аградой Францу за его серенады. Безрассудство молодости стало для него колючкой в сердце. Сколько монодрам с этими «О!» и «Ах!» в своих бессмысленных вздохах пережил он.
«Милая Мета, почему я раньше не знал тебя?! Ты была бы моим ангелом-хранителем и спасла бы меня от зла. Если бы я смог вернуть потерянные годы, мир для меня стал бы Элизиумом, который я превратил бы в Эдем, чтобы ввести тебя туда. Чудная девушка, ты жертвуешь собой ради бедняка, нищего, не имеющего ничего, кроме сердца, полного любви и отчаяния, от того что не может предложить тебе счастья, которого ты достойна. О глупец! О безумец! Слишком поздно ты поумнел!» — так снова и снова терзал себя влюблённый юноша в припадке раскаяния.
Любовь не останавливается на полпути. Она вызвала у Франца целительное волнение, пробудила желание выбраться из бедственного положения и заставила предпринять попытку выполнить это благое намерение. Из всех акций, задуманных им, чтобы поправить расстроенные финансы, одна, наиболее разумная, казалось, обещала успех. Франц решил просмотреть торговые книги отца и отметить в них претензии по неоплаченным долгам с тем, чтобы объехать страну и попытаться из потерянных колосьев собрать ещё одну меру пшеницы. Полученный доход он думал употребить в небольшой торговле, которую, в своём воображении, собирался потом распространить во всех частях света. Ему уже мерещились в море корабли, гружёные его товаром.
Франц быстро приступил к делу: превратил в деньги последнюю оставшуюся от отцовского наследства вещь, — часы яйцевидной формы, и купил на них лошадёнку, чтобы, как бременский купец, ездить на ней по белу свету. Вот только предстоящая разлука с прекрасной Метой не давала ему покоя.
«Что она подумает о моём внезапном исчезновении, когда, возвращаясь из церкви, не увидит меня? Не сочтёт ли неверным и не изгонит ли из своего сердца?» — эта мысль терзала его. Франц долго не мог придумать, как известить девушку о своём решении, но изобретательная любовь подсказала ему счастливый выход. Он вспомнил о церковной кафедре и решил воспользоваться её услугами. За щедрую плату Франц заказал в церкви, до сих пор покровительствующей влюблённым, молитву за молодого путешественника и за его благополучное возвращение. Эта молитва должна была звучать с церковной кафедры каждый день до тех пор, пока не истечёт указанный им срок.
В последний перед отъездом день Франц был одет в дорожное платье. Проходя совсем близко мимо любимой девушки, он многозначительно и на этот раз с меньшей, чем обычно, предосторожностью приветствовал её, отчего она покраснела, а мать Бригитта получила повод выразить своё неудовольствие назойливостью беспутного дуралея, из-за которого, чего доброго, могут пойти сплетни о её дочери. Весь день она только и говорила об этом.
Но вот бывший сосед по узкому переулку перестал появляться на улицах Бремена, и пара прекрасных глаз напрасно искала его среди встречных прохожих. Мета часто слышала молитву о путешественнике, но не обращала на неё никакого внимания. Она была очень опечалена исчезновением любимого. Это было необъяснимо, и бедняжка не знала, что и подумать.
По прошествии нескольких месяцев, когда время смягчило тайные переживания, и Мета стала спокойнее переносить отсутствие Франца, как-то раз, при воспоминании о сердечном друге, ей неожиданно пришло в голову, что странная молитва имеет к нему отношение. Вспомнив всё предшествующее его отъезду, она догадалась, в чём её смысл.
Потому ли, что церковные просьбы и молитвы не пользуются славой достаточно действенных средств и для благочестивых душ, полагающихся на них, служат лишь слабой подпоркой, обычно к концу проповеди благоговейный пыл у прихожан угасал, тогда как у кроткой Меты он только разгорался, и она никогда не забывала поручить молодого путешественника его ангелу-хранителю.
Охраняемый этим невидимым покровителем и добрыми пожеланиями любимой, Франц совершил путешествие в герцогство Брабант, рассчитывая в Антверпене взыскать с должников внушительную сумму. Путешествие из Бремена в Антверпен в те времена было сопряжено с большими трудностями и опасностями, чем в наше время из Бремена на Камчатку. На больших дорогах ещё царил разбой, и каждый владелец поместья считал себя в праве нападать на путешественника, не выкупившего охранной грамоты, грабить и бросать его в подземелья своих разбойничьих замков, ибо общественный порядок, провозглашённый императором Максимилианом, хотя и почитался в стране как закон, но во многих случаях ещё не соблюдался. Несмотря на это, одинокому путнику удалось достичь цели своего паломничества, испытав в пути только одно единственное приключение.
Знойным летним днём Франц заехал в глубь пустынной Вестфалии и до поздней ночи не встретил нигде пристанища. Под вечер на небе собрались тяжёлые грозовые тучи, и проливной дождь промочил его насквозь. Изнеженному парню, с детства привыкшему к домашнему уюту, пришлось туго. Он находился в большом затруднении, не зная, где ему провести ночь. Когда гроза прошла, Франц, к своему утешению, увидел вдали свет и скоро очутился перед бедной, обещавшей мало удобств, крестьянской лачугой. Хижина походила больше на стойло для скота, чем на человеческое жилище. Неприветливый хозяин грубо, будто перед ним объявленный вне закона изгнанник, отказал ему в ночлеге. Он как раз собирался ложиться спать на соломе, рядом с волами, и ему было лень из-за кого-то опять раздувать огонь в очаге. Франц недовольно затянул своё жалобное «Мизерере»,[193] чередуя его с крепкими проклятиями вестфальским степям. Крестьянин, которого всё это мало тревожило, с абсолютным хладнокровием, не обращая никакого внимания на приезжего, ибо закон гостеприимства был ему совершенно незнаком, задул огонь. Но путник за дверью продолжал надоедать ему жалобами и не давал спать. Тогда, чтобы отделаться от него, хозяин сказал:
— Земляк, если вы хотите хорошо устроиться, да так, чтобы за вами ухаживали, то здесь, как ни старайтесь, вы этого не найдёте. Поезжайте дальше и по левую сторону, за кустарником, увидите замок достойного рыцаря Эберхарда Бронкхорста, — он даёт приют любому страннику, как хлебосольный хозяин пилигриму, идущему от гроба Господня. Только в голове у него поселился червь безумия, вызывая в нём приступы ярости, и ни один путник не уходит от него, не испытав на своей спине силу его кулаков. Если вы не боитесь синяков, то вам у него понравится.
Заплатить такой ценой за тарелку супа и кружку вина согласится, конечно, не каждый, хотя, ради лакомого куска, обжоры и чревоугодники позволяют себя дёргать, щипать и драть за волосы и готовы терпеть любые издевательства самодура, лишь бы им пощекотали нёбо вкусной едой. Франц, право, не знал что и делать, но, подумав, преодолел робость и решился всё же на это рискованное предприятие. «Какая разница, — подумал он, — намну ли я здесь спину о жёсткую солому, или мне намнёт её рыцарь Бронкхорст у себя в замке. Растирание очень хорошо помогает от лихорадки, а я чувствую, она скоро начнёт изрядно меня трясти, если я не просушу своё мокрое платье».
Франц дал лошадёнке шпоры и скоро достиг ворот замка, построенного в старинном готическом стиле. Он смело постучал в железную дверь.
— Кто там? — отозвался изнутри голос.
Церемония открывания ворот была так же тягостна для озябшего путника, как и для наших путешественников, справедливо проклинающих деспотизм стражников и таможенных чиновников. Так или иначе, Францу ничего не оставалось, как покориться обычаю этого дома и терпеливо ждать, настроен ли добрый человек в замке поколотить его, или соизволит предложить ночлег под открытым небом.
Владелец старого замка в юности был бравым воином и служил в королевских войсках под знамёнами храброго Георга Фрундсбергского. Командуя пехотинцами, он совершил поход в Венецию, потом вышел в отставку и жил в своём имении, искупая грехи, совершённые в военных походах. Он делал много добрых дел, — кормил голодных, поил жаждущих, давал приют странникам, которым приходилось, правда, терпеть от него побои, ибо это был грубый, дикий воин, за многие годы, проведенные им в тиши мирной жизни, так и не избавившийся от своих солдатских привычек. Продрогшему путнику, готовому за хорошее угощение подчиниться местным обычаям, ждать пришлось недолго. Изнутри заскрипели засовы, и ворота распахнулись со стоном, будто предостерегая жалобными звуками незнакомца, а, может быть, сочувствуя ему.
Холодная дрожь пробежала по спине испуганного путника, когда он въезжал в ворота замка. Но, вопреки ожиданиям, Франц был встречен с надлежащим гостеприимством. Несколько слуг поспешили помочь ему сойти с седла, отстегнули багаж, отвели вороную в стойло и провели гостя к господину в хорошо освещённую комнату. Воинственный вид атлетически сложенного человека, вышедшего ему навстречу и оказавшегося, между прочим, мужчиной в расцвете сил и полным энергии, крепкое рукопожатие, от которого Франц едва не вскрикнул, и громкий голос, будто перед ним глухой, привели робкого странника в трепет. Он никак не мог скрыть своё состояние и дрожал всем телом.
— Что с вами, молодой человек? — спросил рыцарь громовым голосом. — Что вы дрожите, как осиновый лист и бледны как смерть?
Франц немного успокоился, вспомнив, что его спине все равно ещё предстоит оплачивать счёт, и его малодушие вдруг сменилось храбростью.
— Господин, — ответил он непринуждённо, — вы видите, меня насквозь промочил дождь, будто я только что переплыл Везер. Прикажите слугам сменить мне платье, а моё высушить, и пусть подадут закуску да хорошего вина, чтобы прогнать лихорадку, — вот тогда и сердцу моему будет радость.
— Хорошо, — сказал рыцарь, — требуйте, что вам нужно и располагайтесь, как дома.
Осмелевший Франц заставлял прислуживать себе, как турецкому паше. Зная, что от побоев ему все равно никуда не уйти, он решил получить за них как можно больше удовольствия и всячески издевался над слугами, которые старались во всём ему угодить. «Чему быть — тому не миновать! — думал он про себя. — Семь бед — один ответ!»