Желая это узнать, для начала нужно понять, каким образом немцы финансировали Вторую мировую войну. Почти везде в Европе, где происходила ариизация, соответствующий государственный или оккупационный аппарат занимался конфискацией еврейского имущества. Разумеется, как и при всяком переделе при социальной революции в отношении собственности, процветали все мыслимые разновидности коррупции, мошенничества и личного обогащения. Разумеется, ариизация в Берлине протекала по более прусскому сценарию, чем «румынизация» еврейской собственности в Бухаресте. Но и здесь и там частные покупатели на разогретых войной рынках платили обычным образом за акции, дома или за мебель и одежду евреев (пусть и ниже рыночных цен). Везде до приватизации имущество национализировалось, «отходило» государству, как любили говаривать германские финансовые служащие.
Даже если что-то продавалось по дешевке, немалая выручка от этого поступала в казну европейских, союзных рейху государств. В 1938 году экспроприация и реализация еврейской собственности стала «чрезвычайной финансовой мерой» в фискальной политике не только в Германии – эта процедура использовалась как модель, а затем экспортировалась в страны и регионы завоеванной Европы. Это единственный способ адекватно классифицировать ариизацию. Предстоит описать широкомасштабный общеевропейский процесс отмывания денег в пользу Германии, который несколько различался в каждой стране. Ниже будут представлены некоторые способы экспроприации собственности и денег и их (всегда одинаковый) получатель: германская военная казна. Таким образом покрывались некоторые пиковые нагрузки на нее. Точные цифры назвать трудно, потому что немцы во многих местах сочетали национализацию еврейской собственности с широкомасштабными актами экспроприации имущества в отношении других групп населения.
Общую технологию экспроприации собственности можно проиллюстрировать на примере той части Польши, которую немцы называли генерал-губернаторством. Там проживало около 2 млн евреев. Вскоре после оккупации страны немцы заблокировали все счета, сейфовые ячейки и банковские хранилища евреев. Было издано постановление, обязывавшее еврейских владельцев перевести все свои банковские счета и содержимое сейфов в один банк. Наличные денежные суммы в размере более 2 тыс. злотых должны были вноситься на счета, и каждую неделю оттуда можно было снимать 250 злотых для покрытия расходов на собственное содержание. При наличии доверительных управляющих счетами других лиц те должны были поступать таким же образом[603]. В ноябре 1939 года была основана служба доверительных управляющих при правительстве генерал-губернаторства. Она должна была обеспечивать сохранность бывшего государственного имущества, изымать ставшие бесхозными в результате войны активы и конфисковывать имущество евреев и врагов государства[604]. Доходы непрерывным потоком текли (как того неустанно требовал и добивался финансовый отдел в Кракове) «в центральную кассу генерал-губернаторства»[605].
В генерал-губернаторстве доверительные управляющие взяли на себя управление примерно 3600 предприятиями, большинство из которых принадлежало евреям. Из них более тысячи считались «известными». Недвижимость в Варшаве состояла из 50 тыс. объектов стоимостью не менее 2 млрд злотых. Недвижимое имущество должно было быть продано «при малейшей возможности». Руководитель службы доверительных управляющих Плодек создал Treuhand-Verwertungs-GmbH для реализации огромного количества движимого имущества. Общество продавало предметы домашнего обихода и одежду евреев из гетто, а также бежавших (или объявленных врагами государства) поляков-христиан. Плодек смог завершить работу этой частной компании в течение 1942 года с результатом выручки 50 млн злотых[606].
Даже если исключения подтверждали правило, всякая алчность на местах считалась однозначно недопустимой. Как правило, излишки якобы находящихся в доверительном управлении земельных участков, капитала и предприятий поступали в центральную кассу генерал-губернаторства. Первоначально бывшим владельцам такого рода имущества все еще можно было выплачивать (весьма ограниченные) пособия, и администрация службы доверительных управляющих объявила: «Само право собственности пока остается неприкосновенным». Только после депортации и убийств евреев их уже управляемые в интересах государства и де-факто давно экспроприированные ценности стали де-юре «собственностью генерал-губернаторства» (читай: рейха) как «найденные бесхозные объекты собственности»[607].
Как заявило рейхсминистерство финансов в октябре 1941 года, оккупационные расходы составляли 125 % обычных государственных доходов в Бельгии, 131 % в Нидерландах и 100 % в Сербии[608]. Согласно методичному и несколько сдвинутому во времени исследованию Рейхсбанка в первый год оккупации эти расходы составили 211 % от обычных государственных доходов для Франции, 200 % для Бельгии и около 180 % для Нидерландов, включая внешние оккупационные расходы. Для Норвегии в то время они составляли 242 %[609], в конце 1942 года «поборы вермахта приблизились к 240 млн норвежских крон, или 339 % налоговых поступлений и 95 % национального дохода»[610].
Теперь оккупационные власти и коллаборационистские правительства могли примириться хоть и с неконтролируемой, но не галопирующей инфляцией. Немцы хотели ее избежать, поскольку такого рода инфляция в том виде, как она стремительно развилась в оккупированной Греции, мгновенно затруднила бы, если не сделала невозможной основательную эксплуатацию и (по возможности) «сотрудническое» управление оккупацией. Существующие национальные валюты обязательно должны были хотя бы формально сохранить свою функцию платежного средства. На этом этапе военной финансовой политики в игру (в обстановке строжайшей секретности) вступила собственность европейских евреев.
Ее конфискация была одной из нескольких мер по сдерживанию инфляции во время войны в оккупированной и союзной Европе. Другими словами, немцы направляли доходы от продажи еврейской собственности в национальную казну этих стран. Оттуда они текли – перемешавшись с потоком денег, в основном исходившим из печатного станка, – в бюджет оккупационных расходов. Эта система преобразования еврейской собственности в государственную, устроенная несколько по-разному в каждой стране в зависимости от исходной политической ситуации, будет объяснена в следующих разделах на отдельных примерах.
Основная сложность исторической реконструкции заключается в чрезвычайно высоком уровне секретности документов о тех событиях. Это видно на примере бельгийских евреев, собственность которых в порядке исключения пришлось экспроприировать германскому военному командующему из-за нежелания сотрудничества со стороны правительства страны. По-видимому, решения об этом были приняты 16 мая 1941 года ответственными офицерами оккупационных властей совместно со статс-секретарем Геринга Нойманом и высокопоставленными чиновниками рейхсминистерства финансов в Брюсселе. Согласно повестке дня обсуждались только «вопросы оккупационных расходов». Эти расходы пришлось сократить «по соображениям валютной стабильности»[611]. Поэтому через две недели военный командующий приказал евреям зарегистрировать свою собственность. На встрече 16 мая один из присланных в Брюссель чиновников рейхсминистерства финансов призывал к созданию «особого органа по экспроприации». В протоколе было зафиксировано следующее: «Кроме того, просим назначить специального полномочного представителя (статс-секретарь Нойман прерывает: “Никаких дискуссий по этому поводу”)»[612]. После того как итальянская сторона создала рейху финансовые трудности в оккупированной Северной Италии, германский комиссар Банка Италии в ноябре 1944 года писал, что отныне в Венеции и Фриули «указания об изъятии арестованных банковских вкладов у отдельных евреев будут направляться непосредственно ответственному банку». Комиссар германского банка Максимилиан Бернхубер использовал для рейдов по экспроприации собственности начальника охранной полиции и сотрудников СД[613].
Конфискация собственности иностранных граждан в пользу военной казны рейха ни в коем случае не должна была документироваться и обсуждалась лишь в узких кругах. По-видимому, германские чиновники пытались, как могли, замаскировать незаконную экспроприацию имущества евреев в отдельных странах под инициативу соответствующего государства, то есть под «внутренние дела» оккупированной страны. Герхард Альдерс установил такую процедуру и для Нидерландов. Оккупационные власти «переносили», «переводили» отнятое на накопительные счета, достигнув высокой степени совершенства в «сокрытии настоящих мотивов»[614].
Мне удалось с достаточной степенью достоверности восстановить по документам процесс принятия решений только для военной администрации Сербии. Там немцы убивали евреев необыкновенно быстро.
В середине апреля 1942 года, всего через год после нападения на страну, глава военной администрации подвел итог: «Уже несколько месяцев назад я расстрелял всех находившихся в пределах досягаемости евреев в этой стране и собрал всех еврейских женщин и детей в одном лагере. Одновременно с помощью СД мной был закуплен дезинсекционный фургон, который примерно за две-четыре недели окончательно очистит лагерь» (под дезинсекционным фургоном глава военной администрации подразумевал газовый фургон, в котором с помощью поступающего туда выхлопного газа умерщвлялись еврейские женщины, дети и старики). Несколько недель спустя большая часть из примерно 22 тыс. сербских евреев была мертва. 23 мая ответственный чиновник по делам евреев в министерстве иностранных дел заявил: «Еврейский вопрос в Сербии больше не актуален. Сейчас речь идет лишь о регулировании имущественных вопросов»