<…> В стране необходимо поддерживать низкий уровень жизни; ибо только при таких обстоятельствах она может поставлять необходимые Европе излишки»[991].
В своей речи перед гауляйтерами 12 декабря 1941 года Гитлер говорил не только об «окончательном решении»[992], но и о военных долгах и социальном вопросе. Он объявил, что после победы «решительно приступит к осуществлению весьма широкомасштабной и всесторонней социальной программы, включающей в себя как немецкого рабочего, так и крестьянина». «Исполнителями» этой программы он назначил миллионы рабов-славян. Только так можно было достичь целей социальной политики и погасить взятые на войну кредиты. При отказе от «таких новых путей» «инфляция, а с ней и экономическая катастрофа неизбежно повторятся».
В марте 1942 года Гитлер упомянул об «огромном количестве нашего вооружения», которое «поглотило до сих пор абсолютно не покрытые суммы нашего долга». Для уменьшения этого бремени он видел две противоположные возможности: «Либо эти налоговые недоимки будут со временем все же вычтены с сограждан рейха, либо они будут оплачены из возможных прибылей оккупированных восточных территорий. Разумеется, мы выбираем последнее»[993]. В августе 1942 года, непосредственно после своего визита в ставку Гитлера, рейхскомиссар Украины гауляйтер Кох внушал своим сотрудникам: «Если этот народ [украинцы] работает по десять часов в день, то восемь из них он должен работать на нас. Следует избегать всех сентиментальных порывов по отношению к ним»[994]. Чиновники рейхсминистерства финансов, которые заранее задумали такую империалистическую форму погашения долга для социальной выгоды каждого немца, теперь говорили (повторяя слова высших официальных лиц рейха) о «дальней финансово-политической цели фюрера» и считали Украину «в этом смысле значимым объектом эксплуатации»[995].
В цитируемых высказываниях ведущих немецких ученых и политиков постоянно просматривается один-единственный лейтмотив: особо бесчеловечный оккупационный режим на занятых территориях Советского Союза, направленный на голод, нищету, принудительный труд и смерть, был обусловлен заботой о будущем уровне жизни немцев. Связанное с этим практическое воплощение оказалось (в долгосрочной перспективе) непригодным. Прибыль не оправдала ожиданий. Сопротивление подвергшихся нападению народов крепло с каждым днем. Оно стало неконтролируемым. В январе 1943 года Геббельс с тревогой отмечал, что «до широкой русской общественности дошли немецкие лозунги о неполноценности славянских народов и необходимости их истребления». Это послужило опорой для Сталина, когда он провозгласил: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»[996]
Германские планы неограниченной и основательной эксплуатации Восточной Европы рухнули перед лицом сопротивления советских солдат и партизан. В среднесрочной перспективе война должна была быть рефинансирована за счет иностранных ресурсов, а уровень жизни всех немцев расти как на дрожжах. В краткосрочной перспективе ставилась задача максимально покрыть потребности в продовольствии в военное время. Воплотить удалось лишь последнюю «подцель», да и то лишь в ограниченной степени. Но это не меняет результата нашего исторического анализа: забота о благополучии немцев составляла решающую движущую силу политики запугивания, порабощения и истребления.
Национал-социализм
Задолго до 1 сентября 1939 года правительство рейха превратило государственные финансы в вексель, который можно было покрыть исключительно за счет трофеев грабительской империалистической войны, которую только еще предстояло начать. Значительная часть профессиональных чиновников Рейхсбанка и министерства финансов поддержала этот курс. Своими идеями они безостановочно «смазывали» германскую хищническую машину. Еще в конце 1935 года национал-консервативный министр финансов считал себя с политической точки зрения человеком, служившим «верой и правдой» и не позволявшим омрачить свое «восприятие огромных масштабов нашего времени» мелкими неудобствами повседневной жизни[997]. Можно спокойно забыть о проводившемся в более ранней литературе различии между «идеологами партии», которые безудержно набросились бы на евреев и их имущество, и дворянином Шверином фон Крозигом вместе с его чиновниками, якобы заботившимися о «защите евреев»[998].
Описанная в предыдущих главах практика экспроприации собственности, безусловно, раскрыта не полностью, а в некоторых случаях реконструирована лишь набросками. Но общая картина дает достаточное представление о технологиях организованного Германией крупномасштабного грабежа и связанных с ним политических выгодах. Рейхсминистерство финансов имело множество счетов и механизмов для постоянного перевода денег и смешивания их с другими деньгами для максимального сокрытия их происхождения. Постоянный сбор и отмывание денег противоречащими международному праву методами в интересах преступного государственного руководства – это меньшее, в чем виновны граф Шверин фон Крозиг и его высокопоставленные чиновники. То же самое относится к руководству и чиновникам Рейхсбанка, кредитных касс рейха и интендантур вермахта.
В Германии правительство ввело строгий (и воспринимавшийся народом справедливым) режим распределения, включавший замораживание цен. Но за границей немецкие солдаты должны были (и хотели) обогатиться. С точки зрения министра финансов, лучше всего им было бы превратить там часть избыточного внутреннего превышения спроса над предложением в иностранную валюту и в буквальном смысле промотать ее. «Пожалуйста, пришлите мне деньги, которые у вас еще остались», – писал Генрих Бёлль родителям в начале войны. Таким образом количество бесполезно копимых денег (которые нельзя было превратить в товары в немецкой экономике распределения) могло во многих семьях реально сократиться, а иногда даже полностью израсходоваться. Данная процедура открыла возможность занимающимся военными финансами политикам изымать «лишь относительно небольшое количество особенно “коварных” (то есть способных вызвать недовольство) миллиардов с помощью предлагаемых за границей товаров»[999]. Отсюда национал-социалистическое правительство извлекло выгоду из товарной удовлетворенности граждан рейха, независимо от того, были ли они по своим настроениям ближе к режиму или (как в случаях с Генрихом Бёллем и Вольфом Гётте) далеки от него.
Отношения между профессиональными экспертами и политическими лидерами проявились на практике германского финансирования войны. Они состояли в напряженном взаимодействии радикализированной, убедительной внутренней компетентности, с одной стороны, и политическим установлением границ – с другой. Иногда участники единодушно работали над одним и тем же проектом, например над экспроприацией собственности евреев в Салониках, в Бельгии, Франции или еще где-либо. Интенданты вермахта и чиновники рейхсминистерства финансов радовались дополнительным доходам, поступавшим к ним таким образом: напрямую (как в Бельгии) или в значительной степени опосредованно, через бюджет оккупационных расходов (как во Франции). Вместе с директорами Рейхсбанка они пообещали, что в краткосрочной перспективе обуздают вызванную ими же инфляцию в оккупированных странах и тем самым стабилизируют рейхсмарку.
Точно так же между экспертами и политическими лидерами царил четкий консенсус в отношении того, что на покоренные народы следует взвалить значительную часть текущих военных расходов Германии. Они были едины в своем намерении впоследствии погасить необходимые дополнительные военные кредиты за счет побежденных. Выражаясь внушительно звучащей терминологией немецких гарантов обеспечения стабильности национальной валюты: «Для поддержания германской валюты Рейхсбанк неукоснительно придерживался принципа… удовлетворения денежных потребностей немецких служб на оккупированных территориях, по возможности с использованием платежных средств соответствующих стран…»[1000]
В то время как в дебатах о военных надбавках к налогу на заработную плату и всеобщим налогам на предметы потребления с осени 1941 года каждое предложение о повышении потерпело неудачу из-за запретов политического руководства рейха, это не относилось к налогообложению зажиточных граждан. В случае с налогом на доходы домовладельцев близкий партии рейхскомиссар по ценообразованию работал совместно с нацистской массовой организацией «Германский трудовой фронт», партийной канцелярией Гитлера и возглавляемым консерваторами министерством финансов Пруссии над удвоением первоначально запланированного и без того высокого налогового бремени домовладельцев. Это было сделано нацистскими функционерами с расчетом сохранения лояльности народных масс. Несколько экспертов согласились с этим, чтобы сдержать рост военных долгов хотя бы таким (по крайней мере осуществимым) способом.
В других случаях инициатива однозначно принадлежала экспертам, и с психологической точки зрения это приводило к постоянно меняющемуся балансу между планами нацистских политиков и тем, что экономические специалисты считали желательным. Так, чиновники рейхсминистерства финансов и Рейхсбанка создали полностью автономную систему оккупационных марок. В соответствии со словами Брехта «Что такое ограбление банка по сравнению с его основанием?» кредитные кассы рейха составили основу удивительно элегантно организованного грабежа Европы. Их чиновники, почти полностью набранные из сотрудников Рейхсбанка, принципиально осуществляли миллиардные сделки на «ненемецкие» деньги. Ограбление происходило в скрытых формах валютной политики (за исключением оккупированных частей Советского Союза, где деньги играли немаловажную, но второстепенную роль по сравнению с методами принуждения и террора).