Даже в крайне суровом январе, феврале и марте 1943 года, по статистике соответствующей полевой почты, солдаты 18-й армии успели отправить домой с Ленинградского фронта более трех миллионов посылок с трофеями – купленным по дешевке или отобранным барахлом – и излишками своего пайка. Вопреки всем ожиданиям и потому, что количество посылок с этого направления всегда было ограниченным, из дома на зимний фронт под Ленинградом отправлялось гораздо меньше денег. Масштабы непомерного самообогащения должны были по возможности оставаться в тайне. По словам полевого почтмейстера Карла Циглера, в его отделе «постоянно проводившаяся работа по статистическому учету посылок полевой почты в конце концов была умышленно уничтожена поджогом»[349].
Норвегия зависела от регулярного импорта продовольствия и других товаров, но германские солдаты по мере возможностей многое скупали и в этой стране. Хотя количество посылок полевой почтой здесь тоже было ограничено, вскоре сотрудникам германского оккупационного аппарата легально разрешили отправлять домой до 2,5 кг в месяц[350]. Посылалась в основном рыба. Кроме того, велась бойкая покупка и отправка шкурок чернобурки[351]. На Рождество 1942 года верховное командование вермахта снова расширило официальную сферу деятельности и открыло под предлогом доставки рыбы «отдел по пересылке сельди» для отправки купленных частным образом бочек с сельдью в опломбированном вагоне для срочных грузов в Гюстров, а оттуда дальше[352].
В связи с потенциальным военным поражением и крайним недовольством норвежского населения рейхскомиссар Йозеф Тербовен попытался в 1944 году ограничить покупку рыбы в Норвегии «официальными» 7–8 кг сельди на солдата в год. В апреле 1944 года как бы в насмешку главный интендант сообщил о своих попытках договориться уже о норме 10–12 кг. К сожалению, это «не привело ни к каким уменьшениям вывоза»[353].
Если учесть, что недельное потребление мяса или рыбы среднестатистическим немцем в то время составляло 350 г, то солдатская невеста или жена увеличила свой рацион по этим продуктам примерно на 50 %. При этом за основу взяты только официально разрешенные количества, а не дополнительные (официально незаконные, неофициально допускаемые) посылки и огромный багаж в поездах отпускников. Летом 1944 года ответственные лица наконец-то начали привлекать к дисциплинарной ответственности некоторых германских солдат за «нелегальный экспорт сельди»[354]. Еще в декабре 1943 года главный интендант в ответ на требование рейхскомиссара о пресечении хотя бы тайного вывоза сельди сухо написал: «…отклонить»[355]. В то же время ответственным лицам германского оккупационного режима начиная с лета 1942 года было ясно, что норвежцы «сплошь и рядом недоедали»[356].
Вскоре ставшее привычным корыстолюбие германских солдат обслуживалось ответственными за благополучие войск офицерами-интендантами даже там, где военное положение казалось безнадежным. Под конец войны это происходило даже «виртуально», что можно увидеть по каталогам германских почтовых марок. В апреле 1943 года отрезанная Кубанская армия[357] выпустила ни много ни мало миллион наклеек на посылки с надписью «1 посылка. Фронт Родине». Аналогичная филателистическая жемчужина «1 посылка. Направление: Родина» была напечатана в январе 1944 года в полностью отрезанном Крыму[358]. Зимой 1944/45 года на острове Родос, окруженном превосходящими британскими силами, комендант раздал своим 6 тыс. солдат 25 тыс. наклеек на посылки домой[359]. Еще в октябре 1944 года верховное командование вермахта разрешало каждому немцу, въезжающему во все еще оккупированную Северную Италию, официально обменять 100 рейхсмарок на оккупационные марки и потратить их в местных магазинах. Рейхсминистерство финансов энергично протестовало из-за нестабильной ситуации с местной валютой и состоянием снабжения и через шесть недель добилось отмены этого разрешения[360].
В июле 1943 года частные покупки, сделанные немецкими солдатами в оккупированной Франции, составили 125 млн рейхсмарок[361]. Это вызвало инфляцию, нарушило политический порядок оккупации и подорвало остатки экономической стабильности страны. Но ограничения данного процесса были просто необходимы, если оккупированную и эксплуатируемую страну затем планировалось привести в экономический порядок. Так, чиновники, отвечавшие за национальную экономику в оккупированных странах, снова и снова пытались ограничить отправку посылок полевой почтой и подвергать выезжающих и прибывающих германских солдат таможенному и валютному досмотру. Пограничники считали такие досмотры «довольно затруднительными»[362]. Они приводили к «неприятным инцидентам», к «сопротивлению и оскорблениям», а конфискация имущества зачастую «вызывала всеобщую озлобленность в войсках»[363].
По этим причинам в октябре 1940 года Геринг полностью отменил (и без того постоянно смягчающиеся) ограничения на покупки[364]. Он считал «высказанные различными сторонами опасения по поводу неминуемой “распродажи” оккупированных территорий не заслуживающими внимания». В то же время он осудил меры, «принятые для контроля ограничений на покупки и пересылку товаров» как «психологически неприемлемые». Вместо этого он распорядился разрешить германским солдатам «покупать во вражеской стране все, что они могут себе позволить, тем же образом (но и с теми же ограничениями), что и местные жители». Существующие «запреты на покупку мехов, драгоценностей, ковров, шелковых тканей и предметов роскоши» в соответствии с волей Геринга подлежали «немедленной» отмене. То же самое относилось к (до сих пор ограниченному) количеству посылок с фронта на родину (на отправку в обратном направлении всегда существовали строгие квоты).
В дальнейшем по этому поводу Геринг издал распоряжение, названное вскоре «приказом о контрабандистах»: «Ограничения на вывоз отпускниками и командированными купленных ими вещей должны быть безоговорочно сняты. Солдату должно быть разрешено провозить все, что он может унести и что предназначено для его личного пользования или пользования его близких». Кроме того, Геринг разрешил неоплачиваемый перевес еще в 200 г к и так уже бесплатной отправке посылок весом до килограмма, причем «без ограничения количества посылок»[365]. 14 июля 1942 года таможенные органы по умолчанию перестали контролировать даже посылки, вес которых значительно превышал допустимую норму[366].
В унисон со своими воодушевленными солдатами Гитлер прославлял вермахт как «самый естественный посреднический аппарат на свете, когда каждый солдат может что-то послать своей жене или детям». Летом 1942 года он настойчиво внушал гросс-адмиралу Редеру: «Если солдат присылает домой что-нибудь с Восточного фронта», то это будет «помощь, которая очень пригодится родине»[367]. Там, где против безудержного разграбления выступали отдельные офицеры и таможенники, он яростно защищал грабительские устремления своих солдат: «Да, я сейчас поступаю варварски. Но что я могу привезти с собой с востока? Сокровища искусства? Их там нет! Остается привезти или прислать лишь немного еды! И нет ничего лучшего для излишков пищи, чем достаться солдатской семье на родине»[368]. В это же время на вечернем заседании Гитлер сказал: «Отпускника надо считать идеальным и простым средством транспортировки и дать ему возможность взять с собой столько еды для его родных, сколько он сможет унести»[369].
Кейтель немедленно воплотил его слова в «приказ фюрера». Согласно ему, «с настоящего момента продукты питания, любые товары пищевой промышленности и табачные изделия, которые военнослужащие и сопровождение вермахта самостоятельно везут с собой в отпуск или в командировки с оккупированных территорий на территорию рейха, освобождаются от любого рода досмотра и конфискации»[370]. На большом заседании в начале августа 1942 года, посвященном ситуации с продовольствием, Геринг вернулся к этой теме. Согласно стенограмме, он вдруг выкрикнул в зал: «Кстати, а министр финансов тут? (Выкрик из зала: “Так точно, Рейнгардт здесь!”) Господин Рейнгардт, откажитесь от своих таможен. Они меня больше не интересуют. <…> Я предпочел бы, чтобы максимально возможное количество вещей и еды ввозилось контрабандой, чем чтобы ввозился “официальный” мизер товара из-за ваших пошлин и досмотров».
На том же заседании Геринг сделал еще более резкие заявления в поддержку роста благосостояния германского народа. Его гнев был направлен на тех оккупационных политиков, которые хотели сохранить достаточно стабильную валюту Франции, чтобы иметь возможность эксплуатировать страну в среднесрочной перспективе. Он противопоставил им принцип самообогащения: «Говорилось и о том, что солдатам ни за что нельзя выдавать жалованье и присланные родными деньги, иначе во Франции наступит инфляция. Я бы и не желал ничего иного. Пусть будет как будет. Франк должен стоить не больше, чем бумага для нужника. Только тогда Франция будет покорена так, как мы того хотим»