С поверьями, преданиями и поговорками, относящимися к пчеле, связаны также и многие из приуроченных народной мудростью к лесному пчелиному воеводе — медведю, самое название которого происходит, по объяснению одних знатоков русского языка, от слов «мед» и «есть» (медоед), а по мнению других, от — «мед» и «ведать».
«Пчела медведю медом дань платит!» — гласит старинное изречение, сложившееся, несомненно, еще во времена бортевого лесного пчеловодства на Руси. «Медведю пчелы пиво в борти варят!» — прибавляет Другое, идущее от тех же дней стародавних. Охотник до меда медведь, — лавливали его по медвежьим местам на эту лакомую приманку. «Силен медведь, да не умен — сам прет на рожон!» — говорят медвежатники, приговаривая: «Не дал Бог медведю волчьей смелости, а волку медвежьей силы!», но в то же время сами себя оговаривают: «Счастлив медведь, что не попался стрелку; счастлив и стрелок, что не попался медведю!», «Не продавай шкуры — не убив медведя!», «Медведь умывается, да человек его пугается!»
Старые пчеляки слывут в деревенском захолустье за ведунов-знахарей. «Пчела и человека умудряет!» — по народному поверью: «Человек от пчелы всякой премудрости поучается!», «Мала пчела, а человека большому уму-разуму научит!» Памятуя приведенные слова, народ относится к водящим пчел людям с большим уважением, прислушивается к их речам, спрашивает у них доброго совета в затруднительных делах, обращается к ним за разрешением спорных вопросов. Приглядываясь к цветущим травам, излюбленным пчелою, ухаживающие за Божьей работницею научаются от самой природы распознавать вредные и полезные растения, — собирают и сушат последние, нередко принимая на себя обязанности врачей-лечеек. Все это невольно способствует их знахарской славе и привлекает к пчельникам страждущих всякими болестями людей.
В рукописном сборнике белорусских заговоров, записанных в начале XIX-го столетия, подается совет — при основании нового пчельника ставить чистую посудину с водою, («отмерить три девить ложик воды») на том месте, где задумано водить пчел. Если на другой день утром прибудет воды в посудине, это считается хорошим признаком, а — не дай Бог! — убудет, — нет приметы хуже для будущего пчелиного хозяйства. В Страстной четверг советуется тайным образом принести камень и закопать его в землю посреди новой пасеки, приговаривая: «Так, как тот камень тверд, так бы отвердет лстивому человеку или женщине, которае помисл злой мыслит на мою пасику, во веки веков, аминь». Когда станет роиться первый рой пчелиный по приходе весны, суеверные люди становятся перед ним на колени и, достав из-под левой ноги, а также из-под улья, по щепоти земли, бросают на рой с таким причетом: «Как Мать-Сыра-Зем-ля не играет и не шумит не з горами, не з далами, не с лугами, не с темнами лесами, (так чтобы) не играли и не шумели в моей пасики пчели — са всей своей силой, ни в лисах, ни в добровах, не в чыстая поля, не в инныя пасики от меня пастыря не оубегать и не утекать, отныня и довека и до скончений жыжни моей, аминь!» По иному списку, заговор этот читается так: «Как сия вода не истекаит и не измаляица, так бы мое пчоли не излитали и знемалялись, из моих ульев из зо всей моей пасики. Как гора з горой не изходица, так бы мое пчоли не изходилися с чужыми пчалами и не излитали на лягу, на меду, и на пасеку, именем Господа нашего Исуса Хрыста и действием светаво Зосима и светаво Савостия, аминь». К царице народа пчелиного обращается заговорное слово пчеловода-белоруса с таким величанием-молением: — «Пчалица-царыца, ты моя птаха. Рад бы я тебе водить, рад тебе плодить во всей засики и пасики, пчелиная мати Фаленея, Ульяна и Соломония и Анна. Как в древе коренья много в земле, так была (бы) пчелиная мать в засеку со всей своей силой пчелиной. Как хмель около древа обвиваица, так бы вилися мое пчолы в моей пасики, действием светаво Зосима и Савостия салавецкаго чудотворцев, аминь».
На многих пчельниках есть ручейки и колодцы-роднички, выкопанные рукою пчеловодов. В обычае ставить над этими источниками часовенки с образом святой соловецкой двоицы — Зосимы-Савватия. Вода из осененного такой часовенкою родника считается целебною от многих болезней, — между прочим, от изнурительной лихорадки. Возле часовенки ставятся по весне небольшие долбленые корытца с разведенным водою медом («сытою») для подкармливания наголодавшихся за зиму пчел во время малого еще цветения цветов. Привившийся к часовенке рой с чужого пчельника считается освященным свыше и оберегается с особым тщанием ото всякой случайности. К улью с таким роем, отмеченному красным крестом, подносят в роевне — при пересадке — каждый новый рой, как бы на поклонение. При этом неизменно-неукоснительно поминаются святые имена покровителей трудолюбивого крылатого народа, насадивших пчелиное хозяйство на студеной северной окраине Руси великой.
XLIОктябрь-назимник
Слыл в стародавние годы октябрь-«назимник» восьмым месяцем; с XV-гo по XVIII-ый век звали его вторым, а потом повелел царь-государь Петр Великий быть ему («грязнику») на Руси десятым. После девяти братьев-месяцев приходит он с той поры на свет-лорусское приволье и до наших дней, приводя с собою Покров-праздник — зазимье веселое свадебное, со пирами-столами да со беседами. Живут, по народному сказанию, двенадцать братьев-месяцев на стеклянной горе небесной; сидят месяцы вокруг солнцева костра. То горит-пылает — и небо и землю греет — этот костер (в вешние и летние дни), то чуть теплится-дымится: осенью да зимой. Поочередно берут братья-месяцы в свои руки царственный жезл — небом-землею правят. Весенние месяцы — румяные добры-молодцы, «вьюноши прекрасные-цветущие»; летние — русобородые богатыри, в плечах — косая сажень; осенние — начинающие стареть-дряхлеть; зимние — седовласые согбенные старцы.
В старой словацкой сказке, имеющей много родственного с нашими простонародными сказаниями, это представление о братьях-месяцах облечено в такие красноречивые образы. Жила-была, — говорится в этой сказке, — на Божьем белом свете одна мать. Было у ней ре дочери: родная да падчерица. Первую она любила, вторую ненавидела, но была эта последняя («Марушка») не в пример краше первой («Голены»), да только и знать не знала о своей красоте. Заставляла ее мачеха справлять всю работу по двору и по дому: мести-мыть пол, варить-жарить, ткать, шить, корову доить. А любимая дочка только наряды свои и знала. Терпеливо выносила Марушка-красавица и брань, и побои; но мачеха с сестрою становились все злее, видя, что та — что ни день — расцветала все краше. И надумала мачеха: «Придут парни свататься, увидят Марушку и не возьмут моей дочки! Дай-ка изведу я ее!» Стала она мучить голодом бедняжку: нет, не изводится! Была зима студеная, и вот — захотелось Голеве, матушкиной любимице, фиалок-цветов. Сказала она о своем желании матери. Возрадовалась злая: пойдет-де ненавистная в лес за цветами да и замерзнет! Вытолкали оне вдвоем Марушку за дверь, строго-настрого наказали ей: или принести фиалок, или совсем домой не возвращаться. Заплакала красавица, пошла в лес. Долго ли, коротко ли шла она, бродила снегами сугробами, — шла, Бога о смерти молила. И дошла она до высокой горы. На горе пылал яркий костер. Поднялась иззябшая девушка — погреться к костру и увидела вокруг огня двенадцать человек. Сидели все они на двенадцати камнях: трое были стары, трое — пожилые, трое — помоложе, а еще трое и совсем юные. Сидели двенадцать человек на двенадцати камнях, сидели — молчали, на огонь глядели. И были эти двенадцать человек — двенадцать месяцев. Седой месяц — Ледень-январь — сидел выше всех, на первом почетном месте, держал старый в руках жезл. «Добрые люди», — поклонилась незнакомцам девушка: «позвольте мне обогреться у огня». Старый Ледень позволил Марушке подойти к огню, а сам спрашивает: «Как ты, девица, зашла сюда? Чего, красная, ищешь?» Поведала ему бедняжка о своем горе, о мачехе лихой, о фиалках, за которыми послали ее, пригрозив ей смертью, если не принесет сестре цветов. Посмотрел, покачал седой головою Ледень-месяц, поднялся с камня, подошел к самому юному месяцу, передал Марту свой жезл, посадил братца на свое первое место. Взмахнул жезлом Март над костром: запылал огонь сильнее, начали таять снега-сугробы, разбухли-покраснели на деревьях почки, зазеленела на проталинках трава, побежали ручьи звонкие, зацвели цветы лазоревы. Пришла в лес Весна-Красна, принесла молодая и фиалки душистые. Стала рвать цветы Марушка, набрала чуть не сноп целый, поклонилась братьям-месяцам, побежала домой к мачехе. Удивилась мачеха, а и больше того удивилась сестра Марушкина. Стали они допытываться, где это она зимой могла нарвать цветов. «Набрала на горе в лесу, под кустами!» — отвечала девушка. Подумали-подивовались злые, прогнали ее в лес за земляникой. Опять пришла бедная к братьям-месяцам, еще ниже поклонилась им. Выслушал ее слезную просьбу Ледень, промолвил: «Братец Июнь, сядь на первое место!» В одно мгновение наступило, лето: и пташки запели, и цветы запестрели, и деревья зашумели. Не успела оглянуться красавица, как вся трава зеленая заалела спелыми ягодами, — словно кто обагрил ее кровью.
Принесла Марушка домой ягод, смотрит, а вокруг нее — опять зима. Стали изумленные мачеха с сестрой лакомиться, а сами задумали новую задачу: послали-выгнали красавицу за яблоками румяными. Опять пошла она снегами-сугробами к знакомой горе, снова взмолилась к старому Леденю. Сел, по его слову, брат Сентябрь на первое место, махнул жезлом, и — перед глазами Марушки совершилось новое чудо: стаял снег, отзеленела весна, отцвело лето, раззолотилась листва осенним золотом, увидела девушка яблоню — всю увешанную яблоками. Потрясла она дерево, упали два яблока румяные, и велел Сентябрь идти домой скорее. «Где ты сорвала яблоки?» — встретила ее мачеха. — «На высокой горе; там еще много осталось!» Принялись бранить бедняжку злые: зачем не нарвала больше; заплакала Марушка, ушла, забилась в свой угол. Съела Голена яблоки, вкуснее вкусного показались они ей; надела она шубу да и пошла в лес, к высокой горе за яблоками: все оборвать собирается. Ходила-ходила, шла-шла она, дошла до высокой горы, подошла к костру — стала руки у огня греть. «Чего ищешь, красная девица?» — спросил ее седой Ледень. «А ты что за спрос, старый дурень!» — крикнула на его слова она: «Зачем тебе знать!» И пошла злая в глубь-чащу лесную. Нахмурил густые брови Ледень, поднял жезл: стал огонь гореть слабей да слабее, повалил снег, засвистели-забушевали ветры буйные, заковал на своей кузнице мороз. Ждет-пождет мать дочки-любимицы: нет ее да нет. «Верно, разлакомилась девка яблоками, жаль уйти… Пойду-ка я, посмотрю сама!». Надела старуха шубу, пошла в лес… А время шло к ночи. Убралась Марушка по хозяйству, стала ждать-поджидать возвращения своих мучительниц, да так и не дождалась: обе они замерзли в лесу в эту ночь… На том и кончается сказка.