Рассказ леди Гвендаллион.
Когда вчера вечером леди Фэра предложила мне разрисовать свое тело, я пришла в сильнейшее замешательство. И это оказалось не шутка. Вторая по старшинству жена князя Сергия ап Петра говорила об этом совершенно серьезно, она просто настаивала! Она позвала ко мне одну из новеньких жен с римским именем Сабина (которой не было с нами во время банного сватовства, потому что она сидела с детьми) и попросила ее полностью обнажиться, продемонстрировав мне свою свадебную роспись. Тело этой совсем еще молодой девушки от пяток до шеи было разрисовано красными, синими и зелеными красками. Сабина поворачивалась передо мной с явным удовольствием, гордясь как своими юными формами, так и мастерством художника, тонкими изящными линиями нарисовавшего на ее теле пышные вьющиеся растения, яркие цветы, искрящиеся звезды и прочие элементы.
У меня же лишь глаза расширялись, и я все энергичнее мотала головой, в знак того, что я категорически против подобной затеи. Нет-нет, я не могу. Ни за что на свете! Что за ужасный обычай! От этого попахивает чем-то языческим, почти сатанинским… Никогда бы не подумала, что тут такое принято… Да уж, обычай этот стал истинным шоком для меня – вторым после созерцания совместного купания голышом. Но там-то никто не подталкивал меня к тому, чтобы я сама поучаствовала! Теперь же леди Фэра вела себя чрезвычайно настойчиво, потому что тут так принято – расписывать тело невесты перед свадьбой и поддерживать эти рисунки в течении первого месяца совместной семейной жизни.
– Надо, сестра! – уверенно говорит она, подкрепляя свои слова кивками. – Это красиво. Это хорошо на свадьба. Надо! Все смотрят тебя, говорят: о, невеста вождя какая прекрасная!
Сказав эти слова, леди Фэра схватила меня своей крепкой натруженной рукой за предплечье и принялась водить указательным пальцем по моей руке, выписывая разные завихрения. Я обратила внимание, что на ее руке тоже был рисунок. Стебель дикой розы с листьями простирался от кисти через запястье, у самого локтя распускаясь одним алым цветком и двумя маленькими бутонами. При этом она выразительно мне что-то объясняла и жестикулировала второй рукой – и, странное дело, я понимала ее! Может быть, это потому, что я внимательно вглядывалась в выводимые ею невидимые символы, наблюдала за ее жестами, ну и неделя пребывания в Племени Огня, конечно же, не прошла даром: я успела запомнить несколько слов на русском языке.
– Смотри, сестра, это хорошо будет: здесь цветок – это любовь твоя, здесь еще цветок – это любовь мужа, здесь ветка с другими цветами – это твоя связь в семье, а тут звезда – это счастье. Вот здесь волна – это мир, дружба, спокойный жизнь. Тут маленький цветок, много – это дети. Здесь красивый птица с пышный крыльями – это будущее…
Слово «будущее» она произнесла с особым придыханием, понизив голос и закатив глаза – было ясно, что она испытывает благоговение перед этим самым будущим. Собственно, это слово редко кто употреблял здесь. Как я только поняла его смысл – не знаю. Но была уверена, что поняла правильно. Да, интересно было бы узнать, каким образом текут мысли этой бывшей дикарки, когда она пытается осознать суть такого понятия как «время». Наверное, пытается, в меру своих возможностей. А может быть, и нет; может, принимает все как высший промысел, а Вождей считает вроде как за посланцев богов… Мне пока трудно об этом судить.
Но тем не менее прикосновения леди Фэры меня немного успокоили. Слова ее поневоле завораживали, а голос ее обладал каким-то особым приятным тембром, так что очень хотелось ей доверять. Я слушала ее и постепенно приходила к пониманию, что сделаю все так, как она говорит. Свой внутренний протест мне удалось почти полностью подавить. Пришлось все время твердить себе о том, что если я хочу занять достойное положение в этой общине, мне следует принять их обычаи. Да не такие уж они и плохие. На той же Сабине, которая все еще стояла передо мной, не было изображено ничего плохого или злого. Если бы эту картину нарисовали не на человеческом теле, а на холсте или деревянной доске, я бы с удовольствием повесила ее на стену и любовалась бы на нее каждый день.
Последние мои сомнения развеял отец Бонифаций. Он зашел в отведенную для меня комнату, пока леди Фэра продолжала свои уговоры. При его появлении Сабина испуганно пискнула и прикрылась руками. Видимо, в условиях, когда дело не касалось совместных купаний, ее бесстыдство распространялось только на таких же женщин, как она, да еще на моего будущего мужа. Впрочем, наш капеллан не стал, подобно мужлану, пялиться на обнаженные телеса чужой жены, а, смущенно кашлянув, отвернулся к стене, давая Сабине возможность одеться без лишней суеты и смущения. Потом, когда она привела себя в порядок, он снова повернулся к нам лицом и спокойно спросил, о чем идет такой буйный спор. В ответ я сообщила, что леди Фэра настойчиво предлагает мне разрисовать свое тело к дате бракосочетания и что я сомневаюсь, нет ли в этом действе чего языческого или бесовского.
– Дочь моя, – сказал он мне тогда, – языческого в этих росписях быть ничего не может. Дело в том, что грехопадения человечества еще не произошло, отдельные племенные верования еще не оформились, и все местные люди верят в Великого Духа, то есть Бога-Отца. Что же до бесовщины, то если ты внимательно рассмотрела тело своей новой сестры, то могла бы увидеть, что на нем не изображены какие-либо символы смерти, насилия и любых смертных грехов, – только аллегории жизни, надежды и любви людей к Господу и друг другу, ибо Господь и есть любовь. То, что в здешних семьях множество жен уживаются между собой без всяких скандалов, сильнее любых других свидетельств говорит о том, что здешние люди еще безгрешны, а то, что они тянутся к красоте и стремятся украшать свои тела, свидетельствует о том, что Господь уже вдохнул в них свою душу. Ибо как раз душа не может без красоты.
– Отче, – спросила я, – если местные люди безгрешны, то как же быть с князем Сергием ап Петром и другими его товарищами, которые называют себя Прогрессорами, ведь они пришли из очень грешных времен?
– Даже в Содоме, – строго сказал отец Бонифаций, – нашлось несколько праведников, которых Господь пожелал вывести из того обреченного града. Так же и князь Сергий ап Петр и сам чист душой, и вместе с собой вывел из того времени такие же чистые души. Не бойся, дочь моя, прикосновение к прекрасному не осквернит твою душу.
Выслушав слова моего духовного наставника, я вздохнула с облегчением и в сопровождении двух своих новых «сестер» леди Илин и леди Мани уверенно отправилась готовить себя к самому важному событию в моей новой жизни.
Эти девушки привели меня на какую-то лужайку, сплошь покрытую яркой зеленой травой, по которой, казалось, пару дней назад прошлась коса. Причем место это было огорожено плетеными из тростника щитами, так что посторонние глаза не могли сюда заглянуть. На этой лужайке в некотором беспорядке были расставлены искусно сплетенные из ивовых ветвей кресла и такие же легкие плетеные ложа – вроде тех, что старики-римляне ставили у себя в триклиниях, чтобы лежа вкушать пищу. Некоторые кресла и кушетки были заняты девушками и женщинами, которые, как и я, пришли готовиться к завтрашнему празднику, другие были свободны. Женщины, что сидели в креслах, как правило, были одеты, а возлежащие на кушетках лицом вверх или вниз оказались полностью обнажены. И вокруг них всех хлопотали помощницы главных мастериц: они что-то делали с волосами своих подопечных, сидевших в креслах, или наносили на тела, возлежащие на ложах, цветные узоры. В одной из этих девушек, привольно вытянувшейся на лежанке лицом вниз, я с удивлением узнала мою дочь Шайлих. Рисунок на ее спину, ягодицы и ноги был уже нанесен и, видимо, сейчас она ожидала, пока краска высохнет и можно будет переворачиваться на спину.
Осмотревшись вокруг, леди Илин и леди Мани усадили меня в одно из таких свободных кресел, после чего заговорили с подошедшими к нам двумя хозяйками этого места, которых можно было узнать по одеждам, частично схожим с одеждами Сергия ап Петра и леди Ляли. Очевидно, жены моего будущего мужа объясняли мастерицам, кто я такая и что со мной надо сделать. Потом они, посмотрев на меня, и, улыбнувшись, покинули поляну, сказав мне напоследок что-то ободряющее.
Девушки, попечению которых меня передали, выглядели весьма удивительно. Правда, одна из них сразу же, встав позади меня, принялась что-то делать с моими волосами. А я сидела и все думала, для чего ей на лице это нелепое сооружение в виде двух соединенных между собой стеклянных колес… Я даже толком не разглядела, как именно выглядит эта девушка: меня сразу захватила мысль об этом странном предмете, оседлавшем ее переносицу. Я лишь успела заметить, что у нее светлые, почти белые волосы с голубыми кончиками, остриженные ровной линией на уровне плеч.
Другую девушку я могла разглядывать сколько угодно, так как она тут же подсела ко мне поближе и, обставив себя разными чашечками с красками, принялась деловито меня разрисовывать. Она была смугла и носата, с полными губами и большими, навыкате, глазами. На крыле ее носа поблескивал какой-то маленький камешек – очевидно, нос ее был проколот в том месте (я мысленно поежилась). Уши ее также были проколоты, и не по одному разу, и в каждую дырочку была вдета серьга. Волосы ее, черные, пышные и кудрявые, на макушке были собраны в шишку, оплетенную невиданно яркой розовой лентой. И, конечно же, ее тело было покрыто рисунком… По ее рукам змеились, причудливо изгибаясь, ветви, украшенные цветами, листьями и бутонами… Я видела, круги, точки, спирали – и все это составляло довольно гармоничную картину. Увидев, что я ее разглядываю, она улыбнулась и показала мне свои руки с обеих сторон, что-то при этом воодушевленно говоря, но, увы – на этот раз я не смогла понять ни слова. Позже до меня дошло, что она говорила даже не по-русски…
Вообще процедура оказалась неожиданно приятной. Смуглянка, имя которой я не запомнила, начала с запястий. Она едва прикасалась к моей коже тонкими кисточками – и на руках моих, словно по волше