хороши, зато малый — отпетый дурак. «Не дай бог, дойдет до царевых ушей, чем я тут занимаюсь, — ужаснулся, — не сносить башки!» И тут же решил: завтра слать следом в верховье Оби людей — ждать невмочь более.
А в вечер созвал воевода в свои хоромы сургутских богатеньких. Пришли все, кого приглашал. Из погреба выкатили дубовую бочку хмельного пива. Пиво было на меду. Мочили пивом бороды, жрали окорока. Один за другим ходили на двор — помочиться с высокого воеводского крыльца. Батюшка Евдоким тоже пришел: волосы, как всегда, маслом коровьим намазаны — все жалуется, головушка болит у него. А бражку трескать — не болит.
Как и в прошлый раз — на проводы Тояна, — накушались все крепко. А батюшка — до упора…
Поздней ночью воеводиха (время ее настало) пилила воеводу:
— Нет бы как-нибудь чинно, по-хорошему, так нет… Батюшка, бедненький, в штаны начурил… У него же недержание.
— Кто виноват, если он страдает, — пытался оправдываться воевода, щекоча Настасью бородой по надломленным бровям…
А назавтра, ближе к полудню, когда воевода вовсю был занят снаряжением в поход небольшого обоза (с утра выехать не получилось), в Сургут вернулась разведка…
Ехали на конях, запряженных в расписные кошевы с ковровыми задниками — подарки Тояновы.
Косматые кони втянули на берег с реки повозки, остановились возле воеводской избы, морозно поскрипывая нахолодавшей упряжью. От коней шел пар — устали лошаденки, водили мокрыми боками. Привычно тянулись мордами к саням, ища в них корм…»
Шура Хромовый удивлялся: интересно люди жили. Почти что, можно сказать, на всем готовом — природа-то не надорванная была. Он отложил книгу, надеясь в будущем непременно дочитать ее.
Жена говорила по телефону:
— Что ты, Олечка! Да разве же так можно! Не торопись, прошу тебя… Обдумай свой шаг, прежде чем так уж решаться.
И мужу, зажав трубку ладонью:
— Разводиться надумала…
Шура Хромовый кивнул и повернулся на другой бок. Дремота наваливалась на него всей тяжестью. Окончен непростой день градоначальника. Он пытался сегодня решить людские проблемы, но не смог. Зато участвовал в их решении. И если не смог, то не он в том виноват. Ему бы свои вопросы как следует кончить…
Глава 4
Рябоконь рыл рогами землю. Требовалось устранить всего лишь одного мента. И то бывшего. Без лишних сантиментов. Мент жил себе, не тужил и не представлял опасности, пока находился в Москве. Но потом он занялся фермерством, и это было уже опасным шагом. Для местных бизнесменов. Требовалось принимать срочные меры. Однако вместо срочных мер ему позволили уйти. Мало того что он сам ушел, он еще и мать свою освободил и перепрятал. Теперь его практически зацепить будет нечем.
— Где его теперь искать? — буйствовал завбазой, сидя в кресле и обдирая исподлобья людей.
Те мялись у порога, не поднимая глаз.
— Расскажите хотя бы, как дело было…
Один из молодых людей блеснул глазами на шефа и вновь опустил голову. На лбу, до самого переносья вспухла широкая чугунного цвета подушка.
— Ты в состоянии, Мишенька, рассказать, как дело было? Можешь или нет, скажи? — продолжал допрос Рябоконь.
— Могу…
— Ну так поведай нам… Как на твоем лбу образовалось это?
Он ткнул пальцем в воздух.
— А чо такого-то. Подъехал какой-то. Как шибанет кулаком — я и с копыт. Подъехал как этот, как домовой. Я не возвидел даже.
— Как же он к вам подъехал туда, в баню? Я вам где сказал торчать?!
— Вышли маненько. Воздухом подышать…
— Надышались?
Мишенька не ответил. Только еще ниже голову опустил.
— Ну а ты чего нам расскажешь, гроза ментов?
У другого на темени возвышалась копна волос. Кожа поднялась, а с ней и волосяной покров.
— Я-то?
Гриша потрогал пальцами «копну» и в очередной раз остался доволен: черепок был цел.
— Не кулаком он его саданул, а прикладом, — вдруг вспомнил Гриша. — Кованым. Я сначала подумал, по зубам. Ну все, думаю, по зубам получил…
— Прикладом, говоришь? — заерзал в кресле Рябоконь. — Выходит, он вооружен?
— Не то слово!
— Что за оружие? «Калашников»?
Гриша вновь потрогал темя и покачал головой:
— Нет… Винтовка у него оказалась. Кажись, трехлинейка. Говорю, домовой…
— С вами не соскучишься. С чего ты взял, домовой и домовой.
— В шубе потому что был. В косматой. Мехом наружу. Я таких и шуб-то не видел никогда. И винтовкой как раз между глаз, прикладом…
— А тебя он как ухайдакал?
— Меня-то просто. Блеснуло что-то сначала. Я подумал — молния. И прямо по голове.
— А гром был?
Парень не ответил, опустил голову. Какой тут гром, когда без сознания лежишь.
— В шубе, значит… — Рябоконь отвалился на спинку кресла и задрал ноги на стол. Парни тупо смотрели в подошвы дорогих туфель.
— Садитесь пока. Чо стоите-то.
Парни с радостью опустились. Головы у обоих трещали. Не думали головы, что в переплет попадут, а следовало бы. Ничего не поделаешь, издержки производства. И бюллетень у этого Коня Рыжего не попросишь. И работы лишились. Теперь будет совать куда ни попадя и ноги о тебя вытирать. Вот попали…
Рябоконь продолжал словесные пытки и только после того, как выпытал, отпустил своих бандитов по домам — раны зализывать. Оба жили в Матросовке и числились вторым сортом.
Итоги расспроса оказались неутешительными: абсолютно не за что ухватиться — разве что за шубу косматую либо за холку кобылью. По всему выходило: одичал полковник, двинулся в лес, коли в шубе. Переполнен злости за все хорошее, что успели в отношении его совершить. Теперь жди от него страшного суда. Не зря про какой-то суд намеки делал мэр вчера. А и нужно-то было всего — кирпич на шею и в болото.
«Но может быть, домовой этот успокоится, — вдруг подумал недавний зэк. — С чего бы ему еще бушевать?! Старуха на свободе. Сам тоже. Живи и радуйся. Правда, он лишился дома, а заодно и покоя. Не может он успокоиться и просто так все позабыть. Черт дернул этого Тюменцева сообщить о его прибытии…»
Жизнь Рябоконю не то что с овчинку показалась, но словно бы дала едва видимую трещину. Трещина пробежала давно, в прошлом году, когда он, махая руками перед носом у губернатора Безгодова, доказывал тому: «Не спеши, Женя, с бизнесом своим. Широко шагать — это не быстро лететь. Штаны порвать можно…» Доказывал, а сам тем временем бизнес тот перехватил, переведя на себя потоки сырья. И все это потому, что другого такого случая в жизни не предвиделось. Кто он такой, Рябоконь? Мышь серая. Конь Рыжий. Заведующий овощной базой. Завхоз преступного сообщества — вот кто он. И он это отлично понимал. Потому и ступил на этот донельзя склизкий путь.
Не ступил бы, не будь он уверен: дует попутный ветер.
Несмотря на ветер, дувший все время в спину, Рябоконь совершал телодвижения, чтобы лететь столбовой дорогой еще стремительнее и при этом не шарахнуться плашмя об асфальт. Иногда он притормаживал и даже просил совета у других. Сегодня он решил поговорить с мэром, но Шура Хромовый оказался занят.
— Ты свои мэрские замашки брось, — бухнул второпях Рябоконь.
— Я в законе…
— Что ж, что в законе… Мы давно все перестроились. И у нас демократия. Тоже…
— Встретиться не могу… — отрезал мэр и положил трубку. Возможно, у него действительно не было свободного времени, либо решил вновь «задрать тарифы».
«Вот гад! — вслух выругался Рябоконь. — Прыгает, пока фарфоровые зубы не выбили…»
Однако вечером Шура Хромовый сам позвонил и тихо проговорил, словно прошипел:
— Подходи к речному вокзалу. Часикам к восьми. Говорят, там прекрасные раки подаются к пиву, — и отключился.
У Бори мороз пробежал по спине. Он думал импульсивно, и поступки у него выходили импульсивными. Теперь он пожинал плоды собственных импульсов. Не хотел бы он оказаться на дне в обществе тех же раков. Но делать нечего. Надо идти. Сам ведь напросился, крутой…
Народу в ресторанчике не было никого, не считая самого мэра и тройки самых ретивых — Раппа, Смаковского и Мальковского. Рябоконь был пятым. Для него было заказано, и стоял прибор. Одинокий официант, молодой человек с сумрачной физиономией, бродил от стола к кухне и обратно, наводя скуку. Наконец появились раки, и официант, слегка поклонившись, отошел к двери и стоял там, посматривая на блестевшую при закате солнца реку. Это был помощник у Шуры Хромового, который знал свое дело в совершенстве. Он охранял мэра.
Бизнесмены говорили. На внешней стороне двери висела скромная табличка: «Учет».
Мэр продолжал шипеть:
— Может, ты хочешь, чтобы я вместо тебя сел в лужу?
— Я поспешил и не отрицаю этого. Моя была инициатива со старухой. Но я хотел как лучше. Я его хорошо помню, хотя ни разу не видел. Конечно, я поторопился.
У него тряслись поджилки. Троица готова была откреститься от него.
— Знаешь, Боря, — произнес многозначительно мэр, — я хотел бы сейчас сказать одну вещь. Запомни это: лжецу мы не верим даже тогда, когда он говорит правду, — и впервые улыбнулся за весь вечер, поражаясь мудрости Цицерона Марка Туллия.
— Хочу вас также спросить, — продолжил мэр. — Как этот мент действовал в прошлом году? Помните?
— Он его провоцировал, губернатора, — принялся вспоминать Рябоконь. — Записочки подкидывал на дачу, и даже газета на его стороне выступала. Заставил тайгу чесать, банки ржавые собирать вокруг Дубровки. Все думали — шибанулся какой-то на почве охраны природы, потому что Лешим назывался… Но своего добился, спровоцировал. Затянул в дебри и там прикончил вместе с охраной… Так что ждите того же сценария.
Рябоконь замолчал. Слишком просто у него получалось. Леший — провокатор. Довели мужика до белого каления, и тот двинулся в партизаны. А если это не он? Если не тот это человек, о ком сейчас все думают? Если город тогда был все время под чьим-то неусыпным наблюдением и Леший — это только чья-то прихоть, чтобы глаза замазать?
Оказывается, все-таки нет! Ушайск не был под наблюдением. Сведения абсолютно точные, потому что исправно до последнего времени работал свой человек в Центре. Это вам не какой-нибудь РОВД. Это Учреждение. Агентство стратегических исследований. Теперь человека того нет. А когда-то было целых двое. Безгодов побеспокоился. В настоящее время можно надеяться лишь на себя и на помощь сообщества.