С Егорием Храбрым у славян вообще, а у русских наособицу, связано много различных поверий и вытекающих из их недр обычаев. Но громадное большинство последних относится к весеннему («теплому») Юрьеву дню. Юрий же «холодный» знаменуется в народной памяти более в связи с былой жизнью родины русского пахаря.
Этот народный праздник был освящен веками как день, когда крестьяне имели право переходить от одного помещика под властную руку другого. Об этом, обыкновенно, заявлялось на Михайлов день, — чтобы для помещика не был неожиданным переход. «Судебник»[83] определял срок последнего более пространно: «за неделю до Юрьева дня и неделю по Юрьеве дне холодном». В «Стоглаве» уложение об этом читалось так: «А в которых старых слободах дворы опустеют, и о те дворы называти сельских людей пашенных и непашенных по старине, как прежде сего было. А отказывати тех людей о сроце Юрьеве дни осеннем, по цареву указу и по старине. А из слобод митрополичьих, из архиепископльих и епископльих и монастырских, которые христиане похотят идти во град на посад, или в села жити, и тем людям идти волно о сроце Юрьеве дни с отказом по Нашему Царскому указу».
Переход крестьян, согласно с приведенным уложением, совершался на том условии, что они, поселяясь на помещичьей земле, обязывались беспрекословно исполнять все приказания помещика, нести на себе тягло всех обычных повинностей, взносить в условленные сроки все подати — «по положению». Отходя от помещика, они должны были рассчитаться оброками полностью «за пожилое», — причем помещик не мог требовать ничего лишнего, как не имел права и удерживать не желавших оставаться в его вотчине. Сделки совершались при «послухах» (свидетелях) с обеих договаривающихся сторон. «Уговор лучше денег!» — говорит народ: — «Ряда города держит!» Так было и в этом случае. Царское уложение ограждало, при этом, своим словом властным и смерда, и боярина. Крестьянин, снявшийся с земли помещичьей «тайным уходом», подвергался строгой каре законов; равно и помещик, не соблюдавший, во всей полноте, освященный царскою волей «старины», наказывался пенею. «Крепки ряды Юрьевым днем!», — гласило старинное народное слово и продолжало: «Мужик болит и сохнет по Юрьев день!», — «На чью долю потянет поле, то скажет холодный Юрий!», «Мужик — не тумак, знает, когда живет на белом свете зимний Юрьев день».
Любил всегда, как неизменно любит и теперь, подсмеяться на самим собою, русский простолюдин. После того, как было отменено право перехода крестьян от одного помещика к другому — повелением царя Бориса Феодоровича Годунова, а затем указом (от 9-го марта 1607 года) царь Василий Иванович Шуйский окончательно укрепил крестьянские души за их владельцами, — пошла ходить по народной Руси поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Эта поговорка повела за собой другую: «Сряжалась баба на Юрьев день погулять с барского двора, да дороги не нашла!» Русский мужик за словом в карман не полезет, — выпустил он вслед за вторым и третье крылатое слово по поводу отмены Юрьева дня с его вольготами: «Верстался мужик по Юрьев день радеть о барском добре, а и сейчас засел, что бирюк, в норе».
Да всех поговорок об этом не перечесть! Слово народное — крепче олова: вылетело века тому назад, а и до сих пор не пропадает в памяти, — хотя все давно уже успели в народе не только забыть об «уложении», связанном с Юрием холодным, но даже и сами помещики утратили, по мановению руки царя-освободителя, все свои права на закрепощение крестьянина.
До наших дней не успело исчезнуть с лица народной Руси слово о том, что «Юрий холодный оброк собирает». Еще совсем недавно повторялись, при случае, смешливыми людьми и такие поговорки, как: «Судила Маланья на Юрьев день, на ком справлять протори!», или: «Позывал дьяк мужика судиться на Юрья зимнего, а мужик и был таков!». Отошли в область исчезнувших преданий и «юрьевские оброки», о которых определенно все постановлено было в «Писцовых книгах»[84], а еще и до сих пор местами на посельской Руси служатся на Юрия холодного молебны о благополучном пути, — словно и теперь собираются православные переселяться в этот день из одной вотчины в другую. Так крепка в русском народе привязанность к отжившей своей век старине.
«Егорьевское окликанье», справляющееся по весне, в некоторых местностях повторяется и на Юрия холодного. Так, и теперь еще можно слышать в захолустных деревнях в этот день песню:
«Мы вокруг поля ходили,
Егорья окликали,
Юрья величали:
Егорий ты наш Храброй,
Ты паси нашу скотинку
В поле и за лесом,
Под светлым под месяцем,
Под красным солнышком —
От волка от хищного,
От зверя лукавого,
От медведя лютого!».
По народной примете, с Юрия холодного начинают подходить к сельским задворкам волчьи стаи за добычею. «Что у волка в зубах, то Егорий дал!», — говорит деревенский люд, утешаясь при этом другой поговоркою: «На Руси Егорья — холодный да голодный, а все тут Божья благодать!» Народ крепко верит, что, если молиться святому Георгию Победоносцу, то он никогда не допустит зверя «зарезать животину».
С зимнего Юрьева дня, — замечено старыми людьми, — засыпают в своих берлогах медведи. В стародавнюю пору существовало местами даже и поверье о том, что будто бы некоторые, особенно расчетливые люди — из-за своей скупости — ложились 26-го ноября в гроб-домовину и засыпали по-медвежьему вплоть до самого вешнего Юрия теплого. Впрочем, это всецело относится к области сказок.
После Юрия холодного деревенские старожилы, проводив закат солнечный, выходят на двор к колодцам и «слушают воду». Если она не шелохнется, это — по юс мнению — предвещает теплую зиму. Если же из колодца раздаются какие-нибудь звуки, — значит, надо ждать сильных морозов и лютых вьюг.
LДекабрь месяц
Догорит-померкнет алая зорька вечерняя на Андреев день — и ноябрю, листогною, студеному, конец. Проснется наутро красное солнышко, смотрит: двенадцатый, последний, месяц стоит на дворе, декабрем слывет, «студенем» прозывается. У сородичей русского пахаря есть для этого месяца и другие имена: «грудзень» — у поляков, «просинец» — у чехов со словаками, «волчий» — у сербов, «великобожничяк» — у кроатов. «Декабрь год кончает — зиму починает!», «Год декабрем кончается, а зима зачинается!», «Тороват декабрь месяц, что и говорить: старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет!», — говорит крылатое слово народа-простодума об этом богатом стужею месяце, говорит-приговаривает: «Горя у декабря полная котомка — бери, не жалко, а счастьем старик силен на посуле: одна его сила — много праздников да морозы засилье берут!»
Первый день декабря-студеня — память святого пророка Наума, что, по старинному присловью, народ наумит. «Пророк Наум наставит на ум!», — гласит об этом угоднике Божием народная мудрость: «Помолись пророку Науму — он, батюшка, и худой разум на ум наведет!», «Как ни наумь, а все старика Наума не перенаумишь!», «Наш Наум — себе на уме: слушать — слушает, а знай — щи хлебает!», «Недоумка-дурака хоть Наумом назови — все умней не станет!», — замечают деревенские краснословы, которым за словом в карман не ходить, когда оно у них с языка само походя просится.
В стародавние годы, — а местами это соблюдается еще и теперь, — с Наумова дня было в обычае начинать обучение детей грамоте. К 1-му декабря сговаривались чадолюбивые родители с приходским дьячком или иным умудренным в книжном деле человеком. Приходил на Святую Русь пророк Наум, — раньше раннего будили ребят-малышей. «Просыпайтесь ранехонько, умывайтесь белехонько, в Божью церковь собирайтесь, за азбуку принимайтесь! Богу помолитесь — до всего дойдете: святой Наум наставит на ум!» — приговаривалось всегда при этом. Всем семейством шли к обедне, — Богу молились, пророку Божьему молебен служили, неуклонно-непреложно веруя, что этим молебном испрашивается Божье благословение на принимающихся за трудное, не для всех постижимое дело науки. В «Народном дневнике» оказано должное внимание этому обычаю. Учителя, по свидетельству собирателя сказаний русского народа, встречали в назначенное время «с почетом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами», воздавая подобающую дань преклонения пред его мудростью и ответственностью принятого им на себя дела, считавшегося наособицу угодным Богу. Отец подводил сына к учителю, передавал из рук в руки, просил «научить уму-разуму», а за леность — «учащать побоями». Обычай требовал, чтобы мать стояла в это время в некотором отдалении и заливалась слезами горючими. «Иначе — худая молва пронеслась бы в околотке!». Будущий ученик отдавал своему, грозному для него учителю три земных поклона, каждый из которых сопровождался ударом плетки, заранее положенной перед наставником предусмотрительными родителями. Нет слов, — удары были не особенно сильные. После этого приближалась родимая матушка посвящавшегося в науку отрока, сажала сынка за стол, подавала ему узорчатую костяную указку. Учитель принимал еще более прежнего строго-внушительный вид и развертывал свой букварь. Начиналось велемудрое учение: «аз-земля-ер-аз». Умилявшаяся мать снова принималась плакать, — на этот раз еще сильнее прежнего, — просила-молила «не морить сына за грамотой». Первый урок, и впрямь, был неутомителен: он не шел дальше первой буквы русской азбуки — заканчивался «азом». Затем букварь бережно завертывался в холстину и укладывался умудренным в книжном деле человеком на божницу, за святые иконы. Успокоившаяся мать принималась угощать гостя всем, что есть в печи — чем Бог послал. После угощения подавали учителю каравай хлеба ситного и полотенце — первый от хозяина, последнее — от хозяюшки. Иной раз завязывался в узелок полотенца и пятак-другой — от усердия родимой матушки будущего мудреца. Затем с поклоном провожали учителя до ворот, — чем обычай, заведенный жившими по «Домострою» предками, и завершался.