даже мило, но немного странно. Никакой личной жизни.
— В деревнях тоже умеют прятать секреты, — хмуро заметил Илья, — было бы желание.
Десятый дом располагался за высоким забором. Звонка не было, постучав, Рогожин потянул ручку, калитка оказалась открыта. Забор прятал за собой добротный деревянный дом из сруба и большой участок, наполовину занятый грядками. В шезлонге сидела девочка лет пяти, увидев нас, не испугалась.
— Вам кого? — спросила звонко.
— Наверное, маму, — Илья так ласково улыбнулся, что я даже засмотрелась. Ничего себе, как он умеет. А мне так никогда не улыбался, в основном только язвительно или высокомерно. Почему-то сей факт погнал мои мысли в сторону, я не сразу заметила, как на крыльце показалась молодая женщина, смотрящая на нас с удивлением. Узнав причину приезда, удивилась ещё больше.
— Вы родственники? — спросила нас, Илья ответил неоднозначно. Адрес Лера все же написала, попутно рассказав, как добраться.
— До города минут пятнадцать на машине, как выедете из поселка, держитесь главной дороги, никуда не сворачивайте, она выведет прямо в город. Проедете мимо автобусного вокзала, за ним будет магазин детской одежды и сразу поворот во дворы, ближайший дом — Ирины Георгиевны. Адрес я вам записала, и на всякий случай телефон сиделки.
— Простите, — кашлянув, сказала я, — а с кем она живет? Я имею в виду, кто-то из родных…
— Да какие родные, — вздохнула Лера, — никого у неё нет. Пал Палыч, муж, умер семь лет назад, дочка лет двадцать пять назад умотала с концами, так говорили… Ирина Георгиевна сама с Севера, здесь никого, а у Пал Палыча тоже близких не осталось. Вот так одна и доживает… Но вы не волнуйтесь, я ее по социальной программе хорошо устроила, мама попросила, они подруги. Она тоже сейчас в городе, частенько у Ирины Георгиевны бывает.
— А что с ней случилось? — задал вопрос Рогожин.
— Ах да, вы же не в курсе… Она два инсульта перенесла, сейчас сама не передвигается, только в инвалидном кресле.
Поблагодарив Леру, мы покинули посёлок. В дороге молчали, я размышляла об услышанном, о чем думал Рогожин, не знаю, но был хмур и сосредоточен.
Если мои догадки верны, то Ирина Георгиевна — моя бабушка. В любом случае, она единственный человек, который мог бы пролить свет на эту историю. Единственный со стороны… матери.
Дом мы нашли легко, поднявшись на первый этаж, нажали звонок и стали ждать. Открыли быстро: невысокая женщина в теле, лет сорока пяти. Нам улыбнулась вопросительно. Наверное, сиделка. Сказать мы ничего не успели, потому что следом из кухни вышла ещё одна женщина, на вид лет шестидесяти пяти, полноватая, но бойкая, лицо простецкое, деревенское. Выйдя в прихожую и увидев нас, она замерла, открыв рот и приложив руки к груди, а потом проговорила:
— Матерь Божья, вылитая Вера.
От этих слов меня повело, я вцепилась в Илью так, что побелели костяшки пальцев. Наверное, сделала больно, но отпустила не сразу, а он стерпел.
— Проходите, — женщина, казалось, пришла в себя, — Анечка, пропусти их.
Вскоре мы уже сидели в маленькой кухне, с трудом разместившись вокруг стола. Сиделка хлопотала с чаем.
— Я Инна Викторовна, — представилась нам женщина, — а вы, наверное, те, кто к дочке приходили адрес Ирины узнать? Она мне позвонила, говорит, жди гостей, а я все думаю, кто же мог сюда приехать? Ты, значит, Верина дочка, да? А она как?
Нервно сглотнув, я ответила:
— Вера умерла в родах.
Инна Викторовна горько вздохнула, покачав головой, перекрестилась.
— Царствие ей небесное. А я-то уж понадеялась… Ирина так Веру ждала, всю жизнь ждала, да и сейчас… Вроде бы уже никакая, а все твердит, где же Верочка моя…