– Гости были, – запыхтела Верка, продолжая копошиться под колпаком вытяжки, отчего ее распашонка неумолимо задиралась все выше и выше. – Погостили и ушли, не попрощавшись.
Глаза никак не хотели ограничиваться коленями, поэтому пришлось отвести их подальше – в окно, за которым маячил серый городской пейзаж под белесыми небесами.
– А где Марина?
– Отдыхает, – пропыхтела Верка, – устала после приема гостей.
С этими словами она спрыгнула с табурета и замерла напротив меня, сжимая обеими руками пузатенький блестящий револьвер с коротким стволом. В кухне было достаточно светло, чтобы заметить в направленном на меня дуле перемычку, которую ставят на газовом оружии.
– «Перфект»? – осведомился я с видом знатока. – Хорошая игрушка. Восьмой калибр. Когда я был помоложе и поглупее – как ты сейчас, – я мечтал о таком же.
Произнося эти обманчиво-миролюбивые фразы, я незаметно шел на сближение с Веркой, примериваясь к направленному на меня стволу.
– Не подходи! – взвизгнула она, заметив, что я оказался чересчур близко, но было поздно.
Слезоточивая струя лишь немного обожгла мне щеку, а вот отключить меня газом после поглощенной натощак водки нечего было и пытаться – алкоголь в таких ситуациях срабатывает как сильнейшее антитоксичное средство. Вот если бы «перфект» был заряжен патрончиками с паралитиком, тогда другое дело, в этом случае валялся бы я на полу, беспомощный и неподвижный. А так на пол отправилась Верка, со свистом проехавшись по гладкому мрамору своей задницей.
Когда я выкручивал ей руку, отнимая опасную игрушку, мне бросилась в глаза грязноватая повязка, наложенная на левое запястье. Склонность к наркотикам и суициду – отличный послужной список для молоденькой девочки, только-только вступающей в большую жизнь. Несладко ей придется без покойного братика-бандюги, подумал я. Нахлебается дерьма, пока не поумнеет, если успеет поумнеть до того, как отбросит свои длинные ноги навсегда.
– Ты совсем чокнутая или прикидываешься? – осведомился я, глядя на поверженную Верку сверху вниз.
– Не-на-ви-жу! – произнесла она по слогам.
– Меня? – Я изобразил на лице обиду. – Это за что же такая немилость?
– Всех вас ненавижу! – уточнила Верка.
– Человечество? Или мужской пол? Если все человечество скопом, то это называется мизантропия. А если ты не перевариваешь конкретно мужчин, то это говорит о твоих лесбийских наклонностях. Дело поправимое. Сейчас многие выбирают однополую любовь и ничего, не жалуются.
– А-а-а-о-о-у-у! – Верка завыла так отчаянно, что я тут же бросился ее утешать.
– Не плачь, глупая. Я пошутил. Никакая ты не лесбиянка, будут у тебя мальчики, станут тебя на тачках катать, по дискотекам водить.
– На хрену я видала твоих мальчиков! – завизжала она, а дискотеки отправила еще дальше и совсем глубоко. – У нас с Мариной все хотят отнять! Квартиру! Дачу! Машину! Они хотят нас без копейки оставить!
– Кто «они»? – посерьезнел я.
– Козлы эти вонючие, вот кто! Когда Мишаня был жив, они на цырлах перед нами ходили, задницы были готовы нам вылизывать, а теперь… – Она зарыдала еще горше.
– Цыц! – рявкнул я, когда Веркины стенания стали совсем уж неразборчивыми. – Задницу и сама подотрешь, не барыня! Служить собачку обучишь – лучше всего болонку, а не дога. Насчет остального поговорим, когда втянешь сопли обратно и сможешь изъясняться членораздельно. Где Марина?
– В спальне, – проскулила Верка.
– Пойдем, – велел я. – Устроим маленький военный совет.
Подав ей руку, я одним рывком поставил ее на ноги и поволок за собой по квартире.
– Подожди, – вяло упиралась она. – Сначала я должна выпить кофе. Ломка у меня. Организм хоть какой-нибудь дури требует.
– Перебьется твой организм без дури. Некогда балдеть, Верунчик.
В первую очередь мы наведались в прихожую, где она старательно заперла дверь на все замки, потом я направился в спальню. То, что Марина не вышла меня встречать и никак не прореагировала на шум, поднятый ее родственницей, наводило меня на не слишком веселые предположения. И я не ошибся.
Марина лежала поперек кровати лицом вверх и безучастно смотрела на зеркальный потолок, где ее отражение с распростертыми руками казалось парящим над комнатой.
На ней были только короткие чулки да пояс на талии, и все ее синяки, ссадины и багровые кровоподтеки были как на ладони. А еще царапины и следы укусов на груди и шее. Вздутые губы и заплывший глаз выглядели наиболее безобидно на общем кошмарном фоне. Последнее, что я заметил, прежде чем решился открыть рот, это разводы засохшей крови на внутренней части Марининых бедер.
– Мишины боевые друзья? – спросил я, и мне показалось, что мое горло забито песком – так трудно оказалось выдавить из себя первую фразу.
– Да. – Это был даже не шепот, а шелест, почти безжизненный и потусторонний.
– Приходили за деньгами?
– Да.
– И много они хотят?
– Да.
Похоже, другие слова Марина просто позабыла. Когда я спросил, могу ли я ей чем-то помочь, она просто медленно повела головой справа налево.
– А врач? – настаивал я. – Вызвать «Скорую»?
Последовал тот же отрицательный жест. Я уже решил, что больше не услышу от Марины ни единого слова, когда она разлепила потрескавшиеся губы и тихо сказала:
– Синяки – ерунда. Здесь, – она положила руку на грудь, – здесь больно… Так больно!
И беззвучно заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным, как посмертная маска, только слезы ручьями текли из-под сомкнутых век.
– Пусти воду в ванну, – приказал я Верке, а сам осторожно поднял Марину на руки, хотя нести ее следом было рановато. – Сейчас все пройдет, – приговаривал я. – Полежишь в горячей воде, попьешь коньячку, расслабишься. А потом мы сядем и вместе подумаем, как быть дальше.
3
Я завернул дохлого Джерри в первый попавшийся плед и позвал Верку, чтобы она открыла дверь.
– Копать могилу твоему любимцу не собираюсь, – предупредил я, с трудом удерживая на весу неподатливую собачью тушу – она еще не успела окоченеть и норовила вывалиться.
– А куда ты его денешь? – нахмурилась Верка.
– В мусорный ящик.
– Он нас пытался защитить, между прочим…
Когда я вернулся, Верка молча впустила меня в квартиру, тщательно закрыла дверь и прошлепала босиком в кухню, где опять взялась готовить кофе.
– Поделишься? – спросил я, прислонясь к косяку двери.
– Сам себе заваривай, – отрезала Верка.
Она находилась в отвратительном расположении духа, хотя представить ее в другом состоянии было невозможно.
– Вены зачем резала?
– А жить надоело. – Она сказала это так просто, как будто речь шла о навязшем на зубах хите про чью-то выдуманную судьбу.
– Мишины друзья… – я поколебался, прежде чем закончить вопрос, – они тебя тоже… тронули?
– Еще бы, – хмыкнула Верка, окунув мордочку в огромную чашку, наполненную до краев почти черной кофейной бурдой. Сделав осторожный глоток, уточнила: – Я для них слишком худая, не сгодилась. Марина – другое дело. Вы, мужики, на таких западаете, да?
– Сколько же их было? – увильнул я от ответа.
– Много. Могли бы и тебя запросто трахнуть, если бы захотели.
Вот же стерва! – подумал я в сердцах. И никакая она не маленькая. Настоящая большущая стервоза с длиннющими ногами.
Допив кофе, Верка принялась расхаживать по просторной кухне, напоминая узницу или звереныша, томящегося в клетке. Руками она обхватила плечи, то ли обнимая себя, то ли пробуя себя задушить. Когда она снова повернула ко мне лицо, оно было почти таким же бледным, как седая прядь ее трехцветной прически.
– Дай денег, – сказала она хриплым голосом. – Мне раскумариться нужно. Хоть «колесами», хоть джефом.
– Джеф – это что? – заинтересовался я. – Никогда не слышал.
– Народное средство, – покривила Верка губы в подобии улыбки. – Мачмала на основе эфедрина. Гадость страшная, но без дозы я загнусь.
– Ты загнешься без этого всего, – я сделал широкий жест рукой, которым обозначил всю огромную квартиру с ее богатой начинкой. – А под кайфом ты ни на что не способна – ни выход искать, ни сопротивляться.
Верка прищурила глаза:
– Ты, что ли, способен? Крутишься тут, вынюхиваешь. Свой кусок спешишь урвать? А как дойдет до дела, так в кусты, а? Герой, блин, выискался! Посмотреть бы, как ты перед Мишаниной бригадой станешь на брюхе ползать!
– Допросишься, Верунчик, – предупредил я.
– Бить будешь?
– По-настоящему поколотить тебя не сумею – не то воспитание. А вот выпороть – могу запросто. Ремнем. Со свистом.
– Пори!
Глядя мне в глаза, Верка кокетливым жестом маленькой девочки, приподнимающей подол короткого платьица, взялась пальцами за края своей распашонки и пригласила меня убедиться, что полностью готова к обещанному наказанию. Сначала моему взору открылась юная поросль, затейливо подстриженная в форме сердечка. Потом Верка крутнулась на месте и продемонстрировала мне свои упругие ягодицы, смиренно дожидающиеся порки – хоть в прямом, хоть в переносном смысле, как угодно. Яркокрылая бабочка, вытатуированная на левом полукружье, опасливо встрепенулась.
– Ты! – сказал я, и это прозвучало как невольный горловой спазм. – Кончай свой цирк!
– Это не цирк, это эротика, – поправила меня она.
– Кончай! – повторил я коротко, как только сумел проглотить набежавшую слюну.
– А ты помоги, – предложила Верка, кося через плечо бесстыжим глазом.
В этот момент я догадался отвернуться и в маршевом темпе направился в гостиную, чтобы устоять перед искушением. Едва я успел развалиться в кресле и задымить сигаретой, Верка настигла меня снова. Распашонка опять кое-как прикрывала ее бедра, но это была лишь маленькая условность, поскольку я совершенно точно знал, как именно выглядит у Верки все то, что принято прятать от нескромных взглядов.
– Мне нужны деньги, – заявила она, и в голосе ее не осталось ни капли недавней дурашливости. – Эти ублюдки все забрали, до последнего рублика. Мы с Маринкой теперь по нулям, даже на проезд ничего нет. Выручай, если уж ты теперь наш единственный кавалер.