а другие»[577].
Из этого основного соображения следовала одна из главных директив господства над Советским Союзом: «Поэтому ни при каких обстоятельствах речь не идет о сохранении прежнего уклада этой страны, а наоборот – о сознательном отходе от него и включении пищевой промышленности России в рамки Европы. Это неизбежно приведет к исчезновению как промышленности, так и значительной части населения». В другом месте того же документа сказано: «Многие десятки миллионов людей станут лишними в этих [русских] районах и вымрут либо переселятся в Сибирь». Планировалось, что они пойдут туда пешком[578].
Хотя генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер еще 13 ноября 1941 года говорил: «Не работающие в лагерях военнопленные должны сдохнуть от голода», но в декабре политика изменилась. Отныне следовало «сделать снова пригодными для работы как можно больше военнопленных и сохранять их». Изменение было вызвано поражением Германии под Москвой и перестройкой германской стратегии и военной экономики на более длительную и весьма неопределенную войну. Теперь по возможности всех подходящих заключенных следовало использовать в качестве подневольных рабочих. Но это решение было принято слишком поздно для многих из полностью истощенных людей и очень медленно претворялось в жизнь.
Это не означало прекращения политики голода в целом, особенно в отношении жителей советских городов. Вагнер запретил «любую передачу продовольствия, предназначенного для войск, населению оккупированных территорий». Для улучшения рациона трехмиллионной армии следовало искать себе пропитание «в сельской местности», от офицеров службы снабжения требовали безжалостной реквизиции. Эта практика сочеталась с намеренным прекращением поставок продовольствия с аграрного юга Советского Союза в северные районы и городские центры. По пути наступления после прохода армии оставались целые районы, в которых германские солдаты и руководители сельским хозяйством забрали все съестное. В декабре 1942 года руководители германского аграрного управления югом России говорили о «зоне саранчи протяженностью 800–1000 км», из которой должно быть вывезено все[579].
«По экономическим причинам, – как заранее решило германское руководство, – захват больших городов нежелателен. Гораздо выгоднее их блокада». 10 сентября 1941 года эксперт по вопросам питания верховного командования вермахта профессор Вильгельм Цигельмайер записал в своем дневнике: «Мы и впредь не будем обременять себя требованиями капитуляции Ленинграда. Он должен быть уничтожен научно обоснованным методом». 27 ноября обер-бургомистр Гамбурга Карл Винсент Крогман записал в своем журнале после сообщения сотрудника своей администрации о его отправке на фронт под Ленинградом: «Предполагается, что большая часть населения Ленинграда (около 5,5 млн) умрет с голоду». Министр оккупированных восточных территорий говорил о «жесткой необходимости, стоящей превыше всяких чувств»[580]. В то же время Геринг предсказывал «самую высокую смертность среди мирного населения со времен Тридцатилетней войны».
Эдуард Вагнер заявил, что «именно Ленинград должен сдохнуть с голода». Двумя месяцами ранее он писал жене: «Для начала нужно извести Петербург». Ведь нельзя «кормить за наш счет» несколько миллионов человек. «Здесь не до сантиментов»[581]. За два с половиной года германской блокады в Ленинграде (Санкт-Петербурге) умерли с голода не менее миллиона человек.
Комендант Харькова издал следующую директиву: «Германский вермахт совершенно не заинтересован в содержании населения Харькова». Город был занят 6-й армией, главнокомандующий которой генерал-фельдмаршал фон Рейхенау видел «поведение войск в восточном регионе» следующим: «Снабжение местных жителей продовольствием… является столь же неправильно понимаемой гуманностью, как и раздача им сигарет и хлеба». Из оккупированной Керчи в Крыму сообщалось: «Ликвидация евреев ускоряется из-за угрожающей продовольственной ситуации в городе»[582].
Забота о хорошем питании на родине отражена в приказе верховного командования вермахта. В мае 1942 года дислоцированным на Восточном фронте солдатам разрешалось отправлять домой (в дополнение к обычным полевым почтовым посылкам) посылку с продовольствием весом 20 кг. На официальном языке это называлось «освобождением войск от лишнего багажа», но главное командование сухопутных войск придавало большое значение «недопущению последующих проверок получателей этих посылок таможенной службой по борьбе с контрабандой»[583]. Если же такую «посылку с нижним бельем» вдруг проверяли, ее содержимое «состояло исключительно из копченой свинины»[584]. В декабре 1942 года по согласованию с Герингом вермахт организовал дополнительные кампании «по отправке посылок для отпускников» для всех солдат, дислоцированных в Африке, служащих на подводных лодках и на Восточном фронте[585]. Специально для этой цели рейхскомиссариатом Украины было закуплено продовольствия на сумму 37 млн рейхсмарок[586].
На совещании 6 августа 1942 года Геринг потребовал от собравшихся рейхскомиссаров и военных командующих резко увеличить отчисления рейху с оккупированных территорий. «Причем мне плевать, – набросился он на колеблющихся, – на рассказы о том, что местные люди там пухнут с голода. Пусть дохнут, но ни один немец от голода не умрет»[587]. На маленькую Сербию, лишенную самых плодородных земель, была наложена дополнительная дань в 100 тыс. т пшеницы и кукурузы[588]. То же самое произошло, например, во Франции и Бельгии со ссылкой на «антибольшевистскую войну», в которой Германия проливает кровь за Европу. Так, импорт продовольствия из Франции в период с 1942 по конец 1943 года увеличился на 50 %[589]. Также в августе 1942 года Эрих Кох, рейхскомиссар Украины, после разговора с Гитлером разъяснил директивы продовольственной политики. Согласно итоговому протоколу, он сказал: «Украина должна поставлять то, чего не хватает Германии. Эта задача должна быть выполнена невзирая ни на что. <…> Увеличение хлебного пайка нашим людям является политической необходимостью для победоносного продолжения войны. Недостающее количество зерна должно поставляться с Украины. Ввиду этой задачи прокорм местного гражданского населения нас совершенно не волнует»[590].
Как показал Кристиан Герлах, трудности с качественным питанием немцев ускорили убийство европейских евреев. Когда летом 1942 года Бакке установил высокие квоты на сдачу зерна и мяса голодающему генерал-губернаторству (первоначально еще получавшему немного продовольствия из Германии), руководитель местного главного отдела по питанию Карл Науман энергично запротестовал. Он указал на плохое питание поляков, на что Бакке многозначительно ответил: «В генерал-губернаторстве проживает еще 3,5 млн евреев. Еще в этом году в Польше должна быть проведена зачистка»[591]. Цифра сильно преувеличена или неправильно напечатана, но посыл понятен. 24 августа 1942 года все тот же Нау-ман заявил на правительственном заседании генерал-губернаторства перед собравшейся административной элитой: «Обеспечение продовольствием населения, ранее насчитывающего 1,5 млн евреев, сокращено до предположительно 300 тыс. человек, все еще работающих на Германию в качестве ремесленников или иным образом. <…> Остальные евреи (всего 1,2 млн) больше не должны обеспечиваться едой»[592]. И действительно, к 31 декабря 1942 года более миллиона польских евреев были умерщвлены в газовых камерах генерал-губернаторства[593].
При аналогичном раскладе, как выяснил и Кристиан Герлах, девятью месяцами ранее (а именно в сентябре 1941 года) германское руководство усилило «политику голода» в отношении советских военнопленных. К этому моменту ответственным лицам стало ясно, что победить Россию до наступления зимы уже не удастся. 4 сентября Бакке отклонил требования вермахта о 2,1 млн т зерна и 652 тыс. т мяса и потребовал кормить солдат средствами оккупированных советских территорий. С прямой ссылкой на голодные бунты в Германии в 1918 году и невозможность снижения германских пайков 16 сентября 1941 года Геринг издал следующий приказ: «Продовольствием на оккупированных территориях принципиально должны быть обеспечены только и исключительно те, кто работает на нас». В интересах снабжения Германии продовольствием Геринг приказал ввести «безжалостные меры экономии». Чуть позже, после разговора с Бакке, Геббельс сделал пометку о положении в лагерях военнопленных красноармейцев: «Там происходят голодные катастрофы, не поддающиеся никакому описанию». В рижском казино офицеры вермахта открыто обсуждали приказ «дать русским военнопленным умереть с голоду или замерзнуть»[594].
К 1 февраля 1942 года из 3,3 млн пленных красноармейцев в германских лагерях и во время транспортировки уже погибло 2 млн, то есть 60 %. Если вычесть первые три недели войны, когда пленные еще могли использовать резервы своего организма, это соответствовало средней смертности 10 тыс. человек в день. Хотя в годы Первой мировой войны Германия страдала от голода, тогда из 1,4 млн русских военнопленных умерло 5,4 %. Если учесть, что некоторые мужчины были ранены или попали в плен уже истощенными, то такая низкая смертность доказывает, насколько скрупулезно руководство рейха придерживалось в то время Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны.