Картавый понял, что «кэмпо» успел получить тихую смерть, как только «Кадиллак» подъехал к крепости Манзини. Ворота настежь… перепуганный насмерть привратник… нигде ни одной машины. Дом, еще несколько часов назад набитый людьми, теперь напоминал брошенный муравейник.
Годы унижений и борьбы сделали Картавого хорошим актером. Он пулей вылетел из машины, схватил обалделого привратника за шиворот и яростно взревел:
— Где «отец»?
— В кли… кли… клинике Рас… рас… Раскина, — проклацал тот зубами.
— Недоглядели! Скоты! А… — На губах его запузырилась кровавая пена.
Картавый дико взвыл и ринулся обратно к машине. Выдернув перепуганного водителя из-за руля, он прыгнул на его место, и «Кадиллак» помчался, ревя стопятидесятисильным двигателем.
Он разбрасывал в стороны встречные автомобили, спихивал на обочину попутные, истошно выл сиреной и игнорировал красный свет светофоров.
Через десять минут Картавый был уже в клинике, размеренный быт которой в тот день нарушился самым варварским образом.
В чистых светлых коридорах топтались угрюмые боевики с автоматами. Ухоженный газон перед зданием превратился в автостоянку. Десятка два полицейских автомобилей окружили клинику кольцом.
Внутри этого «официального» кордона вторым кольцом расположились машины телохранителей Манзини, Полисмены поигрывали дубинками и угрюмо косились на небритых парней, пиджаки которых зловеще топорщились. В переулке дежурили три пожарных грузовика — на всякий случай. В довершение картины над крышей завис полицейский вертолет.
Картавый с трудом пробился сквозь кордоны.
В здание его не пустили. Пришлось затребовать Грога — начальника личной охраны шефа.
Гроги спустился не сразу и выглядел потерянно. О горе, постигшем «семью», Картавый знал, пожалуй, лучше Гроги, но интерес к подробностям проявил повышенный — не дай Бог тот заподозрит что-нибудь.
Узнав, что «отец» совсем плох, Картавый рванул на груди рубаху и впал в прострацию. Его даже пришлось уложить на диван в прихожей и впрыснуть транквилизатор. Заодно укололся и Гроги, искренне преданный «отцу». Потому-то окончательно расстроился при виде «неподдельной» скорби Картавого.
Минут через десять Картавый успокоился и робко осведомился, нельзя ли повидать «отца»?
Получив отрицательный ответ, он отправился на поиски Картрайта и нашел его в комнате с табличкой: «Дежурный реаниматолог».
Картрайт беседовал с кем-то по телефону, а в комнате, кроме него, находился телохранитель.
— Исчезни на минутку, — коротко приказал телохранителю Картавый, тот взглянул на Фила — можно, мол? — и, получив подтверждение, послушно исчез за дверью.
Картавый плотно притворил дверь, огляделся по сторонам и, убедившись, что в комнате никого, кроме него и Картрайта, не осталось, устало опустился в кресло.
Фил Картрайт настороженно наблюдал за действиями Картавого, но вопросы задавать не торопился. Наконец не выдержал:
— С чем пришел?
— Что, «отец» совсем плох? — ответил Картавый вопросом на вопрос.
— Безнадежен, — уныло махнул рукой Фил, — дышит за него аппарат, и вообще… тянет только на препаратах.
— А что толкуют эскулапы? — верный привычке Картавый упорно избегал употребления буквы «р».
— В каком смысле?
— Ну… отчего «отец» скопытился?
— А… по-видимому, кровоизлияние в мозг.
— По-видимому?
Фил пристально уставился на Картавого, и по сатанинскому блеску в его глазах Картавый понял — Картрайт знает, а может, и…
— Шефа отравили, — прямо резанул Картавый, раскатив проклятую «р». — Но знают об этом только я, ты — и тот, кто это сделал.
— Письмо имеет к этому отношение?
Картавый угрюмо кивнул.
— Что ты намерен предпринять?
— Я? — усмехнулся Картавый. — Ну… я думаю, что «отца» должен заменить достойный человек. Я помогу такому достойному.
Фил нервно прошелся по комнате из угла в угол, а потом внезапно остановился прямо против Картавого:
— Ты намекаешь на Томазо? Да? По правилам ведь именно он должен занять место «отца».
— Почему именно на Томазо? — неопределенно пробормотал Картавый, глядя куда-то в сторону. — Есть не менее достойные люди.
— Например?
— Ну… некто по имени Фил, я полагаю, мог бы, — и он резко повернул голову и глянул Картрайту прямо в глаза.
Картрайт спокойно выдержал его взгляд, но затем кривая ухмылка поползла по его полному холеному лицу, и, как бы оправдываясь, он тихо процедил сквозь зубы:
— Я ведь не итальянец.
— А это сейчас, по-моему, не главное, — поторопился успокоить его Картавый. — «Семья» у тебя в полном подчинении, тебя уважают, ты силен, а Томазо… Думаю, нам помогут поставить его на место. Так?
— Кто поможет? — прищурился Картрайт.
— Те, кто хочет, чтобы ты занял его место, — дипломатично уклонился от прямого ответа Картавый.
— Значит, ты, как я понял, на моей стороне?
— Можешь на меня положиться.
5
Манзини скромно, как и полагается покойнику его возраста, возлежал в маленьком гробу. Он, казалось, совсем усох и сморщился, зато такого выражения умиротворенности при жизни дона Пьетро никто не наблюдал на его лице.
Траурная месса близилась к концу. Приближался последний акт трагифарса — акт прощания с покойным, и по мере его приближения в среде приближенных и родственников росло смятение и тревога. Причина нервозности заключалась в том, что главный преемник Манзини, Роберто Томазо, глава мощного североамериканского клана, до сих пор не осчастливил траурные торжества своим присутствием. Причину странной задержки знали только двое присутствующих — Фил Картрайт и Картавый, но многие о ней догадывались.
Последний аккорд мессы прозвучал под сводами, и наступила леденящая душу тишина. Ни звука… ни шепота… лишь слабый треск свечей.
Картрайт наконец встрепенулся и обвел костел недоумевающим взглядом. Увы! Его взор так и не обнаружил нигде Роберто Томазо. Картрайт вздохнул сокрушенно и решительно шагнул к гробу. Опустился перед ним на колени, сложил молитвенно руки и уткнулся лбом в полированную, красного дерева, стенку последнего ложа Манзини. Так он долго стоял. Очень долго. Присутствующие успели до мельчайших подробностей изучить рельеф подошв его Оотинок. А Томазо все не появлялся.
Наконец Картрайт поднялся, приложился губами к сложенным на животе рукам Манзини и отступил назад. Ему тотчас уступили место у изголовья покойного. Здесь полагалось принимать соболезнования самым близким родственникам.
И хотя Манзини был бесплоден, а его жена давно покинула этот мир, Картрайт, казалось, не понял значения ретирады. Тогда из группы особо приближенных отделился Джованни Картавый. Он приблизился к Картрайту на цыпочках, почтительно склонил голову и отчетливым шепотом, так, чтобы слышали окружающие, произнес:
— «Крестный отец» всегда считал вас единственным и законным сыном. Позвольте выр… разить вам наши глубочайшие соболезнования. Последние его слова были: «Скажите сыночку Фило, что я… я…»
Джованни не договорил — его душили рыдания, и окружающие так никогда и не узнали: что же «отец» сказал «сыночку Фило». Он опустился на колени и потянулся губами к правой руке новоявленного потомка. Картрайт не противился, и Картавый без помех облобызал перстень на его среднем пальце. Вслед за Джованни на лобызание выстроилась длинная очередь.
«Король умер, да здравствует регент», — отметил про себя Картавый и скромно отвалил в сторонку.
А в это же время Роберто Томазо стоял возле покореженных останков своего бронированного шикарного авто и неистово ругался.
То, что он и его сыновья уцелели во время короткой, но жестокой битвы прямо посреди оживленного хайвея, связывающего аэропорт с Майами, нельзя было назвать чудом. И Томазо-старший прекрасно это понял. Нападавшие попросту не ставили цель убить Роберто и его сыновей.
Иначе их тела лежали бы рядом с телами десяти телохранителей. То была просто демонстрация силы и… предупреждение. Что ж, Роберто Томазо внял предупреждению.
В Медельине Фитцжеральда никто не встречал. Возле небольшого здания частного аэропорта дежурило несколько такси. Эдуард махнул рукой, и тотчас одна из них вырулила и услужливо подставила ему блестящий бок.
Фитцжеральд небрежно забросил на сиденье тонкий кейс — весь свой багаж, а сам уселся рядом с шофером. Тот вопросительно глянул на пассажира. Эдуард на плохом испанском назвал адрес, и лицо таксиста почтительно вытянулось. Вилла Доминико Соморы располагалась в самом престижном районе Медельина и, конечно, была хорошо знакома водителю такси.
Минут через сорок они уже въезжали в этот привилегированный квартал. Водитель, лихой смуглолицый парень, резко сбавил скорость, но полисмен в патрульной машине на углу проводил его машину неодобрительным взглядом обитатели квартала пользовались собственными лимузинами, и такси в районе появлялись редко.
По обеим сторонам широкой улицы, в глубине ухоженных тенистых аллей, выстроились шикарные особняки — один вычурней другого. Однако Фитцжеральд с усмешкой отметил, что у местных бонз весьма дурной вкус.
Особняк Соморы как раз выгодно отличался от других строгостью форм и отсутствием архитектурных излишеств. Такси проскочило мимо запертых чугунных ворот и притормозило возле увитой какими-то лианами калитки.
Водитель излишне торопливо отсчитал сдачу, и руки его слегка дрожали бедняга явно чувствовал себя не в своей тарелке среди окружающего великолепия. Эдуард компенсировал моральный ущерб лишним долларом. Таксист рассыпался в благодарностях, но поспешил унести колеса подальше.
Фитцжеральд остался в полном одиночестве посреди залитой солнцем улицы. В стене, сбоку от калитки, поблескивала медью табличка: «Синьор Доминико Мануэль Сомора». Под табличкой — крохотная кнопка звонка. Эдуард решительно вдавил ее два раза. Звонка он не услышал, но замок калитки щелкнул, и она отворилась.
Эдуард неторопливо зашагал по аллейке к дому. Он невольно залюбовался столетними стволами и причудливыми кронами деревьев, разноцветными птахами, порхающими вокруг, и не сразу заметил спешащего навстречу смуглолицего красавца в легком кремовом костюме. Воротник накрахмаленной рубахи молодца украшал щегольской платок, и Эдуард отметил про себя, что Алексей Мелешко точно уловил веяние здешней моды.