Многие собиратели памятников простонародного изустного творчества записали в свою летописную кощницу загадки, связанные с рыбой, рыбаками и рыбачьим промыслом. «Есть крылья, а не летает; ног нет, а не догонишь!» — загадывают ярославские любители «загануть загадку, перекинуть через грядку» — о рыбе; «По земле не ходит, а на небо не глядит, гнезда не заводит, а детей родит!» — подговариваются к ним самарские-ставропольские («…не ходит, не летает, гнезда не завивает!» — вторят соседи-сибиряки). По всему среднему Поволжью ходят такие загадки, как: «Звал меня царь, звал меня государь к ужину, к обеду. — Я человек не такой: по земле не хожу, на небо не гляжу, звезд не считаю, людей не знаю!», «Кину я не палку, убью не галку, ощиплю не перья, съем не мясо!», «У красной девушки кушали господа; покушавши, Богу молились: — Благодарим тебя, красная девица, за хлеб, за соль, просим к нам в гости! — Я по земле не хожу, на небо не гляжу, гнезда не завожу, а детей вывожу!» О рыбаках рыбаки сложили такие загадки: «По мосту идет — ничего не найдет, а как в воду вступил — всего накупил!» (Новгородская губ.), «Дом (вода) шумит, хозяева (рыбы) молчат, пришли люди — хозяев забрали, дом в окошки (сквозь невод) ушел!» (Тульская губ.) и т. д.
Народный стих о «Голубиной Книге» — устами перемудрого царя — приписывает старшинство-главенство надо всем бессловесным Царством «Киту-рыбе»:
«Kит-рыба всем рыбам мати.
Почему же Кит-рыба всем рыбам мати?
На трех китах земля основана.
Как Кит-рыба потронется,
Вся земля всколебается.
Потому Кит-рыба всем рыбам мати!»
Сохранилась из приуроченных к вопросам о миросозидании и миропонимании памятников старинной русской письменности «Беседа Иерусалимская», имеющая непосредственную связь с упомянутым стихом-сказом. В ней место Кита-рыбы отдается «мать Акиян-рыбе великой», с которою ставится бок о бок предвещание о грядущей кончине мира: «как та рыба взыграется и пойдет во глубину морскую, тогда будет свету преставления».
О некоторых представителях рыбьего царства ведется в народной Руси свой сказ — наособицу от других. Немалым вниманием народа-сказителя пользуются прожорливая хищная щука, простодушный карась, юркий-увертливый, вооруженный колючками ерш, толстяк-осетр. «На то и щука в море, чтобы карась не дремал!» — говорит и не рыбачащий русский люд, вызывая перед слушателями народную картину из человеческого обихода житейского. По народному поверью, эта хищница водного царства до такой степени зла, что и после своей смерти может откусить рыбаку палец: «Щука умерла — зубы остались!» — приговаривают краснословы, применяя эти слова к посмертному наследью наделенного щучьим нравом человека. «Как щука ни остра, а не возьмет ерша с хвоста!» — оговоривают в народе хищнические замашки попадающихся, как коса на камень, на нелегко дающихся в обиду людей. «Поучи плавать щуку, отдай карасю в науку!», «Стали щуке грозить — хотят в реке утопить!» — подсмеиваются деревенские прибаутки над бессилием двуногих «карасей» перед «щучьим произволом». Недоброе слово знатоки простонародных примет о щуке молвят: если плеснет перед рыбаком щука хвостом — недолго ему осталось жить и рыбачить на своем веку.
В сибирском Поволжье записана Д. Н. Садовниковым любопытная сказка про льва, щуку и человека. «На реке раз лев со щукой разговаривал, а человек стоял поодаль и слушал», — начинается она. Увидала водяная хищница человека — нырнула в воду: «Чего ты ушла в воду?» — спрашивает ее царь зверей. — Человека увидала! — «Ну, так что же?» — Да он хитрый! — «Что за человек! Подай мне, его я съем!» И пошел лев на поиски за человеком: встретил мальчика, спросил — человек ли он, — отговорился тот, что де еще только «будет» человеком; старик попался — я де «был» человеком. Шел-шел лев, так и не может найти человека. Попадается служивый, с ружьем и при сабле. «Ты человек?» — «Человек!» — «Ну, я тебя съем!» — «А ты погоди, отойди от меня, я к тебе сам в пасть-то и кинусь! Раскрой ее!» Послушался лев, и выстрелил солдат ему в горло, а саблей по уху. Ударился в постыдное бегство зверь-царь, прибежал к реке; выплыла щука, спрашивает. «Да что, — отвечает лев, действительно хитер! Сразу-то я его и не нашел: то говорит, что был человеком, то еще будет… А как нашел, так и не обрадовался! Он мне велел отойти да пасть раскрыть; потом — как плюнет мне в нее, и сейчас жжет, все внутри выжгло, а после — высунул язык да ухо мне слизнул!» — «То-то же: я тебе говорила!» — сказала щука. Ерш — что человек строптивый, на приманки ласковые неподатливый. «Он и щуке поперек горла ершом станет!» — говорят в народе. «Ершиться» — противиться, спорить, даже стараться вызвать ссору. По примете — ерш, в первую закинутую сеть попавшийся, к неудачному лову. «Ерш — неважное кушанье: съешь на грош, на гривну расплюешь!» — отзывается об этой строптивой рыбке промышляющая у реки посельщина. «Тягался — как лещ с ершом: и оправили, а пошел домой нагишом!» — подсмеиваются в деревне над любителями судебной волокиты, которые всю жизнь свою от судьи к судье ходят и никакого толка-прибытка от такого хождения не видят.
Осетр — «князь рыбий»; не везде и водится эта «красная» рыба. «Славна Астрахань осетрами, что Сибирь — соболями!» — гласит о том народное слово. Донцы-казаки прозываются «осетерниками». «Красны промысла осетрами!» — говорится у рыбаков-ватажников на Волге, где вся рыба осетрового рода скупается для верховых городов — столиц, что и вызвало к жизни пословицу: «Хлебай уху, а рыба — вся вверху!»
Один из старших богатырей русских былинных сказаний — Волх Всеславьевич (Вольга Святославич) — является представителем мудрости-хитрости, переходящей в волхвование. Вещий богатырь-знахарь, разъезжающий со своей дружиною по городам «за получкою», выбивающий — по былинному слову — «с мужиков дани-выходы», дает своим вырисовывающимся из сказания обликом яркое воплощение «змеиной мудрости», объединенной с красотою-молодечеством. Былинные сказатели именуют его сыном княжны Марфы Всеславьевны и змея, наделяя его способностью обертываться, по желанию, то в «ясного сокола», то в «серого волка», то в «гнедого тура — золотые рога», то в «рыбу-щучинку». Рождение его на свет белый сопровождалось сотрясением земли и всколебанием океан-моря: «рыба пошла в морскую глубину, птица полетела высоко в небеса, туры да олени за горы пошли, зайцы, лисицы — по чащицам…» и т. д. Пятилетним отроком постиг он всю премудрость, двенадцати лет — собрал дружину в тридцать богатырей без единого, «сам становился тридцатыим» и пошел-поехал разгуляться-потешиться на охоту молодецкую. Три дня, три ночи ловили его дружинники зверье порскучее — не могли поймать зверька ни единого. Обернулся Волх «левом-зверем» — наловил зверья невесть числа. Ловила дружина после этого три дня, три ночи птиц — «гусей, лебедей, ясных соколей», не могла изловить ни «малой птицы-пташицы». Обернулся Волх — «ногой»-птицей, полетел «по подоблачью» и один наловил птицы видимо-невидимо. И вот, продолжает былинный сказ, возговорил млад-богатырь своим дружинникам:
«Дружина моя добрая, хоробрая!
Слухайте большого братца атамана-то,
Делайте вы дело поведенное:
Возьмите топоры дроворубные,
Стройте суденышко дубовое,
Вяжите путевья шелковыя,
Выезжайте вы на синее море,
Ловите рыбу семжинку да белужинку,
Щученьку, плотиченъку
И дорогую рыбку осетринку,
И ловите по три дня, по три ночи!
Хоть и набрались немалого срама исполнением двух предыдущих приказов вещего богатыря-князя, но и на этот раз перечить дружина не перечила: «И слухали большаго братца атамана-то, делали дело повеленное», — ведет свою цветистую речь простодушный народ-сказатель. Богатырские дружинники, неудачливые горе-охотнички, недолго думая, принимаются и за плотничью работу («брали топоры дроворубные, строили суденышко дубовое»), и за плетение сетей («вязали путевья шелковыя…»). Принялись — все по атаманову хотенью, по Князеву веленью сделали: «выезжали на синее море, ловили по три дня, по три ночи, — не могли добыть ни одной рыбки…» И вот, как и прежде, поправляет незадачу на удачу сам Волх Всеславьевич: «повернулся («обернулся» — по иному разносказу) он — сударь-рыбой щучинкой и побежал по синю морю. Заворачивал рыбу семжинку, белужинку, щученьку, плотиченьку, дорогую рыбку осетринку…» Таким образом и на этот раз, взявшись за дело, не посрамил вещий своей змеиной мудрости. Случалось (по другим былинным сказаниям), что и переплывал он, обернувшись рыбою, моря синие, уходя от погони ворогов, и птицей-соколом улётывал, и зверем-туром убегал: только ничего не мог поделать он с позабытою на недопаханной ниве сошкой кленовенькою любимого сына Матери-Сырой-Земли Микулы-свет-Селяниновича.
Из памятников народного изустного творчества, перешедших в древнерусскую письменность, сохранился до наших дней в рукописном сборнике XVIII столетия любопытный «Список с суднаго дела слово в слово, как был суд у Леща с Ершом». Этот Список дает яркую картину старинного русского судопроизводства, с первой до последней черты проникнутую неподдельной — чисто народною — веселостью. Царство рыб, в котором вращается дело, является, конечно, только подходящей оболочкою внутреннему содержанию; но нельзя сказать, чтобы плавающие по водам участники этой судебной волокиты были обрисованы в недостаточно живых, знаменательных для них (как рыб) чертах. Народ-повествователь, перекладывая здесь человеческие нравы на иносказательный лад, зорко подметил все обычаи вооруженных плавниками, одетых чешуею действующих лиц этого сказания.
Начинается сказ о судном деле прямо с челобитной, изложенной по всему чину старинного делопроизводства-сутяжничества. «Рыбам господам: великому Осетру и Белуге, Белой-рыбице, бьет челом Ростовскаго озера сынчишко боярской Лещ с товарищи…» — пишет челобитчик: «Жалоба, господа, вам на злато человека, на Ерша Щетинника и на ябедника». Далее следует самая жалоба: «В прошлых, господа, годах было Ростовское озеро за нами; а тот Ерш, злой человек, Щетинников наследник, лишил нас Ростовскаго озера, наших старых жиров; расплодился тот Ерш по рекам и по озерам…» По описанию челобитчика — этот злодей, самовольно завладевший водами, составляющими наследственную вотчину «боярского сынчишки», не особенно страшен-силен, но пронырлив не в меру и всех изобидеть норовит: «он собою мал, а щетины у него аки лютыя рогатины, и он свидится с нами на стану — и теми острыми своими щетинами подкалывает наши бока и прокалывает нам ребра, и