— А если нам самим его спровоцировать? — предложил Рябоконь. — Объявить, например, в средствах массовой информации, что в лесу завелся опасный клещ — разносчик заразной болезни — и государство проводит массовую обработку лесных массивов…
— Инсектикацию, что ли?
— Вот именно! С применением авиации. Он и выползет. В лесу он прячется. Я просто в этом уверен.
В этом что-то определенно есть. Они должны подумать. Они должны себя защитить. Просто обязаны. Здесь они выросли, здесь они поднимали детей, опускали взрослых… Им теперь есть что защищать. От беспощадного разграбления. Вот только как тот Леший узнает, что его намереваются травить с воздуха? Может, ему телеграмму послать?
— Я что еще хочу спросить, — вспомнил мэр. — Вы хорошо осмотрели место происшествия? — и уставился на присутствующих.
— Пожарище, что ли?
— Вы правильно поняли.
— А чо там искать! Там же менты все облазили, за нас рылись. Ничего не нашли.
— А вы им не верьте. Сходите и посмотрите. Может, что и найдете…
…И вновь рылись в остывшем пепелище неизвестные лица, но так ничего и не нашли. Остановились, глядя в лес. Тайга! Пойди найди там! Если сможешь! Но Гриша с Мишей все-таки были довольны. Их вновь взяли на дело. Хотя бы золу просеивать.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей.
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…
Не зря сказано. Так что, может, не надо в лес соваться? И, правда, не поехали туда. Сели по машинам — и дай бог ноги. Только пыль столбом по проселкам. В Матросовке Мишу с Гришей высадили, пообещав в скором времени обеспечить обоих транспортом — Матросовку курировать, «крышу» ей обеспечивать.
Парни довольны: это вам не бюллетень какой-то, а тачка крутая… На краю поселка забежали в магазин и не сдержались, купили на опохмел. Вернулись к родительскому подворью и, старательно обходя то место, где недавно лежали, вошли через узкую калитку в огород. Сели под навесом у бани. Потом встали, принесли огурчиков и помидоров и вновь сели. Как ни говори, тоже ведь рабочий день у людей закончился.
Глава 5
Резидент катался в пыли, задрав копыта. Наверно, он разминал затекшую спину. Она у него томилась от долгого безделья. Размяв ее, конь нехотя повалился на бок и встал, слабо дергая кожным покровом.
Полувоенный фермер стоял рядом, наблюдая за действиями движимого имущества. Придется фермеру вести это имущество к бочке с водой и полоскать там или к Оби. Он так и сделал. Взял Резидента за узду и отвел к пологому берегу. Вдвоем они вошли в воду, и хозяин принялся смывать со спины коня прилипшую пыль.
Почти что целую ночь Михалыч провел тогда в пути, следуя лесной дорогой. Он вел коня за узду. Мать дремала в седле и едва не свалилась с лошади. Пришлось меняться. Однако ходок из матери был не очень-то. Шла так себе, с трудом, лишь бы сон развеять, спотыкаясь на заросших травой колдобинах.
Летняя ночь коротка. Вскоре начало светать. С трудом они наконец подошли к Половинке: деревья вдруг сразу расступились, и впереди проступили огороды, бани и пологие крыши нескольких изб.
Пришли. Конечно, дядя их не ждал. Их вообще никто не ждал. Собака рвалась на дворе, таская цепь по натянутой проволоке. Наконец дядя подошел к зарешеченному оконцу. Кто? Куда? Проездом? Кто такие? узнавал спросонья, старый перец.
И вот уже несколько дней Кожемякин живет у него с матерью и пасет Резидента. И не может найти выход из сложившейся ситуации. Разве можно жить на Половинке? Прятаться можно. Это даже не Дубровка и, уж точно, не Матросовка. Потому что здесь: «Три деревни, два села, восемь девок — один я…» От селения осталось десяток домов, половина из которых стоит с заколоченными окнами. Зато в трех километрах, в березняке вполне современная богадельня — дом-интернат для престарелых и инвалидов. От нее ведет прямая асфальтовая дорога на Шегарский тракт, а оттуда, если повернуть налево, — до города.
— А что мне переживать? — кривил губы дядя. — Состарюсь — и в интернат. Он под рукой…
У дяди одна за другой умерли две жены. Третья просто ушла от него. Бездетной Ксении было невмоготу видеть, как приезжают из города две дочери и выгребают из погреба провиант. Ей этого было не понять, поэтому она и ушла. И теперь жила на другом краю деревни в собственном доме.
Полковнику никогда не нравилась Половинка. Еще с детства он любил лишь Дубровку. На высоком обрывистом берегу. С церковью на высоком косогоре. С лужайкой по Городищу — так почему-то называлось место рядом с церковью, хотя никаких строений, кроме церкви, там больше не было.
Полковник понимал: чтобы начать действовать, нужно выбираться из Половинки. В том, что он будет действовать, он нисколько не сомневался. Он просто обязан был совершать поступки, хотя бы для того, чтобы остаться в живых. Ему нужно было в город, но пока он не мог туда ехать: он растил бороду. Можно было бы обойтись искусственной и наложить грим — все это имелось в контейнере, но он считал, что настоящая лучше.
Через неделю рано утром он объявил:
— Все. Ухожу. Мне пора.
Дядя округлил губы, собираясь что-то сказать. Мать кинулась в слезы, вопя во весь дом.
— Свернут же ведь шею, — произнес наконец дядя.
— Точно! Свернут! — согласилась мать и еще громче заплакала.
— Волков бояться… — только и сказал сын.
— Тогда я тоже с тобой. — Мать встала.
— Я за тобой приеду. Туда нельзя пока. Ты же знаешь. А мне нужно. Здесь я ничего не высижу. Даже цыплят.
— Ну, тогда надо хоть что-то собрать…
Михалыч выехал рано и половину пути прошел рысью, рискуя свалиться и разбить голову о какой-нибудь пень. Резидент шел ровно, откинув хвост и далеко вынося ноги. Полковника в седле не трясло. Потом он перешел на шаг и к обеду уже был на месте. И чуть не нарвался на дозор ОМОНа, расположенный за последним логом. Далее уже находилась Матросовка. Бойцы сидели у костра — должно быть, их донимали комары, и за старой дорогой они не следили.
Михалыч остановил коня, спешился, пригибаясь, ухватил коня за узду и ушел с дороги. Вскоре он углубился в такие дебри, что едва ли там мог выдержать ОМОН. Потом вышел опять к логу и через час уже был на старом месте. Контейнер, полог и сухари, спрятанные под пихтовыми лапами, были на месте. Их даже с двух метров не было видно.
Спутал Резидента, достал из контейнера остатки долларовой и рублевой наличности и, еще раз осмотрев местность, отправился затравеневшим логом к реке. Вышел, ступая кочками, на обширную луговину, огляделся. Вдоль берега никого. Лишь одинокая лодочка с рыбаком у Сенной Курьи да пара теплоходов замерла в неподвижности в другой стороне.
Полковник повернул в сторону Матросовки, к теплоходам. Вдалеке виднелись крыши поселка.
«Только бы повезло», — думал полковник. Оба судна не подавали признаков жизни. Но сразу за ними оказалась дюралевая лодка, и в ней сидел мужик, копаясь в моторе.
— До города подвезешь? — спросил Кожемякин, стараясь поймать его взгляд.
Мужик отрицательно качнул головой. Для чего ему город, если ему туда не надо. Однако пачка купюр, поднятая над головой, подействовала положительно, и мужик кивнул. Сознательный попался человек.
Вскоре Кожемякин уже находился в городе. Перевозчик послушно поджидал его у речного порта — было уплачено в два конца. Михалыч спешил. Следовало успеть, как минимум, в три адреса: навестить Веру (у нее оставался полковничий мундир), увидеться с начальником РОВД Ивановым (на его территории находились Дубровка с Матросовкой). Кроме всего прочего, может быть, надо было также навестить сестру Бутылочкина — Любку-сопливку и рассказать ей о гибели брата. Настроение у Михалыча было отвратительное. Каждого из них Михалыч в прошлом знал, и каждому из них он был должен. По крайней мере у него было такое чувство.
Звонок Иванову оказался безрезультатным: начальник находился в отпуске. И хорошо. Меньше будет знать, лучше будет спать. И дольше при этом проживет.
Подошел трамвай, и Михалыч поспешно вошел в него. Позади себя слежки он не заметил. Не было слежки. На седьмой остановке он вышел. Тот же каменный собор на середине косогора — словно взбирался вверх, да передумал зодчий, остановил на полпути. Тот же домик Веры напротив, в низине. Та же у нее черемуха под окном. Одна лишь Вера не та: в домике, кроме Веры, сидел косой, со шрамом мужик и пялился Михалычу на бороду.
Михалыч вместо приветственных речей, скромно поздоровавшись, предъявил хозяйке прошлогоднее удостоверение. Конечно, Вера узнала его, но виду не подала и даже не покраснела. Зачем ей краснеть. Сам виноват. Уехал и за все время написал лишь два письма.
— Я сейчас, — обернулась к мужику Вера и первой взялась за дверную ручку.
Они вышли в палисадник и у крыльца сели. В прошлом году Михалыч неделю жил у Веры, прежде чем отъехать в Москву. Жил после того, как вся его неожиданная миссия завершилась. А чуть раньше Вера его спасла, выпустив через потайной ход из гостиницы у реки.
Целую неделю они были предоставлены себе. Вера говорила, что будет вспоминать Михалыча, глядя на оставленный в шкафу мундир. Потом она бежала за поездом. Теперь она сидела и молчала, поджав губы и гордо вскинув голову.
— Надолго? — спросила она.
Он пожал плечами. Конечно, он мог бы навестить ее сразу, по возвращении, однако откладывал, обустраиваясь на новом месте. Обустроился, кажись…
— Что за мужик? — спросил он.
— Муж, — ответила Вера. — Мы недавно поженились…
— Счастья вам…
Она кивнула и спросила:
— Китель заберешь?
— Потом когда-нибудь, — ответил он.
Жизнь подстроила ему шутку. А он так надеялся. Он только сейчас понял, для чего сюда ехал, в Сибирь. Ради этой встречи. Но Вера подвела. Не оправдала, в общем. Как и все остальные, не оправдавшие. Мало ли таких, как он… Не он первый, не он и последний…
Михалыч встал и пошел по тропинке к улице. Он позвонит как-нибудь Вере. Он помнит ее телефон.