бству, стали распускаться дивные узоры, в которых угадывалась некоторая символика (та, о которой говорила леди Фэра). О, эта дочь Востока оказалась настоящей мастерицей… Она рисовала уверенно и быстро, с явным удовольствием. В этот жаркий день прохладное прикосновение кисточки приносили отраду… А в это время нежные ручки второй девушки копошились у меня в голове, и я поневоле расслабилась. Я прикрыла глаза – и какие-то сладкие грезы стали проплывать передо мной… Девушки перебрасывались друг с другом фразами, и я с удовольствием слушала их необычную речь, похожую на щебет птиц… Мне было хорошо. Я поняла, что зря так сопротивлялась этой процедуре. И когда меня жестами попросили скинуть одежду и переместиться на кушетку для разрисовывания тела, я дала себе слово больше ничему не противиться в Племени Огня – ведь я непременно должна стать своей среди этих людей, еще не знающих греха…
1 июля 2-го года Миссии. Воскресенье. За час до полудня. Окрестности Большого Дома.
За час до полудня площадку для праздников заполнил нарядно одетый народ. Но не все было так гладко в племени Огня, как это казалось неискушенному наблюдателю. Еще с вечера на кухне обнаружилась пропажа трех стальных ножей, переданных туда из запаса, что первоначально предназначался для подарков вождям других кланов. Относили кухонный инструментарий в зимнюю столовую как раз подростки-волчата – они сами проявили инициативу, вызвавшись помочь. Перепуганная Марина Витальевна прибежала к Андрею Викторовичу и Сергею Петровичу, и те, убедившись, что все подозреваемые находятся внутри своей казармы, взяли с собой вооруженных дубинками полуафриканских жен и явились наводить порядок, в качестве средства огневой поддержки имея по одному американскому помповому винчестеру. Поняв, что дело не выгорело, потенциальные мятежники попытались сопротивляться. Но куда там! Против оголтелого отряда разъяренных вооруженных женщин под командованием вождей они ничего не смогли поделать и стушевались почти сразу. В итоге тех, кто слишком активно размахивал крадеными ножами, быстро нейтрализовали; у них отобрали оружие, избили и связали по рукам и ногам. Всех же остальных, кто не решился оказать открытое сопротивление, просто связали, не применяя к ним физической силы. Затем всех вместе оставили в таком виде до утра – думать о своей печальной судьбе.
Казалось бы, теперь не требуется никакой проверки. Те, кто сопротивлялся, это и есть заговорщики, остальных надо отпускать с извинениями или, по крайней мере, наказывать не так строго. Но Петрович решил по-иному. Ему было известно, что в тихих омутах водятся самые отборные черти, и поэтому среди тех, кто хотел показаться непричастным, могут обнаружиться вдохновители и организаторы этого заговора. А посему неподалеку от аккуратно сложенной поленницы бракованных бревен, заготовленной для вечернего костра, по его приказу был сооружен шалаш-типи, внутри которого, надетый вверх дном на вкопанную в землю массивную колоду-подставку для рубки мяса, стоял тяжелый чугунный казан, покрытый толстым слоем отборной сажи. Именно это сооружению и предназначалась роль детектора лжи, который позволит безошибочно отделить организаторов мятежа от их случайных попутчиков.
Итак, через раздавшийся в толпе коридор темные жены Андрея Викторовича Санрэ-Соня и Илэтэ-Ира, а также четыре хмурые женщины-волчицы, все вооруженные дубинками, ведут к месту будущего суда подозреваемых в организации бунта. Они идут, не поднимая головы, чувствуя на себе осуждающие взгляды собравшихся. Щенкам-волчатам всего по четырнадцать-пятнадцать лет, они худы, раздеты донага и связаны, а некоторые еще и жестоко избиты, но все равно красивы какой-то дикой красотой. На протяжении многих поколений клан Волка брал в жены своим охотникам самых красивых и здоровых девушек из числа тех, до кого мог дотянуться, и вот теперь результат этого отбора налицо. Длинные руки и ноги (что очень важно на охоте) правильные, почти европейские, черты лица. Гуг рядом с этими красавчиками покажется едва ли не питекантропом. Но Гуг – это прямая честная душа, а молодые волчата полны неистовой злобы.
Чтобы подозреваемые не могли бежать, на их ноги наложены путы. Эти веревки позволяют делать только небольшие шаги, но охранницы и не торопят подследственных. Туда, куда их ведут, они всегда успеют. Длинная широкая скамья из толстых досок прочно покоится на земле, рядом стоит Алохэ-Анна с обнаженным мачете в руках, а также ее ассистентки Ваулэ-Валя и Оритэ-Оля. Все три полуафриканки из одежды имеют на себе только маленький передничек из кожи; и с ног до головы девушки покрыты белой каолиновой росписью. Одним своим видом они вызывают мороз по коже. Все присутствующие понимают, зачем здесь все это. Разоблаченных преступников будут класть на скамью лицом вниз, после чего одна младшая полуафриканская жена шамана будет садиться казнимому на плечи, вторая на ноги, а Алохэ-Анна ноздри которой уже сейчас раздуваются от возбуждения, одним ловким ударом мачете будет отсекать приговоренному голову. Потом тела погрузят в УАЗ и отвезут к берегу реки, а уж там действительные и будущие жены Андрея Викторовича, стоя на недавно установленных рыбацких мостках, покидают их в вечно текущие воды, которые сомкнут над ними свои объятия, вычеркнув навсегда их имена из книги живых…
Со стороны других членов племени к раскрытым заговорщикам не наблюдалось ни малейшего сочувствия. Новость об украденных с кухни священных стальных ножах разнеслась по племени еще вчера вечером, а чуть позже стало известно и о визите вождей в казарму подростков-волчат. Разговоры о том, что волчата хотели то ли бежать (но вот только куда, кому они нужны), то ли убить вождей и устроить в племени переворот, всколыхнули общество. В первую очередь обеспокоились их же соплеменницы-волчицы, которые только-только привыкли к тому, что они такие же люди, как и все остальные, и что к их нуждам и пожеланиям тоже следует прислушиваться. И совершенно неважно, шла речь о недавних вдовах, рожденных в других кланах, или об урожденных волчицах – девушках, еще не побывавших замужем. Обратно в кошмар клана Волка не хотелось никому.
Провальной всю эту затею делало еще и то обстоятельство, что осуществить переворот пытались не взрослые охотники, а щенки-подростки. Осенью, когда начнется ход лосося, клан, где вместо охотников глупые щенки, смогут задавить даже Северные Олени вождя Ксима. Поэтому взгляды, которыми волчицы сопровождали своих бывших соплеменников, были испуганными и ненавидящими. Лани и полуафриканки относились к неудачливым мятежникам несколько спокойнее, так как верили в силу и мудрость вождей (а самое главное, шамана Петровича), но и они не могли обещать этим молодым людям ничего, кроме гнева и ярости, и приготовления к заслуженной казни выглядели в их глазах более чем уместными. Изгнать из клана можно одного или двух негодяев, но когда их целых два десятка и можно предполагать, что лето позволит им продержаться достаточно долго, чтобы попытаться отомстить – то в этом случае только смерть может быть заслуженным воздаянием за задуманное преступление. Ни малейшего намека на поддержку не читалось ни на одном лице. Смерть, и только смерть.
Поняли это и подозреваемые. И впервые их лица исказили гримасы страха и отчаяния. Одно дело – мечтать о будущем господстве и возможности творить произвол, насилуя, унижая и убивая, и совсем другое – предстать перед судом, который неизбежно вынесет виновным смертный приговор, и приговор это единодушно поддержит все племя. Прежде эти мальчишки думали, что все ограничится очередным порицанием, но, как выяснилось, это ошибались. Все они помнили мальчика Тэра, обезглавленного сразу после поражения клана Волка. Он был виновен перед местными вождями в неблагодарности – и голова его отлетела прочь так легко, будто и вовсе не держалась на плечах. Оказавшись перед лицом разгневанного шамана и других вождей, юные мятежники поняли, что их подростковые игры в заговорщиков кончились и началась суровая реальность, в которой им скоро не будет места. И от этого осознания многих из них начала колотить крупная дрожь.
Когда конвоирши пинками и тычками дубинок перед лицом вождей выровняли подозреваемых в две шеренги, вперед вышел шаман Петрович. Едва он начал свою речь, звучавшую веско и негромко, как на поле наступила тишина.
– Смотрите, – сказал он, обращаясь к слушателям, затаившим дыхание перед торжественностью момента вершащегося правосудия, – перед вами люди, не оценившие нашей доброты. Ведь мы могли убить их сразу после того, как убили всех, кто поднял на нас оружие… но мы не сделали этого уповая на то, что, очистившись от своих заблуждений, эти люди станут полноценными членами нашего племени. Большинство действительно оправдало наши надежды, но вот эти юноши решили, что они могут попытаться вернуть все вспять. И не только решили, но и начали претворять свое решение в жизнь. Может ли им быть прощение после этого?
– Нет! Нет! Нет! Нет! – на разные голоса взревели собравшиеся, польщенные тем, что к ним обратился сам великий шаман Петрович.
Сейчас они были готовы одобрить все что угодно, даже то, что потенциальных мятежников возведут на праздничный костер и сожгут живьем. Вождю даже стало как-то страшно от того, какую волну эмоций ему удалось поднять. Эту стихию требовалось не подстегивать, а немного притушить, иначе она помчит прямо по живым людям, не разбирая берегов. Ведь на фоне сегодняшней измены подростков-волчат завтра под подозрение народных масс могут попасть вполне лояльные волчицы. Надо было аккуратно ударить по тормозам, но Петрович не знал, как это сделать. Варианты того, как следует убеждать племя подвергнуть мятежников наказанию, у него были, а вот как воззвать к проявлению умеренности в этом вопросе – этого он не проработал.
На помощь шаману пришли люди, которые не поддались магии первобытного коллективного внушения. В основном это были сами вожди и некоторые из бывших французских школьников, которые в этот момент осознавали происходящее в полном объеме. Нет, они были совсем не против того, что опасность различных заговоров следует устранять быстро и со всей возможной решительностью, но подходили к этому вопросу сознательно, а не на уровне эмоций, как было свойственно аборигенкам.