Как почти все историки холокоста до сих пор, он ничего не желает знать о том, что дополнительные доходы государства от ариизации в 1938/39 бюджетном году составили почти 10 % от текущих доходов рейха. Поскольку, следуя моде, он предпочитает настаивать на безусловно заслуживающих критики преимуществах ариизации для Deutsche Bank, он не замечает, насколько немецкий финансовый рынок в 1938 году упорно не желал вбирать в себя постоянно растущий поток государственных военных облигаций. Именно по этой причине значительная часть собственности, которую немецкие евреи должны были зарегистрировать в налоговых органах летом 1938 года, начиная с 1939 года была принудительно конвертирована в военные облигации[1035].
Ничего этого (даже если об этом заявляют некоторые критики) нет ни у Авраама Баркая, ни у Франка Байора. Поэтому нет необходимости цитировать их работы, равно как и краткий раздел Карла-Христиана Фюрера о налоге на доходы домовладельцев, бесполезный для заданных в «Народном государстве» вопросов и, на мой взгляд, неудовлетворительный. То же относится к нескольким предложениям, которые Марк Спёрер посвящает налогу на прибыль, или к балансовым отчетам военной экономики Ричарда Дж. Овери, которые я считаю неточными[1036]. «Догматические», связанные с негативным цитированием сноски мне кажутся пустой тратой сил. Только за редким исключением действительно необходимы примечания, начинающиеся с таких формулировок, как «N. упускает из виду, ошибается, излагает крайне упрощенно…». Вместо этого я все чаще называю только тех авторов, к которым отношусь позитивно. Сюда относится, например, ученый из Нидерландов Я. Й. ван дер Леу, который раньше, чем я, начал думать в том же направлении.
Байору следовало бы прочитать его, вместо того чтобы утверждать в своей критике, что ариизация «обозначает в современном понимании историками передачу собственности от “евреев” к “арийцам”». Это в корне неверно, поскольку Геринг неоднократно определял акт экспроприации в 1938 году следующим образом: «Еврей исключается из экономики и уступает свои активы государству». Если сегодняшние историки (не в последнюю очередь под влиянием Байора и Велера) используют этот термин вне привязки к той эпохе и сводят его к прямым выгодам частных лиц, им следует переосмыслить это с учетом выводов «Народного государства».
Ариизация собственности и домашнего имущества европейских евреев принадлежит к многовековой цепи «имущественных революций» подобного рода. Присмотревшись, можно увидеть внутреннее родство таких терминов, как «ариизация», «полонизация», «мадьяризация», «общая национализация» (или даже «социализация собственности»). Легкомысленно приписывать экспроприацию имущества евреев (будь то в Германии, а затем и во многих других европейских странах) только антисемитской предрасположенности причастных к ней лиц. Пищу для размышлений должна предоставить историческая параллель, датированная 15 августа 1968 года, в «Годовщинах» Уве Йонсона с нетипичными для ГДР событиями: «Теперь мне оставалось только смотреть, как в Гнизе продавали с торгов мебель из спальни Элизы Бок. Мебель стала народной собственностью с тех пор, как Элиза перебралась в Западный Берлин. Люди столпились в узком грязном дворе перед ее открытыми окнами. В них появился мужчина в поношенном костюме со значком СЕПГ на лацкане, демонстрируя собравшимся картины, кресло и лампы. Участники торгов во главе с Альфредом Фретвурстом выкрикивали резкие юмористические замечания, словно подростки или подвыпившие. Я собрался уходить»[1037].
Здесь осуществлялись акты экспроприации собственности, не вписывающиеся в кодекс антисемитизма и все же до мелочей напоминающие приподнятое настроение народа рейха во время ариизации. Говоря в общем, какая-то часть общества берет на себя право национализации чужой собственности, обосновывая свои действия тем, что эта однородная, многочисленная и до сих пор мало привилегированная часть «народа» и есть сам «народ». В этом проявляется существующий нарратив жестоких событий прошлого столетия. Но Ангелика Эббингхауз закрывает глаза на историю, считая, что социально-революционный переворот в отношениях собственности в прошлом не всегда сопровождался «всеми мыслимыми разновидностями конфискации и сопровождающей ее коррупции».
Что касается Байора, то он уже мог видеть в книге Кристиана Герлаха (написанной в соавторстве со мной) «Последняя глава. Реальная политика, идеология и убийство венгерских евреев 1944/1945 годов» (2002), насколько тесно понятие ариизации было связано с обобществлением награбленного имущества. Между прочим, в этой книге также описывается, как «мадьяризация» еврейской собственности затем плавно перешла в «мадьяризацию» имущества немецких венгров. Указывая, что «Народное государство» не упоминает «десятки тысяч ликвидаций еврейских компаний» и связанное с этим снижение «конкурентного давления на “арийский” средний класс предпринимателей», Байор прав. Однако основные идеи по этому поводу были прекрасно сформулированы в книге «Теоретики истребления», написанной Сюзанной Хайм и мной еще задолго до того, как Байор написал об этом хотя бы одно предложение.
В «Народном государстве» показывается, в какой степени собственность европейских евреев была национализирована в пользу большинства немецкого населения. Велер отмахивается от очевидных массовых убийств с целью ограбления, считая их «вторичными последствиями», «жуткими историями» и отвергая эмпирически плодотворные исследования как «гиперреализм» и «анахроничный вульгарный материализм» для сохранения своей упрощенно-одномерной парадигмы «харизмы фюрера». Вильдт уклоняется от прогресса в познании, поочередно вынося книге вердикты «негативистская» и «слишком материалистическая».
К слову, Велер поясняет в своей критике, что я обнаружил вещи, на которые «до сих пор не отваживался и с которыми никогда не справлялся ни один историк»; что же касается источников, то я обладаю по отношению к ним «прикосновением Мидаса»[1038]. Но почему же до сих пор так мало людей «отважились» заняться исследованием системного ограбления Европы и материальными аспектами преследования евреев? Именно потому, что такие влиятельные люди, как Велер, объявили подобные рабочие планы неактуальными, Байор сократил терминологию, а Вильдт, вслед за Эберхардом Якелем, представил именно современное мировоззрение как важнейший аспект познания. Другие историки работают над чрезвычайно узкими вопросами создания в то время организаций и институтов, которые вторичны по отношению к пониманию политической и социальной динамики национал-социалистической Германии. Третьи упорствуют в подаваемых то резко, то мягко объяснениях, которые в конечном счете восходят к тезису о государственно-монополистически-капиталистическом характере национал-социализма, постоянно подрываемом «Народным государством Гитлера». Запутавшись таким образом в собственных сетях, никому и в голову не пришло заглянуть в самое сердце любого современного государства, а именно – в бюджет, и сравнить его с методами построения экономического плана рейха при национал-социализме.
Только так можно будет осознать, что собственность не только германских, но и европейских евреев была экспроприирована для непосредственной выгоды казны рейха. Разумеется, для этого требовалась постоянная пропаганда, изображавшая евреев тунеядцами, предателями и недочеловеками и изолировавшая их от всех остальных как отбросы общества. Кроме того, каждый средневековый европейский еврейский погром основывался не только на религиозной неприязни, но и на хищническом имущественном варварстве. Об этом каждый интересующийся вопросом может прочитать на многочисленных страницах «Истории евреев» Греца. Например, там говорится о погромах конца XIV века следующее: «В Нёрдлингене была перебита вся община вместе с женщинами и детьми (1384 год). Евреев пытали по всей Швабии, а в Аугсбурге держали в тюрьме, пока они не заплатили 20 тыс. гульденов». В то время император Священной Римской империи Вацлав IV постановил: «Все долговые требования евреев к христианам аннулируются, им надлежит возвратить не только проценты, но и капитал и все заложенное ими имущество. <…> Со всех церковных кафедр провозглашался указ императора (от сентября 1390 года) о прощении всех долгов». Он «фактически объявил имущество евреев своим и запретил им его наследовать или продавать». Сопутствующая идеология грабежей и убийств с их жестокими целями следовала христианско-антиеврейским образцам того времени: евреи заслужили эту участь, «поскольку они никоим образом не празднуют пасхальное воскресенье»[1039].
После выразительного обращения Геринга к «сердцам и желудкам» немцев 4 октября 1942 года он коротко и информативно рассказал о евреях. Он превратил начавшиеся скрытно и до сих пор смутно известные массовые убийства в опасность в случае поражения: «Тогда наши женщины станут добычей сладострастных евреев, полных ненависти к нам. Немецкий народ, ты должен знать: если война будет проиграна, тебя уничтожат. За этой идеей истребления стоит еврей со своей бесконечной злобой»[1040]. В этих фразах неявно содержалась идея, впоследствии более ясно сформулированная Гиммлером за закрытыми дверями: после того как государство (не в последнюю очередь ради выгоды немцев) начало убийства евреев, пути назад уже не было: работа по истреблению должна быть доведена до конца хотя бы для того, чтобы исключить возможность мести[1041].
Антисемитизм является частью картины эпохи нацизма. Однако историографию этого периода нельзя рассматривать так, словно бы речь шла об освещении музея восковых фигур. Все участники постоянно действовали и непрерывно реагировали на события по разным, сложным и часто меняющимся мотивам. Поэтому для внутренней стабильности 1942 года мал