Также легко народные мастера объединяли природные и искусственные формы. Некоторые рубленые кони-каталки выглядят так: передняя половина – голова и грудь лошади, а вместо задней половины – повозка. Образ приобрел удивительный лаконизм, цельность, кажется, так было всегда: не убавить, не прибавить. Умение отказаться от ненужных деталей, обобщить или сочинить новую, не существующую в природе форму, подчинить ее функции изделия характерно и для дымковских мастериц. Среди их свистулек – знакомый нам конь-двухголовка (лаконичный образ двойки лошадей), всадник на коне, гуляющий кавалер, имеющие головы и торсы, но не имеющие ног, которые превращены в конический свисток. П. Пикассо, самый знаменитый художник ХХ в., говорил, что всю свою творческую жизнь шел к подобной непосредственной (детской) свободе художественного вымысла и обобщения.
У наших современников двухголовая лошадь, кукла с суровым лицом, полуконь-полутелега, возможно, вызывают недоумение. Однако сущность условного образа, имеющая, кроме сакрального, символического смысла, общечеловеческое значение, открывается каждому. Понятно, что двухголовый конь обладает удвоенной богатырской силой, что лошадь, неотделимая от повозки, – большая труженица и кормилица семьи, что материнская доброта всегда требовательна. Ассоциации и метафоры в мифологическом языке более действенны, чем прямые назидания. Игрушка учит добру так же легко, «играючи», как сказка и басня, поскольку отражает мудрость народа, его идеалы и положительные ценности.
Мы убедились, что народная игрушка «говорит» на языке не только доброжелательном, но и универсальном. Он понятен всем людям, независимо от возраста, национальности, социального положения, религиозных и идеологических воззрений. Еще в первой трети ХХ в. представителей различных этносов разделяли языковые и религиозные барьеры, различие культурных традиций и ментальности подобно тому, как их соседствующие поля разделяла межа. Но именно на меже легко представить оставленных в момент напряженных полевых работ детей с их игрушками. Нет сомнения в том, что, не зная языка, дети легко вступали в общение посредством игрушек. Начиналась игра. И игра эта несла доброе начало, закладывающее основы толерантности, терпимости к будущему соседу. Дети могли увлеченно играть на меже предельно схематичными игрушками. Куклы богатые, детализированные, как и сегодня, когда имущественное расслоение стало заметным, могли их рассорить. Дети находили общий язык, поскольку их игры отражали сходные условия быта. Дети способны вычленять из жизни главное. Какими бы разными приемами и в какие бы непохожие колыбели не укладывали матери ребенка ко сну, какие бы песни они ему при этом не пели, смысл в этих действиях и песнях был один. Он понятен человеку любой национальности. Детишки «пахали, сеяли и убирали хлеб» подобно их отцам. В их игре не было ни капли настоящего пота взрослого труженика, а была радость труда, воспринимавшаяся как радость от его результата в виде свежего ломтя хлеба или привезенного с ярмарки немудреного подарочка. Дети могли «породнить» своих кукол, уложив их спать на одно ложе, не вкладывая в действие ни толики скабрезности. После этого появлялись дети, и жизнь начиналась сначала.
Итак, отбор самых важных черт и признаков, имеющих положительное значение, – один из главных приемов создания образа в народной игрушке. Этому способствовал культурный опыт, передававшийся по наследству. Немаловажны анимистические свойства народного и детского сознания, позволявшие наделять самые схематичные изображения свойствами живого существа и вовлекать их в игровой процесс. Добавим непосредственность восприятия, способствовавшую умению вычленять главное из сложных процессов и образов и, наоборот, по части представлять целое.
Схематичные игрушки, изготовлявшиеся самими детишками и их родителями из сучков, соломы, тряпок, легко соседствовали с игрушками кустарными, привезенными в подарок с ярмарки. Обобщение образа в них выражалось как типизация главных, узнаваемых примет внешнего облика и внутренней характеристики, социальной или национальной принадлежности героев. В игрушках отражались типичные черты быта крестьян и горожан, создавались яркие характеры не только людей, но и животных. Пример: вятские лесовички и лошадки поволжских мастеров (см. цв. ил. 5,в).
По их облику легко узнается характер, географические и экономические условия жизни, склад мышления их реальных прототипов и самих мастеров, изготовивших игрушку. Жители глухих вятских лесов создавали из мха, шишек, коры, щепок, лыка суровых человечков с топорами за поясом, туесками и посохами в руках. Они легко вовлекались в игру, отражающую впечатления от лесных занятий: прогулок за грибами и ягодами, заготовку дров (см. цв. ил. 6,б).
С расписными тройками мастеров из Городца, как верно заметила Н. В. Тарановская, «…врывается к нам шум больших ямских трактов, веселье и пестрота народных гуляний и балаганов волжских ярмарок, смех и шутка волгарей»[15]. Народные мастера-ремесленники, умело отражая реальность, отбирали, обобщали и даже гиперболизировали главное в типаже, оттого он приобретал сходство с фольклорными образами. Сама форма коней с могучими телами, сильными шеями и маленькими головками с торчащими ушами и раздутыми ноздрями, смелая размашистость росписи по красному или черному фону выражают удаль и сказочную, неудержимую силу. Скромные лесовички, немногословные патриархи и знатоки непроходимых чащоб, по-былинному мудры и могучи. В основе образа народной игрушки лежит наблюдение реальности и поэтическое, сказочное преувеличение. Поэтому при всей узнаваемости она далека от натурализма.
В жанрово-бытовой скульптуре-игрушке Дымковской слободы тематически представлен мир провинции, где живые наблюдения сплетаются с мечтой народа о лучшей жизни. Гуляющие и катающиеся в лодках барыни и военные, барышни и кавалеры, гарцующие на конях наездники, няньки и кормилицы с детишками, водоноски и женщины, доящие корову, – вот разнообразные персонажи дымковской пластики. Большинство из них – это уличные типы, отражавшие внимание сельских жителей к миру господ. Выразительные, преувеличенно утрированные приметы, узнаваемые по времени детали костюма придают образам яркую индивидуальность. Это типы-характеры, конкретные и в то же время собирательные образы. Так, наездник на коне воплощает удаль и горделивость. В профиль, одним взглядом, мы охватываем сросшиеся фигуры лошади и человека, отмечаем выгнутую шею и маленькую головку коня, умелую лихую посадку всадника. Барыни в шляпах и пышных юбках чопорны и надменны, статные няньки в передниках с оборками аккуратны и спокойны, барышни – по-девичьи грациозны. Их ножки, поставленные параллельно, внутрь носками, передают присущую возрасту неуклюжесть. Часть фигурок – вариации фарфоровой пластики, о чем свидетельствуют подставки-основания и побелка в подражание фарфору. Но сторонние влияния подчинены народному мировосприятию и эстетическим нормам. Образы метки, как народный язык, характеристика ярка и выразительна, типичное всегда подчеркнуто, гиперболизировано. Чувствуется уважение к представителям низших сословий, любование удалью всадников, усмешка в изображении праздных горожан. Все дела и занятия дымковские персонажи совершают со значительностью и серьезной сосредоточенностью, как ритуал. И эта кукольная важность комична и забавна (рис. 8).
Рис. 8. А. А. Мезрина. Танцующая пара. Дымковская слобода, г. Киров (Вятка). 1910–1920
Итак, еще одно свойство народной игрушки – комизм и юмор. Многие исследователи народной культуры приписывали игрушке такое качество, как гротеск. Это тип художественной образности, основанный на преувеличении (гиперболе), причудливом контрасте фантастического и реального, прекрасного и безобразного, трагического и комического. Черты гротеска присущи проявлениям юмористической праздничной народной культуры: ярмарочным увеселениям, крестьянским обрядам и играм, ряжению. Вспомним, что в конце XIX в. конкуренция вынуждала ремесленников-игрушечников заимствовать сюжеты не только лубка и фарфоровой пластики, но и народного театра, цирка, балаганных развлечений, славившихся острым комизмом. Поводырь с медведем, клоуны, циркачи и забавные персонажи балаганных зрелищ и, конечно, городские типажи ярмарочных гуляний – это образы сергиевопосадской игрушки из папье-маше. Г. Л. Дайн, увидев в них своего рода рекламу увеселений праздничной площади, подмечает фамильярность и раскованность в их поведении: «Как плотоядно дразнятся, высовывая красные языки, обезьяны и язычники, нагло объедаются глотатели и живоглоты, всем напоказ дымно раскуривает курильщик. А сколько издевки в одних названиях игрушек: пузаны, горбачи, скелетки, дергуны, пьяницы»[16].
Названия происходят от самой броской детали, позволявшей издали узнать изделие. Она становится традиционным, устойчивым признаком игрушки. Так, сергиевские куклы-талии имеют маленькие головки из папье-маше или фарфора и иксообразное туловище, набитое соломой. Тонкость талии подчеркивается шириной юбки из грубых торчащих тканей. Народные художники наделили куклу ручками, где каждый пальчик отчетливо виден. Не сразу заметишь, что это всего лишь бумажные трубочки. Маленьким кульком являются и черные лаковые туфельки куклы, только бумага здесь заменена клеенкой. Дешевые, но броские материалы прекрасно выполняют задачу создания яркого образа. Утрированная фигура, меткие детали демонстрируют характер горожанки-франтихи, выставляющей напоказ свои достоинства.
Однако создатели ремесленных игрушек никогда не прибегали к грубой сатире и шаржу. Им присуща лишь мягкая насмешка, проверенная положительным народным идеалом. В игрушке гротеск проявляется как сочетание контрастных свойств: конкретности и обобщения, серьезности и усмешки, статики и движения, лаконизма и активной роли детали. Г. Л. Дайн подметила, что если крестьянская игрушка имеет сходство со сказкой, то ремесленная игрушка родственна городскому фольклору – частушке, романсу, раешному стиху.