о на владельца обязанность их продажи органу, определенному министром экономики. Речь шла о консорциуме, образованном Германским рейхсбанком и Прусским государственным банком, который за несколько недель получил акции на сумму 150 млн рейхсмарок. Владельцы заявили об акциях на общую стоимость около 1 млрд марок. Так что государство вмешивалось только в отдельных случаях, желая именно дисциплинировать, а не экспроприировать. Ответственные лица хотели сохранить возможность «замедлить новое нежелательное повышение цен новыми требованиями»[203] (к политике замораживания рынка капитала, где только возможно). К этому же методу относилось и предписание, согласно которому муниципалитеты обязаны были перевести 75 % своих денежных резервов в облигации или казначейские обязательства рейха[204].
В течение 1943 года в собственность государства перешли акции на сумму 140 млн рейхсмарок. Поскольку акции должны были передаваться консорциуму по прежнему курсу на 31 декабря 1941 года, стоимость многих ценных бумаг оказалась завышенной, а их покупка – неоправданной. Не теряя времени, эксперты Рейхсбанка, а также рейхсминистерств финансов и экономики изменили предписание таким образом, чтобы в случае необходимости акции можно было купить по их реальной стоимости[205]. Судя по всему, в конце 1943 года таким образом было изъято еще больше акций. Как и в случае с германскими евреями, теперь и нееврейские владельцы акций получили «компенсацию» заблокированными (то есть неторгуемыми) казначейскими обязательствами рейха.
Изначально законодательная мера была ограничена во времени, однако срок ее действия регулярно продлевался. В начале 1943 года рейхсминистерство экономики уменьшило вдвое необлагаемую налогом минимальную стоимость приобретенных с 1939 года акций до 50 тыс. рейхсмарок, вместе с тем закон не имел обратной силы. Мера была призвана запугать крупных акционеров и тех биржевых спекулянтов, которые из разумной осторожности стремились держать в своих портфелях как можно меньше германских военных облигаций. Министр экономики Функ видел в этом нежелательное «возникновение ажиотажа потребления товарно-материальных ценностей», который он считал «психологически опасным». Его цель состояла в «сдерживании курсов акций», «выталкивании денег для инвестиций с фондовой биржи и их переводе в ценные бумаги рейха», то есть в дальнейшее финансирование военных действий. Соответственно, необходимо было предотвратить рост стоимости торгуемых на бирже акций. Принудительно переданные Рейхсбанку акции служили «фондом непредвиденных расходов для поддержания стоимости рейхсмарки» и затем использовались для сдерживания роста курса. В этот же фонд явно входило и еще не реприватизированное «еврейское имущество»; в протекторате Богемии и Моравии оно было конфисковано «в целях регулирования цен на [германской] фондовой бирже» и передано Прусскому государственному банку[206].
Конечно, фирмы пытались добиться исключительных прав продажи принудительно полученных государственных ценных бумаг, и в основном безуспешно[207]. В целом с помощью таких вмешательств государства рост курса акций удавалось краткосрочно замедлить, но не регулировать постоянно: из-за все возрастающего финансирования Германией военной промышленности имело место превышение спроса над предложением, что, разумеется, сказывалось на бирже. Рейхсбанк прекрасно знал, что, хотя у него и оставались возможности чисто косметического вмешательства, «сами причины наступившей ситуации устранить было невозможно»[208].
В начале войны спекуляции на будущей победе Германии, несомненно, подстегнули котировки акций. Но ситуация изменилась самое позднее к осени 1941 года. Внешне ничего не поменялось. Желание купить осталось прежним. Изменился лишь мотив: теперь люди покупали акции, чтобы избежать все более сомнительной альтернативы, а именно вложения денег в казначейские обязательства рейха. Так что из-за скептического отношения к политическому руководству акциями торговали все меньше и меньше (современники говорили о «дефиците на биржах») и в то же время спрос рос с каждым днем. Причина заключалась в том, что, несмотря на рост курса, вряд ли кто-то хотел немедленно реализовать будущую высокую прибыль[209]. В результате (несмотря на все связанные с войной риски) промышленные акции оказались гораздо более надежными инвестициями, чем германские государственные ценные бумаги.
Аналогичная ситуация сложилась и на рынке аренды и строительства зданий. Здесь СД также отметила «бегство в товарно-материальные ценности» под грифом «Неблагоприятная конъюнктура на рынке недвижимости». В 1942 году растущий спрос на застроенные и незастроенные земельные участки не удовлетворялся никаким «достойным упоминания предложением»[210]. Чтобы по возможности предотвратить покупку материальных ценностей и вместо этого направить ликвидные деньги на государственные облигации, в апреле 1942 года Рейнгардт ввел запрет на продажу национализированных у евреев земельных участков[211].
В начале 1943 года было объявлено о всеобщем замораживании курса акций после того, как биржи отреагировали на «неоднократные предупреждения» лишь временными падениями курса[212]. Фондовая биржа оставалась открытой, но утратила свою функцию. Теперь биржевики покупали «за неимением других предложений» в основном ценные бумаги рейха[213].
Из-за упомянутых выше прямых указаний Гитлера в 1943 году министр финансов в первую очередь рассматривал дальнейшее увеличение налогов, которое коснулось бы только 4 % налогоплательщиков (то есть самых обеспеченных). В своих комментариях к данному законопроекту министр экономики возразил, что предлагаемый закон унизит зажиточных людей и приведет к «труднопереносимой напряженности в отношении налогового бремени данных слоев населения по сравнению с остальной его частью»[214]. Экономист Гюнтер Шмёльдерс объяснял такую расстановку акцентов стремлением государства к «налоговой справедливости». Однако в резком сокращении возможностей получения прибыли он видел опасность того, «что предпринимательская вялость будет вознаграждена низкими налогами, а рационализация, экономия расходов и успех предпринимателя – наказаны»[215].
В 1943 году, по оценкам финансистов, от 80 до 90 % прибыли предприятий изымалось в государственную казну[216]. Хотя цифры явно преувеличены, но они точно отражают тенденции налоговой политики нацистского государства. После того как с помощью налога на прибыль, отчислений дополнительной прибыли в казну и деградирующей платежной морали со стороны государства доходы предпринимателей значительно снизились, налоговые органы установили на распределенную прибыль еще один налог в 65 %. Посчитаем последствия: например, фирма (которая согласно уже введенному закону) должна была продать приобретенные ею с 1939 года акции Рейхсбанку в 1941/42 финансовом году и обменять их на неторгуемые военные облигации, получила номинальную прибыль в размере 120 тыс. рейхсмарок. Из этой прибыли казне причиталось следующее: «55 %-ный налог на прибыль плюс 30 % отчислений с прибыли плюс примерно 13 % промышленного налога», то есть итого 98 (!) % прибыли[217]. На 1945 год правительство запланировало резкое увеличение налога на имущество (который также должен был взиматься задним числом) за 1943 и 1944 годы[218].
Во время Первой мировой войны руководство рейха вопиющим образом пренебрегало благополучием солдатских семей. Миллионы женщин и детей рабочего класса, которые жили до нее бедно, но относительно достойно и вполне самостоятельно, после призыва кормильца в армию оказались в материальной нужде. Чиновники Германии времен Вильгельма опустили их до уровня нищих попрошаек. Хотя мужчины на фронте проливали кровь за отечество, их семьям дома не хватало самого необходимого. Государство давало им слишком мало для того, чтобы жить, и слишком много для того, чтобы умереть. Существовавший тогда закон «О содержании семей рядового личного состава» был издан еще в 1888 году и, несмотря на многочисленные поправки, не отвечал потребностям «современной народной войны»[219].
В игнорировании правителями нужд народа прослеживалось отсутствие сочувствия к экономическому положению пролетарских слоев населения. У ответственных лиц кайзеровской Германии отсутствовали не деньги, а минимальное социально-политическое ощущение современности. Им было чуждо любое представление о справедливости распределения благ и социально-психологической необходимости современных массовых войн. Прогнившее классовое господство рухнуло само по себе, проиграв остатки своей легитимности в далеком от народа легкомыслии, хотя и без всякого дурного намерения по отношению к населению. В сентябре 1918 года (когда было уже слишком поздно) даже пресс-секретарю рейхсканцлера вдруг бросилось в глаза, что «дефицит жилья, одежды и, главное, продовольствия не выдерживает никакой критики»[220].
С учетом опыта 1914–1918 годов (который спустя 21 год все еще глубоко сидел в сознании значительной части немцев) 28 августа 1939 года был принят закон о довольствии вермахта и солдатских семей во время военных действий. В параграфе 9 значилось: «При оценке мер поддержки семей военнослужащих вермахта следует учитывать их прежние условия жизни и доходы в мирное время». Цель закона состояла в «сохранении имущественного положения» в «прежней экономической ситуации» и «выполнении взятых на себя обязательств». Сюда же не в последнюю очередь включались субсидии на подписку на существующие газеты и полисы страхования жизни, помощь в выплате кредитов по взятым в рассрочку товарам или уплату процентов и погашение ссуд на строительство и ипотеку