До 20-х годов ХХ в. сергиевские (загорские) матрешки отличались благородством теплого колорита и тонкостью графической прорисовки. Сказывалась иконописная традиция. Г. Л. Дайн считает эту цельную манеру письма созвучной «певучему хоровому ладу». Кроме колорита, строгой и плавной линии, «заимствования видны и в изображении рук матрешки, и в том, как они лишь касаются предметов: петуха, корзинки, узелка, а не держат их. Эти предметы-атрибуты также “оплощены”, а не объемны, немногословно, но четко проработаны. Они важны сами по себе – это условный прием придает содержательности всей росписи. Близка к иконописной и обработка поверхности изделий, плотная, гладкая… Не случайно к росписи лица, даже на игрушке, здесь было особо уважительное отношение. И писали их, по древней традиции, отдельно, в последнюю очередь, и более тщательно по сравнению с одеждой»[26].
Позднее в артели игрушечников Загорска утвердился более яркий, построенный на сочетании локальных цветов вариант матрешки, соответствующий народному вкусу. В ее цветовом решении преобладали теплые охристые, красные, зелено-желтые оттенки, и только для контраста вводился темно-синий цвет. Одета она была по-прежнему в сарафан с вышитой белой сорочкой, платочек с цветочным орнаментом, имитирующим рисунок набойки. Мастерство росписи проявлялось в отточенном рисунке миловидного лица. Черным цветом выводились аккуратные брови, глаза, две точки вместо носа. Красным цветом изображались маленькие губки – бантиком, а мягким розовым пятном – румянец. Пышнотелая круглолицая красавица с румянцем во всю щеку – вот народный идеал красоты. Черным контуром, где-то графично и четко, а на округлых формах плавно и легко, обводились лицо и одежда. Цветы писались уверенным мазком и тычком без предварительного рисунка. Простота этих пятилепестковых цветков, больших листьев, составленных из круглых пятнышек, маленьких острых листочков, написанных мазком мягкой кисти, соответствует простодушному образу куклы. Сочетание цвета натурального дерева, чистых и звучных пятен сплошной заливки, темного контурного рисунка, быстрой живописи цветочных узоров, блеска лакового покрытия выглядело очень нарядно и цельно.
Другой центр изготовления матрешки сложился в 20-е годы ХХ в. в Поволжье. В нескольких селах близ маленького городка Семенова воды реки Керженец издавна крутили маховые колеса более пяти сотен токарен. В середине XIX в. за недостатком леса посудники перешли на вытачивание игрушечных ведерок, бочонков, шаров, раскладных пасхальных яиц. В самом большом селе Мериново в 1917 г. каждый третий житель точил «потешки». Особенно славились семейства Вагиных и Майоровых. В каждом считали, что они первыми стали делать матрешку. Вспоминали, как Иван Вагин привез из Нижнего Новгорода деревянную куклу-болвашку в виде мужика с бородой и усами. Выточив подобную разъемную игрушку, Вагины расписывали ее шутливо, то бабой, то плешивым мужиком в длинном тулупе. Арсентий Майоров начал точить матрешку в 1922 г. А вначале его дочь разрисовала гусиным пером и расписала прозрачными анилиновыми красителями привезенную с ярмарки белую точеную куклу. Получается, что идея многоместных кукол у мастеров токарного дела вызрела почти одновременно. Ведь она особо созвучна национальному менталитету. Искусство цветочной росписи было сформировано в посудном ремесле. Это доказывает всемирно известная Хохлома. Неизменно удавались семеновским ремесленникам букеты. Из-за них выглядывали улыбающиеся лица черноволосых красавиц. Алые розы, маки, тюльпаны, ромашки, в обрамлении бутонов и темно зеленых резных листьев, заполняли почти всю лицевую сторону семеновской матрешки. Цветы стали ее узнаваемым знаком, сменив достоверные элементы костюмного комплекса. Цветение издавна на Руси ассоциировалось с Божьим миром, с раем. Это символ неувядающих сил земли и народного благополучия. Преобладание красного, желтого и золотистого цветов, неуемный блеск на поверхности круглых форм выражают тему радости жизни, напоенной солнечной энергией.
Дерево было самым распространенным и любимым материалом в России. Не может не восхищать мастерство его обработки, как в архитектуре многоглавых церквей, так и в детской игрушке. Народному мастеру было по силам сымитировать в дереве дорогую фарфоровую статуэтку, как это делали в первой половине XIX в. резчики Сергиева Посада. Каждый богомолец, посещавший лавру, покупал на память о святых местах кто дорогое, кто дешевое изделие. Ремесленники старались угодить вкусу состоятельных паломников и простолюдинов. Резались фигуры высотой от полуметра, меньше и вплоть до самых малюсеньких, не более двух сантиметров. Скульптурная проработка фигурок удавалась благодаря многовековому опыту резьбы иконостасов, церковной мебели и декора. Приемы грунтовки и росписи были заимствованы в иконописи. Игрушку, по местному преданию, здесь начали резать с самого момента основания лавры. Сергий Радонежский любил одаривать ею детишек.
Крупные изображения запечатлели дам в шляпах и платьях стиля «ампир», бравых гусаров в киверах, разряженных городских модников. Они, как на парадных портретах, стоят неподвижно, выставив одну ногу, положив согнутую в локте руку на узкий столик-постамент, демонстрируют свой наряд и знаки отличия. Большие скульптуры покрывались меловым левкасом и расписывались. Поставленные на комодах в домах среднего сословия они с первого взгляда мало отличались от модных фарфоровых статуэток (см. цв. ил. 3,а).
Фигурки поменьше представляют узнаваемых по характеру представителей различных сословий. Здесь все, кого можно было встретить в русской провинции. Это юркие разносчики-торговцы, важные пузатые купцы, степенные длиннобородые священники, скромные монахи с потупленными взорами, готовые к выполнению приказа солдаты с ружьями «навскидку», иностранцы в удивительных нарядах. Иногда бытовые персонажи изображались в действии: крестьяне плясали, няньки качали младенцев, поводырь показывал шутки с медведем. Хотя искусство сергиевских резчиков подражало иностранному фарфору, народные мастера находили любопытные их взгляду сценки в русской действительности. Мелкая пластика – «китайская мелочь», как ее называли в подражание фарфоровым безделушкам, была предметом коллекционирования. Но ее также давали ребятишкам для развлечения.
В каждой сотне было около двадцати вариантов персонажей, поэтому игра с ними превращалась в маленькое театральное представление, отражавшее знакомые детям сцены и незабываемые ярмарочные развлечения. Мальчишки, конечно, разыгрывали военные сражения. А. Н. Бенуа в своих мемуарах вспоминал, что у него были целые полки разномасштабных деревянных солдатиков, окрашенных в яркие «колеры» и восхитительно пахнувших «чудес-ным запахом игрушечных лавок».
При внимательном рассмотрении сергиевских деревянных игрушек становится ясно, что их изготовители не нарушали природу материала. Они экономили дерево и свои силы, выверив многократными повторами каждое движение руки и инструмента. Ведь их товар, даже самый крупный, сбывался очень дешево. Чурбан кололся на три части. Трехгранная форма «проглядывала» в уплощенных спереди фигурках. Все оставшиеся горбушки и щепочки шли на разнокалиберные поделки. Верх больших скульптур обрабатывался тщательно. Детально вырезались лица, замысловатые прически, головные уборы, воротники, аксессуары в руках. Они помогали передать насмешливое отношение народа к жеманным дамам, франтоватым господам, высокомерным офицерам. А в нижней части кукла оставалась монолитной, сохраняющей форму заготовки. Квадратный постамент отделывался одинаковыми желобками. Следы стамески были отчетливо заметны на складках одежды. Фактура меха передавалась ритмично расположенными выемками, что выглядело достаточно декоративно. Кукольность изображениям дам придавали зонтики на тонком металлическом стержне и подрагивающие на пружинном стебле цветки. Маленькие фигурки вырезались обобщенно, с нарушением пропорций и анатомии. Но эти большеголовые миниатюры очень выразительны по пластике. Кто-то подбоченился, кто-то держит в руках предмет, уточняющий род занятий, другие чуть повернули или наклонили голову. Самой проработанной по традиции была фронтальная сторона. Детали костюма и лицо уточнялись росписью. Одежда и головной убор соответствовали типажу, моде, форме рода войск. Неровная скоропись лица и нарушенная симметрия (даже у вытянувшихся «во фронт» солдатиков) придавали им динамичности и живости.
Таким образом, в творчестве сергиевских мастеров нашла отражение специфика посада как места паломничества представителей разных сословий и связанная с этим, как сегодня с туризмом, репрезентативность ритуальной жизни, обилие торговых и праздничных мероприятий. Это мы видим в сюжетном содержании игрушек. Отсюда же чуткое следование спросу и моде, влияние разных культурных факторов. Как было верно замечено Т. Г. Перевезенцевой, «народная картинка и дорогой фарфор, дворянский быт и профессиональное искусство, важнейшие исторические события и происшествия местного значения – все причудливым образом отражалось в их произведениях, рождало неповторимое по содержанию и форме искусство»[27].
Село Богородское расположено в 30 километрах от Сергиева Посада и связано с ним ремесленными традициями. Заниматься резьбой по дереву там начали более 300 лет назад. Белые деревянные изделия продавались посадским живописцам и сбывались близ лавры приезжим. Но уже в первой половине XIX в. богородцы отказались от услуг «красил». Начал формироваться узнаваемый стиль изделий из неокрашенного дерева. Золотистая поверхность материала, волнистый рисунок слоев древесины, оставленная смелыми движениями ножа и стамесок фактура издавна ценились в народной среде. Красота изделия достигалась завершенностью силуэта, сочетанием гладких поверхностей со скупыми врезами, намечающими формы деталей, а также отделкой, принимающей декоративный характер.
Игрушки были копеечным товаром, который изготовлялся сотнями в день. В Богородском резали игрушку в каждом доме. Дети помогали родителям, постепенно осваивая все операции. Нож им доверяли рано, позволяя вырезать фигурки на промежуточном этапе после зарубки топором. Даже не совсем удавшиеся первые самостоятельные изделия, предварительно договорившись, сдавали скупщикам. Ребенок чувствовал радость от заработка. К подростковому возрасту, все ребята владели «смашной» резьбой без предварительных разметок. Посиделки превращались в соревнование, где перед ровесниками демонстрировались умения, перенимались новые приемы, сюжеты и образы. Для увеличения производительности резчики совершенствовались на близком виде товара, который освоили в семье. Но новые сюжеты вызывали общий интерес, стимулируя творческий подход, расширяя ассортимент промысла. О ремесленниках, повторявших всю жизнь одни и те же простые игрушки, отзывались не очень уважительно, называли «серыми».