Приблизительно в то же время происходит в деревнях, стоящих на рыбных реках, угощение Водяного, сидящего в каждой реке на бессменном воеводстве. Для угощения «дедушки» покупается целой рыболовной артелью на общий счет старая, отслужившая свои службы кляча, — покупается «без торгу», за первую спрошенную цену. Это делается для того, чтобы доказать, что для угощения такой важной особы — не жаль ничего. Трое суток откармливают обреченную на подарок Водяному лошадь конопляными жмыхами и хлебом. Затем, в последний вечер намазывают ей голову соленым медом и убирают гриву мелкими красными ленточками. Перед самым «угощением» спутывают лошади ноги веревками и навязывают ей на шею жернов. Наступает час всевозможных заклинаний — полночь. Лошадь ведут к реке. Если последняя освободится к этому времени ото льда, то садятся на лодки и тащут за собой лошадь на середину реки; если же лед еще лежит, прорубают прорубь и сталкивают в нее «подарок дедушке». Большое несчастие, — говорится в «народном дневнике», — если речной воевода не жалует угощения (т. е. лошадь долго не тонет). Водяной всю зиму лежит на речном дне и спит глубоким сном. К весне он — изрядно наголодавшийся за зимнюю спячку — просыпается, начинает ломать лед и до смерти мучит рыбу: назло рыболовам. Вот потому-то они и стараются умилостивить угощением гневливого речного воеводу. После этого он делается покладистей-сговорчивее и сам начинает стеречь рыбу, переманивать «на княжеский хлеб» крупных рыб из других рек, спасает рыбаков на водах во время бурь и распутывает им невода. А не надумай кормящийся у реки люд расположить в свою пользу старика, — так беды всякой не оберется от такой оплошности! Три дня и три ночи поджидает речной воевода угощения: нет-нет да и выглянет из своих подводных хором — не едут ли рыболовы с заветным «приносом»… Все угрюмей, все недовольнее делается старый. Если же на четвертые сутки не приведут рыбаки обреченную в гостинец лошадь, то Водяной начинает душить всю рыбу в реке, а затем — покидает пределы местности, где так непочтительно отнесись к его исконным правам на подарок. А не услышит он и в новой своей усадьбе на Страстной неделе слов: «Вот тебе, дедушка, гостинец на новоселье. Люби да жалуй нашу семью!», — то и там долго не уживется: и там, — по словам старых рыбаков, ведавших на своем многоопытном веку всякие виды, — «вся рыба вверх брюхом станет плавать».
Седмице Страстей Христовых предшествовал в старину на Москве Белокаменной торжественный обряд «шествия на ослята», знаменовавший воспоминание о евангельском событии — Входе Господнем во Иерусалим. День, посвященный празднованию этого великого события, как и в настоящее время, носил на Руси название Вербного Воскресенья. Начало сведений о совершении названного обряда должно отнести к XVI-му столетию, времени — когда, под властной рукою царей, только что начала слагаться в стройный уклад самобытная жизнь московской Руси. Умилительное для русского сердца и поразительное для иноземных гостей зрелище представлял этот крестный ход во главе с патриархом, восседавшим на «осляти» (коне в белом суконном уборе), ведомом рукою венценосного богомольца — царя-государя всея Руси, возлагавшего на рамена свои — вместе с бармами — истинно-христианский подает смирения. Летописные сказания современников оставили нам яркую картину того, как совершался в XVII-м веке этот беспримерно торжественный благочестивый обряд стародавних дней, отмененный в 1700-м году — одновременно с упразднением на Святой Руси патриаршества. Раным-рано начинал стекаться в Вербное Воскресенье к стенам Кремля златоглавого царелюбивый и богобоязненный московский люд: всякому хотелось протесниться поближе к Успенскому собору, дабы удостоиться «пресветлаго царскаго лицезрения». Отстояв у себя на Верху (в своих палатах) раннюю обедню, шел царь-государь в этот храм Божий — в своем праздничном выходном наряде. Державного хозяина Земли Русской окружал многочисленный сонм бояр; шли обок с ними окольничие и прочие чины. Из соборных дверей, спустя малое время, показывались хоругви, кресты, рипиды и иконы; шли между ними, по двое и по трое в ряд, чернецы, диаконы и священники. Следом за соборными иконами выступали успенский с благовещенским протопопы, а за ними — певчие, поддьяки, ключари и, наконец, патриарх в малом облачении. Обок с владыкою-святителем шли диаконы, неся — справа от него Святое Евангелие, слева — «на мисе крест золотой, жемчужный, большой да малое Евангелие». Вся священнослужительствующая Москва шла в патриаршем крестном ходу, — да не только Москва, а духовенство иных городов русских. Шествие царя-государя было не менее блестяще. Открывалось оно нижними чинами, за которыми выступали дьяки, дворяне, стряпчие, ближние и думные люди и окольничие. За последними шествовал сам венценосный богомолец. Замыкали ход бояре в богатых шубах и высоких горлатных шапках, ближайшие из ближних людей, гости, приказные, иных чинов люди и народ. Весь путь — с обоих боков — оберегали полковники стрелецкие в бархатных и объяринных ферезеях и в турецких кафтанах. Возле них — также по обе стороны — шли стрельцы стремянного полку, «в один человек»: сотня с золочеными пищалями да полусотня с батожками и прутьями. За стеною стрельцов были расставлены пестрые кадки с пучками вербы, предназначавшейся для раздачи народу московскому. Оба шествия останавливались пред Покровским собором — «лицом к восходу солнечному». Царь со святителем вступали во Входо-Иерусалимский придел в сопровождении высших чинов государевых и духовенства. По обе стороны лобного места становилась вся остальная свита государева со стольниками во главе. В соборном приделе, между тем, начиналось молебствие. Во время него облачался патриарх; государь же возлагал на себя большой наряд царский еще на паперти. Во храм Божий вступал царь в «платне» из золотной ткани, отороченном жемчужным узорочьем, усыпанным каменьем самоцветным. Над челом самодержца сверкал драгоценной осыпью — алмазами, изумрудами да яхонтами — венец царский, соболем опушенный. Рамена государевы были покрыты бармами, именуемыми «диадимою»; на груди сиял Крест Животворящего Древа. Царский посох сменялся на зла-токованный жезл, изукрашенный богато, каменьями осыпанный. Лобное место к этому времени устилалось-убиралось бархатами да сукнами, да камкою. На возвышавшемся на нем аналое, укрытом пеленою впразелень, возлагалось Святое Евангелие, окружавшееся иконами. Путь отсюда к Спасским воротам кремлевским ограждался обитыми красным сукном надолбами-решетками. Вся Кремлевская площадь представлялась морем голов и пестрела войском «стрелецкого и солдатского строю» и народом московским.
Взоры всех собравшихся на площади были устремлены на лобное место, неподалеку от которого стоял долженствовавший изображать «осля» конь, окруженный пятью дьяками в золотых кафтанах под началом патриаршего боярина. Поблизости помещалась на обитой красным сукном и огороженной пестро расписанной решеткою колеснице праздничная нарядная «верба».
Ее представляло большое дерево, изукрашенное искусно сделанной зеленью, расцвеченное бархатными и шелковыми цветами и увешанное яблоками, грушами, изюмом, финиками, винными ягодами, цареградскими стручками-рожками, орехами. Во время шествия, под нею стояли в белых одеждах мальчики — «певчие поддьяки меньших станиц» из патриаршего хора, которые пели «стихеры цветоносию». Выходили царь со святителем из Покровского собора; благословлял патриарх возвратиться всем крестам и образам в святыню святынь московских — собор Успения Богоматери. После раздачи пальмовых ветвей и вербовых лоз государю, духовным и светским властям, а затем — одной вербы младшим государевым чинам и народу, — приступали и к самому действу. Начиналось оно тем, что архидиакон, став лицом к закату солнечному, читал подобающие празднику страницы Евангелия. В то время, как он произносил слова — «И посла два от ученик», соборный протопоп подходил с ключарем к патриарху под благословение: вместо двух учеников Христа «по осля идти». В ХI-й книге «Древней Российской Вивлиофики» Н. П. Новикова[44] так рассказывается об этом: «…Приняв благословение, пойдут по осля ко уготованному месту, идеже привязана, и, пришед, отрешают е; причем боярин патриарший глаголет: что отрешаете осля сие? И ученицы глаголют: Господь требует. И поведут ученицы в обе стороны под устца, и приведут к патриарху к Лобному Месту, а патриарши дьяки за ослятем несут сукна, красное да зеленое, и ковер»…
Затем патриарх благословлял царя-государя и — с Евангелием в одной и крестом в другой руке — садился на подведенного к нему «осля», одетого красным сукном с головы, зеленым позади. Начиналось шествие, открывавшееся, по обычному чину, дьяками, дворянами, стряпчими и стольниками, за которыми везли на описанной выше колеснице вербу. — «Осанна Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!» — раздавалось из-под ее ветвей и звенело, переливаясь тонкими голосами, умилительное пение малых певчих патриаршего хора. Следом шли чины духовные, неся иконы; за духовенством — ближние люди государевы, думные дьяки с окольничими — все с вайями-вербами в руках. Наконец, шествовал, поддерживаемый двумя стольниками, государь, ведший «осля» за повод. Вместе с венценосным хозяином Земли Русской держали повод еще четверо: первостепенный боярин, государев да патриарший дьяк и патриарший же конюший старец. Пред государем несли его царский жезл злато-кованный, его, государеву, вербу, государеву свечу и царский плат. Обок выступал сонм бояр, окольничих и думных дворян с вербами в руках. Святитель осенял народ крестом во все время шествия. За патриархом следовало духовенство в богатейшем праздничном облачении. Медленно-медленно подвигалось шествие на осляти от лобного места через Спасские ворота — к собору Успенскому. Весь путь государев и патриарший устилали стрелецкие дети красным да зеленым сукном; по сукну другие мальчики раскладывали однорядки цветные, пестревшиеся всеми цветами радуги.
Как только шествие вступало в Спасские (святые) ворота, над Кремлем раздавался с Ивана Великого гулкий благовест, подхватываемый кремлевскими храмами, а затем — расплывавшийся по всем сорока-сорокам церквей московских. Плавными, стройными волнами гудел-разливался над Белокаменною могучий медный звон, усугубляя торжественность шествия. Затихали голоса колоколен только в ту минуту, когда государь со святителем входили под сень Успенского собора. Здесь соборный протодьякон дочитывал евангельскую повесть о великом празднуемом Православною Церковью событии