Движением руки бывший центурион изобразил нечто прихотливое, похожее на след ползущей змеи, перевел дух и продолжил:
– Вы всегда соблюдать договор и знать порядок. Ваш порядок не такой как Рим, но он есть. Он лучше Рим. Вы всегда помогать друг друга, вы помогать даже бывший враг. Вы не иметь сенатор, патриций и плебей. Когда амиго Сергий или амиго Андрей давать команда, за ним не стоят ликтор с розги и топор, но все делать все быстро и сразу. Вы много знать и хотеть знать еще больше. У вас замечательный место, все хорошо устроен, а скоро быть еще лучше, потому что вы только начать. Я думать так!
– Тогда, – произнесла Марина Витальевна, пристально глядя в глаза Гаю Юнию, – быть может, кто-то из ваших солдат думает, не устроить ли мятеж, чтобы убить всех нас и самому стать тут господином?
– Снова неправильно, госпожа Марина Антонина[49], – ответил бывший центурион, уверенно глядя в глаза женщине. – Мы не разбойник, чтобы нарушить договор. Но главный мысль в такой, что все понимать, что лучше вас не делать никто. Сломать можно легко, но все сразу станет нам враг. Когда такой разговор в самый начало, я сказать, что если я жив, то это нет. Я не уметь и не хотеть власть, и не давать делать это другой. Легионер меня слушать и уважать, и другой центурион тоже говорить да. Секст Лукреций Карр власть хотеть, но он уйти к Харон, а больше патриций тут нет… Мы готовы принести клятва верность, как когда вступать легион. Давай делать так.
На некоторое время в помещении воцарилась тишина. Предложение было сделано, и надо было думать, как к этому относиться.
– Клятва – это хорошо, – наконец произнес Андрей Викторович, – но чем вы, римляне, будете клясться, дорогой Гай Юний Брут? Ведь тут нет ни ваших римских олимпийских богов, ни родных очагов и даже ваши собственные жизни вам пока не принадлежат до конца…
– Да, действительно, – поддержал товарища Сергей Петрович, – отсутствие неких сакральных понятий, на которых вы могли бы поклясться, лишает всю эту затею смысла. Пустая клятва и с нашей и вашей стороны будет цениться не больше чем пустое сотрясение воздуха.
– Но как же не быть олимпийский боги? – возмутился Гай Юний, – они быть всегда, ибо они есть бессмертный.
– Не всегда и не везде, – с серьезным видом покачал головой Сергей Петрович, – до того как среди нас появился отец Бонифаций, я много раз исполнял обязанности верховного жреца и проводил различные обряды, и при этом чувствовал только присутствие изначального Великого Духа, Творца всего Сущего, который покровительствует нашему народу. А вы можете избрать из своей среды жрецов, построить храмы, совершать в них обряды и приносить какие угодно жертвы каким угодно богам, но не получите взамен никакого ответа. Если из вашего мира олимпийские боги уходят, оставляя после себя пустоту, то здесь их никогда и не было. Не так ли, уважаемый отче Бонифаций?
– Да, это так, – кивнул священник, глядя на бывшего центуриона гипнотизирующим взглядом, – ваши олимпийцы не ходить за вами сюда, они ходить совсем другое место.
– Боги уходить? – переспросил Гай Юний, с трудом скрывая свое замешательство. – Но как так может быть?
– А разве вы там, у себя в Риме, не замечали, – сказал Сергей Петрович, – что чем дальше, тем меньше соблюдаются клятвы, падает нравственность, женщины становятся жадными и распутными, а мужчины слабыми и трусливыми? Самый верный признак этого процесса – гражданские войны, когда римляне забывают об интересах Рима и начинают убивать других римлян. Там тоже грядет новый Бог, единый для всего человечества и оттого очень могучий; и ваши олимпийцы, не желая схватки, просто освобождают ему место. А может, им просто надоели эти игры, и новый Бог придет для того, чтобы заполнить появившуюся пустоту?
Ответом на эти слова была тишина. Бывший центурион сидел неподвижно, полностью погрузившись в свои мысли. Вожди племени Огня и священник тоже молчали, не мешая ему принять единственно правильное решение. Состоящее из отдельных кланов племя Огня не сможет превратиться в ядро будущего народа, пока римляне не будут обращены в общую веру и все компоненты паззла не сложатся в единое и нераздельное целое…
– Да, – после длительной паузы сказал бывший центурион, – наверное, вы прав, если это другой мир, то тут хозяин другой Бог. Наши бог остаться там, в Рим, а может, как вы сказать, совсем уходить от мы прочь. Сначала я не понимать, а теперь да. Если бог нет, тогда клятва не стоить ничего. У меня быть друг, мы вместе расти, вместе идти легион. Потом мы пойти разный дорога, я за Сулла, он за Марий. Встретил бы – убил. Потом все кончиться, мы снова встретиться таверна и пить вино. Зачем мы воевать? Я не знать! И Секст Лукреций Карр… Он не верить в Юпитер, Гера, Марс, Меркурий или Венера, он верить только в собственный жадность и звонкие сестерции. Сейчас я не знать, что делать. Я хотеть принести вам клятва, но не знать как.
Гай Юний снова замолчал. Молчали и остальные. До таких решений, какое предстояло принять бывшему римскому центуриону, каждый должен доходить сам. Затянувшуюся томительную паузу прервал отец Бонифаций.
– Сын мой, – на латыни сказал он, – придя в этот мир, готов ли ты уверовать в Великого Духа, Творца всего Сущего и принять над собой его покровительство, точно так же, как он покровительствует этим людям? От тебя даже не требуется отвергать твоих прежних богов, потому что они сами оставили тебя, не последовав за тобой в этот мир…
Бывший центурион поднял голову и тяжелым взглядом посмотрел на священника, но тот не отвел глаз.
– Да, – также на латыни сказал он, – я знаю, что ты храбрый человек. Ты один и без оружия вышел говорить о мире Сексту Лукрецию Карру. Сказать честно, безопаснее было бы довериться бешеному шакалу, потому что любой разговор о мире этот человек воспримет как признак слабости. Но ты все равно пошел, несмотря на то, что знал, что мы можем забросать тебя пилумами. Если бы не это, и не то, что за этим последовало, я не стал бы слушать твоих слов. Но теперь я сомневаюсь, быть может, ты и прав. Я, конечно, не хотел бы предавать своих богов, но ваш Бог – очень могущественный Бог, раз уж вы стали победителями, а не мы; и, кроме того, он хозяин в этом мире, а как можно прийти в дом и не поклониться его хозяину?
– Скажи, Гай Юний Брут, – спросил отец Бонифаций, – веришь ли ты, что Великий Дух существует и оказывает покровительство тем, кто исполняет его заветы и заповеди, по которым живет посвященный ему местный народ?
– Верю, жрец, – сказал бывший центурион, и в голосе его послышалась некая торжественность, – потому что вижу то, что происходит вокруг меня. А теперь позвольте узнать, какие такие заветы и заповеди мне придется исполнять, если я решу поклониться твоему Богу?
– Он такой же мой Бог, как и твой, – ответил отец Бонифаций, – Он Творец, Создатель всего Сущего и Небесный Отец, вдохнувший в нас то, что отличает нас от зверей и называется душой. И поклоняться ему не надо, потому что Он выше этого. А заповеди его просты: не убий никого, если он не грозит убить тебя, не лишай никого его свободы, никогда не лги, не укради и не возжелай чужого добра, не возжелай себе чужой жены и не прелюбодействуй с незамужней девицей, стойко переноси трудности и не жалуйся, соблюдай законы, будь справедлив, честен и благоразумен. Живи этими заповедями, и ты всегда будешь его любимым сыном. Аминь!
– Такие заповеди, жрец, – медленно сказал Гай Юний Брут, – не грех исполнять каждому порядочному человеку. Я согласен стать адептом вашего Великого Духа и понудить к тому же моих парней. Хуже от этого они не станут.
– Только никого не надо понуждать, – вздохнул отец Бонифаций, – каждый должен сам прийти к Богу, и исключительно по собственной воле. Вы можете только воодушевить своих солдат личным примером…
– Хорошо, – с тяжелым вздохом сказал бывший центурион, – да будет так.
– Итак, друзья, – произнес повеселевший священник, перейдя на русский язык, – должен сказать, что господин Гай Юний Брут уверовал в Великого Духа Творца всего Сущего и согласился подать личный пример своим солдатам.
– Да, – сказал тот и снова вздохнул – теперь уже как будто с облегчением, – я верить!
И в этот момент, когда и все остальные облегченно вздохнули и переглянулись, в помещение вдруг ввалился Виктор де Легран. Он тяжело дышал, а глаза его возбужденно блестели. По его виду сразу становилось понятно, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и благостное настроение вмиг улетучилось, сменившись тревогой.
– Там, – прерывающимся голосом сказал парень, махнув рукой, – в западных холмах слышен лай собак. Чужих собак, а не наших! Мы туда охота с собака не посылали. Я много раз охотиться со своим отцом, и поэтому могу сказать, что этот собак гонит не кролика, лису или олень. Этот собак и их хозяин охотиться на человек. Я сказать это Гуг, и тот послать вперед разведка, а мне сказать скакать к вы и сказать, что у нас снова прийти незванный гость.
Час спустя. Лес в холмах к западу от Большого Дома.
Сергей Александрович Блохин, военврач 3-го ранга, русский, беспартийный, холостой.
Мне, можно сказать, повезло. Когда в первых числах июля сорок второго года ошметки наших войск от Прилеп драпали к Старому Осколу, который на самом деле был уже захвачен немецкими танками, в диком хаосе отступления смешалось все: медсанбат, артиллерия, пехота. Это было по-настоящему страшно. Опять, как и год назад, летом сорок первого, были жара, июль, и клинья немецких танковых армад глубоко рассекали советскую оборону. Тогда-то мне, наслушавшемуся страшных рассказов более опытных товарищей об ужасах окружения, и удалось сменить свое командирское обмундирование и документы на гимнастерку и красноармейскую книжку рядового бойца. Так я стал Сергеем Никодимовичем Синеевым, уроженцем деревни Лихоманово из далекой Новосибирской области.
Потом был плен – когда нас, почти безоружных и растерянных, в чистой степи недалеко от деревни Лукьяновка окружили немецкие бронемашины. По счастью, поблизости не было «земляков», которые могли бы раскрыть мой обман, поэтому я не оказался в числе тех «командиров», «комиссаров» и «евреев», которые сразу же были выдернуты немецкими солдатами из толпы и расстреляны в назидание остальным. Сразу после окончания экзекуции нас всех обыскали и, помимо ремней, документов, оружия и прочего, отобрали фляги и все съестное до последней крошки; с этих пор голод и жажда стали моими постоянными спутниками во время на