Хотя преступления нацистов беспрецедентны, они не оправдываются предположением о том, что это было совершено в «экстремальных условиях выживания Германии». Зато они соответствуют понятному стремлению последующих поколений и их историков заклеймить такой режим как «абсолютно ненормальный». Мои выводы подрывают редукционизм в отношении вины, который был популярен в историографии национал-социализма, а также использовался в различных формах критиками моих работ. В результате теряется оптимистическая иллюзия о том, что большинство живущих сегодня людей находятся в лучшем (более или менее безопасном) положении. В своей рецензии Густав Зайбт описывает вызывающие эмоциональный дискомфорт ощущения от «Народного государства»: «Мы прекрасно знаем немцев Али: они почти идентичны нам. Они ищут достатка, материальной обеспеченности для своих детей и в старости, хотят дом за городом, собственную машину, поездки в отпуск. Стоимость всего этого для соседей и потомков их мало волнует».
Я понимаю «Народное государство Гитлера» не как общее объяснение эпохи национал-социализма. Скорее, я умышленно рассматриваю его «с позиции услужливой диктатуры» (см. с. 19). Поэтому речь в книге идет не об опровержении старых интерпретаций, ставящих в центр исторической аргументации якобы «чудесную политическую силу харизматичного фюрера» и особый немецкий антисемитизм или террор диктатуры (всегда преувеличиваемый для оправдания народа). Такие уже неоднократно озвученные факторы необходимо учитывать, но они теряют свой вес благодаря полученному пониманию «Народного государства».
Выше были приведены технологии, с помощью которых национал-социалистическое руководство постоянно «стабилизировало» свою внутреннюю власть. Так, осенью 1940 года по всей Германии возникло странное напряжение. Как метко заметил тогда Карл Фридрих Гёрделер, даже после победы над Францией нацистские правители не смогли заключить в Европе мир и начать контролировать свои финансы. Вместо этого они продолжили абсолютно необходимую для поддержания устойчивости рейха военную экспансию. Они не полагались на пропаганду, а одарили германских рабочих значительным повышением заработной платы в виде освобождения надбавок за работу в праздничные дни и ночное время от налогов и социальных сборов, они также начали баловать своих солдат и их семьи «приказом о контрабандистах». Когда осенью 1941 года немецкие войска потерпели свое первое поражение под Москвой, пожилые люди в Германии мрачно заговорили о прошлой мировой войне. Гитлер тут же приказал повысить пенсии, чтобы заставить этих скептиков замолчать. Наконец, ближе к Рождеству 1942 года, стало ясно, что празднование десятой годовщины так называемого захвата власти совпадет с сокрушительным поражением под Сталинградом. Перед лицом этой неблагоприятной ситуации Гитлер никоим образом не помышлял об идеологически грандиозной речи, а растерянно сказал Борману: «Самой эффективной была бы возможность в этот день снова сообщить немецкому народу об увеличении продовольственных пайков и прочих подачек». Показательна также реакция Геббельса на переход Италии на сторону врага летом 1943 года: «Сейчас мы должны предоставить народу еще больше социальных благ, чем раньше».
Полученные данные свидетельствуют о высоком (и успешном с тактической точки зрения) уровне самообладания вождей национал-социализма. Эта информация не предполагает перекладывания ответственности с одного социального класса на другой. И речь совсем не идет о тезисе коллективной вины (как опасаются некоторые рецензенты)[1026] или о замалчивании разной степени ответственности отдельных лиц. На непосредственном организаторе и исполнителе преступления лежит бо́льшая доля вины за преступления, чем на тех, кто извлекал из них выгоду менее отслеживаемым путем (опосредованно, через государственный бюджет и круговорот денежной массы) и кому тогда настоятельно советовали не задумываться о происхождении их небольших выгод. Однако для понимания генезиса массовых преступлений в Германии необходимо учитывать в значительной степени пассивное соучастие в этом миллионов немцев.
Еще в 1933 году Гитлер запретил публикацию государственного бюджета на 1934 год. С того времени так и повелось. До тех пор пока тоталитарная политика оперировала средством «секретные дела рейха», она постоянно стремилась избежать огласки. Хитрость напускной таинственности диктатуры состояла в простом, но действенном предложении германскому большинству: то, что вам, дорогие сограждане, знать не положено, вам знать не обязательно! Таким образом, многие выгодополучатели национал-социалистического народного государства смогли уйти от личной ответственности за множество мелких выгод, извлеченных ими из варварской политики рейха, и стать пассивными соучастниками преступлений непосредственных убийц. Вот так просто удалось отключить совесть, желание знать, а затем и память многих немцев.
Поскольку книга «Народное государство Гитлера» ставит под сомнение некоторые привычные взгляды на национал-социализм, реакция критиков была достаточно жесткой. В октябре 2005 года журнал Sozial Geschichte предоставил форум для дебатов, кроме того, критику моего труда можно было найти и на интернет-форумах sehepunkte и hsozkult[1027]. Здесь также следует принять во внимание те дальнейшие научные рецензии, которые были присланы мне или стали известны к моменту завершения этой главы в феврале 2006 года. Рассмотренные рецензии или эссе, а также мои ответы на отдельные замечания можно найти в сноске ниже в алфавитном порядке[1028]. Поскольку они не слишком длинные, ссылка на источник в тексте указывается в виде имени автора. Некоторые контраргументы неизбежно повторяются, поэтому я отвечал выборочно и не называя каждого рецензента в отдельности.
Меня интересует конструктивная критика именно фактов, изложенных в моей книге (например, критика Вольфганга Зайбеля). Поскольку его фактические и в целом незначительные возражения кажутся мне обоснованными, они учтены в последующих изданиях «Народного государства» вместе с другими обнаруженными мною неточностями (они подробно описаны в моем ответе Зайбелю). В данном издании в разделе «Военный бюджет Болгарии» пришлось изменить одно число, в котором, как обнаружил Томас Кучински, отсутствовали три нуля. Он также достоин благодарности за ссылку на источник, утерянный во время редакторской работы. Приведенные мной данные за август 1943 года о частных покупках, совершенных немецкими солдатами во Франции, также могут быть переведены в сегодняшние евро более точным способом, предложенным Кристофом Бухгаймом. Благодаря вмешательству того же критика я убрал одно предложение, вводящее в заблуждение в главе об оккупационных марках. Никаких других исправлений, вытекающих из полученной критики, сделано не было.
Возражения «полиции нравов», выдумывающие «подтекст» моему тексту или приписывающие «Народному государству» отсутствующие в нем понятия, не поддаются системной дискуссии. То же относится и к претензиям к оригинальности книги и относительно скучному стилю письма, называющим его «излишне обвиняющим» или «шероховатым». Когда Михаэль Вильдт рассматривает книгу как «продукт о прежней медиатизации Германии», «выстроенный больше в расчете на коммерческий успех, чем на научных аргументах», это многое говорит о потерявшем живость мысли критике, но мало о критикуемой работе.
Можно также смириться с обвинением того же рецензента в том, что я недостаточно осветил «исследовательское сообщество» «сетей» в сносках, однако оно переросло в странный упрек, что «…он (автор) избегает научного диспута». Правда лишь в том, что я охотно отказываюсь от прогулок по проторенным дорогам. Многое можно сказать о современных историках в онлайн-сетях Германии (которым часто за это платят), только не о радости от свежести их мыслей. Захваченные ритуалами собственного дискурса, они путают мало вдохновляющее кружение вокруг своей персоны с ответами на исторически значимые вопросы, не замечая того, что это есть «научное несчастье», которому никому не нужно добровольно себя подвергать[1029].
Исходя из той же позиции, историки в онлайн-сетях сопротивляются формулированию четких концепций и тезисов для полемики. Подобные обвинения уже давно сопровождают мои работы: будь то первые восемь томов «Вклада в национал-социалистическую политику здравоохранения и социальную политику» (1985), написанная вместе с Сюзанной Хайм книга «Теоретики истребления» (1991), книга «Окончательное решение вопроса. Переселение народов и убийство европейских евреев» (1995) или эссе о нацистском прошлом историков Вернера Конце и Теодора Шидера (1993). Но через некоторое время эти труды всегда ожидал успех, иногда больший, иногда меньший. Иногда они вообще не цитировались неутомимыми «сетевыми историками». На этот раз все будет так же.
Сопротивление моим тезисам связано с тем, что я раскрываю базовую закономерность в структуре национал-социалистической налоговой и социальной политики, которая в дальнейшем сформировала социал-демократическую и христианско-социальную политику. В отличие от программ социал-демократических партий национал-социалистическое государство черпало свои ресурсы для внутренней политики перераспределения в систематической экспроприации собственности, порабощении и убийстве миллионов людей. Тем временем даже Томас Кучински (которого можно считать левым флангом в строю критиков «Народного государства») говорит «о «большой массе послушного населения, купленного на иностранную дань». «Народное государство» призвано поощрить историков на дальнейшие исследования по этой теме методами, намеченными в нем лишь эскизно.
Ангелика Эббингхаус указывает на уничижительное использование мной термина «социал-революционный» и считает, что вожди национал-социализма раздавали социальные льготы не по своей воле, а в результате Ноябрьской революции 1918 года из «страха» перед собственным населением. Ну и что? Людей подкупают и разлагают, если это кажется необходимым и сулит успех. Дальше остается выяснить, связано ли это со страхом, претензиями на социальный креатив «материального умиротворения населения»