и румянец щек английской молодежи? Она увяла, поблекла. И все потому, что выполнили совет Питта: стали применять детский труд.
Пусть этот урок пойдет нам на пользу! Ведь вопрос касается нашего будущего. Закон должен быть предусмотрительнее, чем отец семейства; родина — заботливее, чем мать. Она откроет школы, которые будут служить и убежищами для детей, и местом их отдыха, и защитой от фабрик.
Душевная опустошенность (мы уже упоминали о ней), отсутствие всяких духовных интересов являются одной из главных причин низкого умственного и культурного уровня фабричных рабочих. Их труд не требует ни силы, ни ловкости, не побуждает ум к деятельности, не дает ему ничего, решительно ничего. Тут не хватит никакой мощи духа. Школа должна будет пробудить у молодежи, на которою такой труд действует особенно отупляюще, интерес к какой нибудь возвышенной, благородной идее, могущей служить ярким маяком в те долгие, тоскливые часы, когда руки заняты, а голова пуста.
В наши дни царящая в школах скука лишь усугубляет утомление. Вечерние школы — это просто издевательство. (Вообразите себе несчастных ребятишек, вставших до рассвета и бредущих с фонарями в руках на работу куда-нибудь за целое лье,[110] а то и два от Мюлуза.[111] Вечером они, промокшие и усталые, спотыкаясь и скользя, возвращаются по грязным тропинкам Девиля... Попробуйте позвать их в школу, заставить учиться!
Как ни тяжело положение крестьян, но есть значительная разница между ними и теми, о ком мы говорим сейчас. Эта разница — в пользу крестьян; хотя она не влияет непосредственно на отдельных людей, но отражается на всем классе в целом. Короче говоря, в деревне дети счастливее.
Полуголые, босиком, с куском черного хлеба, они стерегут коров или гусей, дышат свежим воздухом, играют. Сельскохозяйственный труд, в котором они участвуют сызмальства, укрепляет их организм. Те драгоценные годы, когда человек формируется физически и нравственно, они проводят на свободе, в кругу семьи. Они вырастают сильными и могут постоять за себя в жизненной борьбе, какие бы страдания их ни ждали.
Впоследствии судьба крестьянина может стать плачевной, он может попасть в кабалу к ростовщику, но до этого он двенадцать — пятнадцать лет наслаждается полной свободой — огромное преимущество, ценность которого бесспорна.
Фабричный же рабочий всю жизнь тащит тяжкий груз, оставленный ему детством, которое не укрепило его, а, наоборот, ослабило и часто развратило. Он уступает крестьянину и в физическом, и в моральном отношении. Тем не менее, у него есть и положительные качества: он общительнее, характер у него мягче. Даже влачащие самое жалкое существование рабочие, терпя жесточайшую нужду, не идут на преступления; они ждут, надеясь, что их участь улучшится, и умирают с голоду.
Автор одного из лучших современных исследований,[112] спокойный и трезвый наблюдатель, которого нельзя заподозрить в тенденциозности, приводит в защиту этого класса, не скрывая его пороков, следующее свидетельство: «Я убедился, что одно чувство у наших рабочих развито гораздо больше, чем у представителей обеспеченных классов, а именно — природная склонность помогать друг другу, поддерживать друг друга в беде, какова бы она ни была».
Не знаю, правда ли, что это — единственное преимущество наших рабочих, но как оно велико! Пусть же они будут хоть и несчастнее всех, но зато всех сострадательнее. Пусть их сердца не черствеют от нужды! Пусть, несмотря на свое порабощение, они не питают вражды ни к кому, пусть любят друг друга! Разве это не славный удел? Люден, которых считают выродившимися, возвеличит суд божий.
Глава IIIТЯГОТЫ РЕМЕСЛЕННИКА
Подросток, уходящий с фабрики, где он обслуживал машины, и поступающий в обучение к мастеру, безусловно поднимается на ступеньку выше в производственном процессе: требования, предъявляемые к его уму и рукам, повышаются. Он перестанет быть придатком бездушного механизма, будет работать сам — словом, превратится в мастерового.
Его ум разовьется, но страдать он будет еще больше. Машину можно отрегулировать, человека — нельзя.[113] Машина безучастна ко всему: она не капризничает, не сердится, не дает подзатыльников. Отработав на фабрике положенное число часов, подросток располагал своим временем; ночью он мог отдыхать. Теперь же, став учеником, он и днем и ночью зависит от хозяина. Рабочий день ученика не ограничен; беда ему, если он замешкался, выполняя срочный заказ. Он не только трудится, но вдобавок заменяет домашнюю прислугу; над ним измывается не только хозяин, но и все члены хозяйской семьи. Когда хозяин или его жена чем-нибудь озлоблены, раздражены — дурное настроение вымещается на ученике. Если плохо идут дела — ученика бьют; хозяин вернулся домой пьяным — опять таки бит бывает ученик. Не хватает работы или ее слишком много — ученика все равно бьют и в том и в другом случае.
Этот пережиток ведет свое происхождение от первых шагов ремесла, еще тесно связанного с крепостническим строем. Правда, согласно договору об ученичестве, хозяин должен быть для ученика вторым отцом, но он пользуется отцовскими правами лишь для того, чтобы применять на деле изречение царя Соломона: «Не жалей розог для чада своего». Еще в XIII веке властям приходилось обуздывать чересчур рьяных «отцов».
Грубо и жестоко обращается с учениками не только хозяин, и терпеть такое обращение приходится не одним лишь ученикам. В цехах существует своего рода иерархия, и тем, кто ниже, достается от тех, кто выше. Об этом свидетельствуют некоторые сохранившиеся до сих пор прозвища: подмастерьев именуют «волками»; притесняемые «обезьяной» — хозяином, они помыкают «лисами» — подручными, а те в свою очередь с лихвой срывают злобу на несчастных «кроликах» — учениках.
За десять лет колотушек и истязаний ученик должен был еще платить; и платил он всякий раз, когда его переводили в следующий разряд этой строгой табели о рангах. Наконец, сведя близкое знакомство: в бытность учеником — с плеткой, а в бытность подручным — с палкой, он сдавал испытания старшинам цеха, заинтересованным в том, чтобы по возможности ограничить численность членов корпорации. Пробную работу могли забраковать, не принять, и обжалованию это решение не подлежало.
В настоящее время двери распахнуты широко, обучение стало менее длительным, обращение с учениками — не таким бесчеловечным. Их берут охотно: как ни незначительна извлекаемая из их труда прибыль (получает ли ее хозяин, или отец, или цеховая организация), она является стимулом к приему все новых и новых учеников, и число обучающихся ремеслам все растет, превышая потребность.
Ремесленники прежних времен преодолевали много препятствий, чтобы получить доступ к званию мастера, но зато были немногочисленны, пользовались в силу этого своеобразной монополией и не знали тех забот, какие тяготят нынешних мастеровых. Они зарабатывали гораздо меньше,[114] но редко оставались без работы. Веселые, легкие на подъем подмастерья много странствовали, останавливаясь то там, то сям, в зависимости от того, где был спрос на их труд. Наниматель зачастую предоставлял им кров, а иногда и кормил, конечно, не до отвалу. Вечером, съев ломоть сухого хлеба, подмастерье забирался на чердак или сеновал и засыпал сном праведника.
Сколько перемен произошло за это время в его положении! Кое в чем — к лучшему, кое в чем — к худшему. Материально ему живется неплохо, зато он познал превратности судьбы, не уверен в завтрашнем дне; у него появилось много новых забот.
Все эти перемены можно передать в нескольких словах: мастеровой стал человеком как все.
Стать человеком, как все — значит прежде всего жениться. Раньше мастеровой женился редко, теперь все чаще. Женат он или нет — его почти всегда ждет женщина, когда он возвращается домой. Домой! Домашний очаг, жена... Как изменилась его жизнь!
Жена, семья, дети... Все это связано с расходами, с нуждой. А вдруг он останется без работы?
Трогательное зрелище являют собой эти работяги, спешащие вечером домой. Любой из них проработал целый день далеко от дома, быть может, за целое лье от него, скудно позавтракал и пообедал в одиночестве, не присаживался уже часов пятнадцать. Как болят у него ноги! И все же он торопится в свое гнездо. Быть один час в день настоящим человеком — в сущности, это не так уж много.
Принести домой хлеб — священный долг! Выполнив его, мастеровой отдыхает, за ним ухаживает жена. Он ее кормит, и она старается, чтобы муж был сыт и согрет; оба вместе заботятся о ребенке, который целиком свободен и полный хозяин. «Да будет последний первым!» — вот вам и обретено царство божие.
Богачам незнакома эта радость, это высшее блаженство — изо дня в день кормить свою семью собственным трудом. Только бедняк может быть настоящим отцом: он каждодневно созидает, он — опора семьи.
Жена мастерового ощущает это чудо лучше, чем все мудрецы на свете. Она счастлива, что всем обязана мужу. Это придает скромному хозяйству бедняка особое очарование. В нем нет ничего лишнего, все на своем месте, во всем видна любящая рука, ничего не делается спустя рукава. Муж обычно даже не знает, каких трудов стоит поддерживать чистоту и порядок в квартире, чтобы, вернувшись, он заставал свой скромный очаг даже украшенным. Образцово вести хозяйство — вот честолюбие жены; особенно старается она по части одежды, белья. Эта статья расходов появилась сравнительно недавно: бельевой шкаф, гордость всякой крестьянки, отсутствовал в рабочих семьях до той промышленной революции, о которой я говорил.
Опрятность, чистоплотность, умение придать изящество — все эти чисто женские качества красят самую невзрачную обстановку. Над колыбелью — белоснежный полог, на окнах — занавески, на кровати — покрывало... Все скроено и сшито собственными руками за несколько бессонных ночей. Вдобавок на подоконнике — горшок с геранью... Удивленный муж, вернувшись, не узнает своего жилья.