факелы, установленные в специальных подставках, хорошо подсвечивали цель. Единственной проблемой было то, что звук выстрела, – хоть из винтовки, хоть из пистолета, – будет немедленно обнаружен противником, со всеми вытекающими из того последствиями.
Но, по счастью, наш арсенал огнестрелом не исчерпывался. Блочные арбалеты, прихваченные из будущего, были еще вполне дееспособны, и один такой имелся у нас при себе. Тихой хлопок тетивы, придушенный хрип солдата, которому стрела-срезень пробила горло (я главный охотник или просто погулять вышел), тихое звяканье откатившегося в сторону шлема, – и вот уже две невесты Гуга, легкие как ночные тени, перемахнули через ров и теперь лезут через забор, чтобы хотя бы немного приоткрыть для нас дорогу. Ну и нам тоже пора последовать за ними и перебраться через ров, с целью оказаться в нужном месте в нужное время.
Если бы у убитого был напарник, то все не кончилось бы так просто; но когда в лагере, рассчитанном на тысячу легионеров, находятся всего сорок или пятьдесят солдат – тут-то у их командира начинаются настоящие проблемы. Из-за нехватки людей он вынужден вместо парных постов посылать легионеров в караул по одному. И посты эти находятся не на расстоянии прямой видимости друг от друга, как требует устав, а только в самых важных местах. Совсем перед смертью расслабился Секст Лукреций; тут нужно было оставлять не центурию неполного состава, и даже не манипулу, а целую когорту, – вот тогда бы мы их без правильного сражения и не взяли бы.
Вот раздался слабый скрип – и одна сторона плетня стала потихоньку отодвигаться в сторону. Мы с Гугом со своей стороны немного помогли девочкам, и, переступая через снятое «с ушей» бревно, проникли внутрь. Тишина… То есть тишина была чисто условной. На той стороне лагеря выло, грохотало и мяукало, будто там собралась тысяча болельщиков «Зенита», отмечающих победу над «Спартаком», но в нашу сторону никто не бежал, ни шел и даже не полз. Все бодрствующие и свободные от караулов смотрели спектакль Петровича и наверняка состязались в ругани с Виктором де Леграном. Если до врага нельзя докинуть пилумом или иной утварью для убийства, то тогда с ним начинают браниться. Ну ладно – и нам хорошо, и легионерам приятно. Весь этот шум маскировал наше тихое проникновение внутрь, но только до поры до времени.
Едва только мы пересекли метров пятнадцать открытого пространства, разделяющие вал с частоколом и первый ряд палаток, как из-за роскошнейшего шатра с левой стороны выглянула легионерская морда в полном прикиде и даже со щитом. Из арбалета я выстрелил навскидку, но поскольку мастерство не пропьешь, то болт с каких-то десяти метров[41] влетел клиенту в лоб прямо под обрез шлема. Больше проблем этот легионер нам не доставлял, но, как оказалось, он был там не один. Его напарник был поумнее своего приятеля, а потому кинулся прочь со всех ног, вопя на ходу что-то вроде: «Вторжение, нападение, варвары, демоны, караул, убивают!». Передав арбалет Санрэ-Соне, я вытащил из кобуры верный кольт (ну чем не ковбой) и с двух рук троекратно шмальнул в спину беглецу. Тот замолчал, сделал еще несколько неуверенных шагов на подгибающихся ногах и рухнул мордой вперед. Готовченко. Итого – минус три.
Но на этом цирк только начинался. Кажется, Марк Сергий Германик понял, что мы его жестоко нае… (ну вы меня поняли) и теперь в нашу сторону, изображая разгоняющихся спринтеров, уже топало не менее двух десятков легионеров в полном боевом. Тренированные все-таки парни римляне. Пока еще было несколько секунд времени, я бросил взгляд в одну сторону и в другую. Шатер слева, возле которого стояли на часах двое, скорее всего, был резиденцией военного трибуна. Там казна, там знаки власти и все драгоценное барахло, присущее каждому порядочному патрицию. Дальше и еще левее располагались палатки центурионов, справа же находились явно нежилые палатки, похожие на склады военного имущества. Прямо перед нами стелилась широкая улица (примерно такая же, как то пространство, что отделяло частокол от палаток), а за ней слева находились палатки одной из центурий (сейчас пустые). Справа можно было заметить так называемый эргаструл – то есть грубо сляпанные клетки из древесных стволов толщиной в руку, в которых находились порабощенные аквитаны.
Эти аквитаны, как и все прочие, проснулись от производимого Петровичем спектакля, поняли, что к их поработителям на огонек заглянули неприятности – и теперь от осознания этого факта находились в приподнято-возбужденном состоянии. Они бы и сами поучаствовали в грядущих событиях, но сделать это, находясь в клетках, было затруднительно, и поэтому они сопровождали все видимые события криками и улюлюканьем. Ну что же, пусть смотрят… Я убрал пистолет в кобуру; Илэтэ-Ира, как верный оруженосец, подала мне «люську» с уже примкнутым полным диском на сорок семь патронов, а остальные волчицы развернулись в стрелковую цепь справа и слева от меня, с кольтами наизготовку. И своих, и Гуговых невест быстрой стрельбе с двух рук я обучил. Разведка они или нет?! Диспозиция такая: я осуществляю общую зачистку поляны, а они гасят всех, кто хотя бы попытается замахнуться для броска копьем.
Когда передовые легионеры с шумом и топотом приблизились к нам метров на шестьдесят-пятьдесят, я дал очередь в полдиска, перечеркивая их толпу от края до края, а потом стал бить короткими очередями, выпиливая в набегающей на нас людской массе сердцевину, а справа и слева от меня защелкали пистолетные выстрелы. Конечно, это было картинно, по-пижонски, на публику, но внутреннее устройство временно римского лагеря не представляло нам возможности вести огонь из-за прикрытия. Ну не считать же прикрытием полотняные стенки палаток. Зато аквитаны, особенно в крайней клетке, которая у дороги, видели картину во всей ее красе. Мастер-класс по кегельбану на выезде. Тем более что, как бы откликаясь на стрельбу, в нашей половине лагеря (там, у Петровича) гулко загрохотал станкач. Если легионеры, переругивающиеся с Виктором Леграном, по неграмотности вылезли на частокол, то тогда с ними все ясно, какать эти котята больше не будут. Если же нас пыталась атаковать половина наличных легионеров, то остальных, сгрудившихся у частокола, можно срезать одной очередью.
Да и у нас тут дела обстояли далеко не худшим образом. Когда в диске «люськи» закончились патроны, атакующие уже валялись в разнообразных позах. Некоторые еще живые, но это было ненадолго. Не будучи уверенными, что пули кольтов пробьют щиты и доспехи, волчицы стреляли по ясно видимым в полутьме лицам и немало в этом преуспели. Только один легионер изловчился метнуть пилум, но, видно, делал он это из задних рядов или был уже раненым – поэтому метательное копье упало со значительным недолетом. Только теперь до центуриона Марка Германика должно было дойти, в насколько глубокую задницу он угодил… но, к сожалению, это было невозможно. Как выяснилось позже, он одним из первых пал жертвой пулеметной очереди и теперь уже торговался с Хароном (или как там зовут бога смерти у германцев).
А потом из прохода между палатками нам навстречу вышло шестеро странных типов. Ни в коем случае не военные: в серых туниках, препоясанных кожаными ремнями, и таких же серых плащах с капюшонами. На ремнях у этих людей висели широкие ножи в кожаных ножнах, а в руках они сжимали витые кожаные плети. Очевидно, это был работорговец Тит Нервий и его подельники-надсмотрщики, не испытывающие сомнений в том, что они люди нужные и сумеют договориться с любой властью. Они ведь даже не пытались скрыться и уйти огородами, а перли прямо на нас, уверенные в своей безнаказанности. Поскольку у меня не было никакого желания вершить суд по всем правилам, да и за сегодняшний день мы уже изрядно наломали дров и оттого ожесточились, я просто принял из рук Илэтэ-Иры «люську» с установленным на ней свежим диском и срезал эту банду одной очередью. Не надо нам тут этой заразы ни в каком виде.
Тогда же и там же. Сагари (27 лет), супруга Тибалта, князя васатов-аквитанов.
Ночь – это время, когда на земле владычествуют злые духи, и только богиня луны Иллагри способна хоть немного уменьшить их силу. Но сегодня ее нет с нами на небосклоне и тьма господствует вокруг во всем своем великолепии. В такую ночь в очаге дома непрерывно должен гореть огонь, чтобы помешать проникнуть внутрь злому духу Майде, способному разрушить человеческую обитель. Но у нас больше нет домов, злые римляне изгнали нас из них и заставили бежать, спасая свою свободу и жизнь. У нас больше нет даже нашего родного мира, мы перешли в другой мир – такой же материальный, как и наш, но намного более таинственный и необжитый. Безлюдные земли, багровые закаты и витающие повсюду духи предков. Я, с детства посвященная богине Амалур, чувствую их присутствие так же, как присутствие еще неизвестных мне божеств. Этот мир, лежащий на границе между мирами людей и мирами духов, наполнен силой и похож на перекресток множества дорог. По одной дороге пришли сюда мы, а по другим пришли другие… И их тут много. И только римляне, – такие же прямые, как их копья, – не чувствовали, как вокруг них сплетались нити колдовства.
Когда они утром уходили в свой поход, я чувствовала, что там, куда они идут, их поджидает смерть, – смерть не от копья или меча, о нет – а более изысканная, от грома и молнии. Они маршировали мимо нас, а я видела, что это уже идут мертвецы, принадлежащие не к миру живых, но к миру мертвых. Смерть уже наложила на них свою печать, и мертвее всех прочих был их самодовольный предводитель Секст Лукреций Карр. Они ушли, а мы стали ждать смерти, ибо оставшиеся в лагере были много хуже ушедших. Но случилось так, что смерть сама пришла за ними на следующую ночь. Как я и предчувствовала, поход римлян на неизвестного врага закончился полным разгромом. Около полуночи к римскому лагерю прибыли воины победителей – они потребовали от гарнизона немедленной капитуляции и в качестве верительных грамот и доказательства того, что римское войско действительно разгромлено, привезли с собой отрубленную голову заносчивого римского трибуна.