Ларин проследовал к центральному крыльцу. Одет он был неброско: темный плащ, черные брюки и свитер, в руках держал кожаную папку. Стационар встретил его запахом лекарств и почти полной тишиной. Днем у больных посетители – редкость.
– Вы куда, молодой человек? – остановила его возле самой лестницы бдительная дежурная в униформе вневедомственной охраны.
– Во-первых, не такой уж и молодой. Майор по определению не может быть молодым, – мягко улыбнулся Ларин. – А во-вторых… – он привычно распахнул перед пожилой дежурной удостоверение. – Городское управление ГИБДД, – продублировал он, поскольку заметил лежащие на столе перед женщиной очки. – Расследование проводим по поводу ДТП.
Есть люди, особенно старшего поколения, на которых удостоверения с государственным гербом и разными аббревиатурами действуют завораживающе. Стоит им бросить беглый взгляд на сафьяновые корочки, как тут же весь стандартный набор вопросов и возражений бесследно испаряется.
– Халат только наденьте, – попросила дежурная. – Больница все-таки. Куда идти, знаете?
– Без согласования с вашим начальством я бы здесь не появился, – Андрей набросил на плечи белый халат и стал решительно подниматься по лестнице.
Моложавый хирург, заместитель заведующего отделением, уже ждал его возле ординаторской. Они поздоровались, внимательно посмотрели друг на друга, и только после этого Ларин поинтересовался:
– Так смогу я поговорить с пострадавшей? Вчера вы сказали мне, что это возможно.
Врач смотрел на Ларина словно опытный физиогномист и наконец произнес:
– Да, пожалуйста, но только недолго. Пациентка подключена к аппарату стимуляции сердца. И учтите, она ничего не знает о гибели дочери. Мы ей не говорили. На этом свете она держится лишь благодаря мысли о том, что не сможет оставить годовалую дочку одну. Только это удерживает ее среди живых. И о суде она не знает.
– Вижу, вы следите за Интернетом. В официальных СМИ об этом внятно не писали.
– Сегодня только из Интернета правду и узнаешь, – врач уже проникся доверием к Ларину. – У вас минут десять, не больше.
– Понимаю. Здесь реанимация… Так что я могу сказать ей о дочке? Ведь она спросит…
Пострадавшая лежала в отдельной палате. Наверняка сказалось сочувствие к ней со стороны персонала. Бледное лицо практически сливалось с бинтами, которыми была почти полностью обвязана голова. Из-под простыни тянулись проводки к аппарату, установленному на тележке. На экране ярко прорисовывалась и ползла ломаная линия.
Ларин представился довольно туманно:
– Я из городского управления ГИБДД, мы проводим расследование.
– Так вы из милиции? Где моя дочь? – чуть слышно спросила женщина и тут же попыталась подняться.
Андрей присел на стул, положил ей руку на плечо.
– Не волнуйтесь, – ему трудно было обманывать бедную женщину, а потому Ларин попытался изъясняться обтекаемо, не раскрывая всей правды. – Я только что беседовал с доктором. Он запретил мне касаться этой темы.
– Она где-то недалеко от меня. Я это чувствую, – шептала потерпевшая и теребила в ладони край простыни.
Ларин отвел взгляд.
– Да, врач говорил мне, что она тоже находится в этой больнице.
– Вы мне правды все равно не скажете, – разочарованно протянула женщина.
– Зато вы можете помочь нам. Во-первых, я хотел бы уточнить один момент, поскольку в ваших документах отец дочери не указан.
– Я не хотела бы говорить об этом. Какое отношение…
– Поверьте мне, это очень важно. От этого многое зависит, – голос Ларина звучал вполне убедительно. – Врач позволил мне поговорить с вами не больше десяти минут, и я не хотел бы тратить время на объяснения. Потом вы все поймете.
– Если я отвечу вам, что он даже не знает о существовании дочери, это вас удовлетворит?
– Абсолютно. А теперь постарайтесь вспомнить все, как было. Вы видели человека за рулем джипа?
– Да.
– Постарайтесь его описать, – Ларин держал в руках папку. Скрытая в ней камера снимала женщину, фиксировала каждое ее тихое слово.
На лице пострадавшей появилась гримаса страдания, она лишь беззвучно шевелила губами.
– Хорошо, тогда поступим так. Вот две фотографии, – Андрей держал фото Алекса Матюкова и Базанова. – Кто из них управлял машиной?
Рука женщины выскользнула из-под простыни, задержалась над фотографиями, а затем уверенно указала на Алекса.
– Вот он. Молодой, будь он проклят…
– Вы уверены?
– Этот момент у меня в памяти отпечатался, словно при вспышке молнии. До своей смерти не забуду. Представляете, везла коляску, и тут… Я не могу ошибиться.
– А второй, вы его узнаёте? – Ларин указал на фото Базанова.
– Я его первый раз вижу. Кто он?
– Просто процедура опознания у нас такая. Вместе с портретом подозреваемого мы показываем и фото абсолютно не причастного к делу человека. Спасибо.
Дальнейшие расспросы практически ничего нового Ларину не дали. Кое-что уже он знал, о чем-то догадывался сам. Вина молодого наркомана Алекса вырисовалась абсолютно четко. Андрей поднялся, тихо пожелал выздоровления.
– Его накажут? Нельзя же так ездить.
– Обязательно накажут. Это я вам обещаю.
В дверях палаты Ларин разминулся с медицинской сестрой. Женщина в возрасте катила перед собой штатив с капельницей. Пациентка покорно дала загнать себе в вену иголку, откинулась на подушку.
– Где моя девочка? – спросила она.
Медсестра не выдержала напряжения, отвернулась, подошла к окну и задернула шторы.
– Вы тоже женщина и должны сказать мне правду, – долетело с больничной койки. – Я чувствую, она где-то здесь, рядом, – пациентка смотрела в нависавший над ней белый потолок. – Скажите мне правду, какой бы она ни была.
Медсестра шелестела занавесками. За окном в кронах деревьев метались, шумели вороны, и женщине казалось, что они пытаются ей рассказать о судьбе дочери, вот только она не умеет понимать их птичий язык.
Немолодая женщина в белом халате не могла найти в себе силы произнести страшную правду, но и обмануть мать, лишившуюся единственного ребенка, она не решалась.
«В конце концов, моя работа – помогать врачам бороться за ее жизнь, – думала медсестра и продолжала возиться с занавесками, хотя в этом не было никакой необходимости. – Пусть пришлют ей психолога. Есть же специально обученные люди. Они умеют помочь переносить несчастье. Хотя как ей можно помочь? Я бы сама с ума сошла на ее месте».
– Спасибо, что сказали, – внезапно тихо произнесла пациентка реанимации.
Медсестра замерла и обернулась, ведь она и слова не произнесла. А больная продолжала:
– Я знала, что с моей Кристиночкой плохо. А вот вы сказали мне правду – она в детской реанимации в соседнем корпусе, и даже есть надежда, что когда поправится, то будет ходить. Так это вам доктор сказал? Он просто не хотел, чтобы я волновалась?
Медсестра растерянно кивнула.
– Вы сказали, и мне стало спокойнее. Я же чувствовала, что она рядом. Иногда она плачет, так ей больно, и мне кажется, что я слышу ее плач. Вы сходите к ней, ведь вас пустят, вы же тут работаете. Пусть пока она не все понимает, но моя девочка очень умная… Скажите, что я ее очень люблю.
– Хорошо, хорошо… – шептала медсестра, пятясь к двери; ей казалось, еще немного, и она сама тронется рассудком.
А в это самое время неподалеку от больницы остановились скромные «Жигули». В салоне находились те самые двое дорожных инспекторов, которым не посчастливилось оказаться на месте трагедии, случившейся по вине Алекса Матюкова. На этот раз оба стража порядка были в штатском. Одежда разительно меняет внешность людей, привыкших носить форму, но не меняет способ мышления в его сущности.
Их появление в этом месте и в это время не было случайностью. Базанов, взявший на себя на суде вину Алекса Матюкова, встретился-таки с его отцом-генералом. План по локализации скандала, изложенный майором Базановым, понравился высокопоставленному чину из ФСБ, и он охотно согласился его профинансировать. В самом деле, оставались свидетели происшествия, которые могли впоследствии заговорить…
Лейтенант Анатолий Баранов нервно постукивал большими пальцами рук по баранке машины. Старший наряда, капитан Александр Иванов, сидел рядом.
– Ну что, Толян? Бери пакет и неси.
– Не могу, – Толян продолжал смотреть прямо перед собой. – Это на службе я у тебя в подчинении, а тут дело такое, что мы оба с тобой по самые уши в дерьмо вляпались. Понимаешь, я теперь каждый вечер, когда в детскую захожу посмотреть, как моя дочка спит, сразу тот вечер на перекрестке вспоминаю. И суд…
– Выбрось из головы, Толян. Конечно, жаль, что девчонка погибла. Но мы-то с тобой ни при чем. Мы же никого не сбивали. И ее уже ничем не вернешь, хоть на голове стой. Ну что, тебе легче стало бы, если б того генеральского сынка за решетку упекли? Что бы от этого в мире переменилось?
– Не знаю даже.
– А ты не думай – это самый простой способ. Вот я стараюсь никогда не думать. Есть ситуации, в которых от тебя ничего не зависит. Ну невозможно же лбом стену прошибить. Да и зачем стараться, когда все и всех устраивает?
– А ты вспомни, как на суде приходилось свидетельствовать – врать внаглую. Спокойно ты потом ночью спал? Меня жена трясла, колотила, а я все во сне кричал и не просыпался. Снилось, что меня в мешок заталкивают и волокут куда-то по брусчатке…
– Ну и что? – Чувствовалось, что капитан говорит неискренне, что и у него на душе кошки скребут, но тем не менее, как старший по званию, он стремился развеять сомнения подчиненного. – Сон – это сон, а явь – это явь. Ведь на самом деле тебя никто в мешок не заталкивал и заталкивать не будет. У Матюкова все схвачено. Да – и ты, и я ложные показания дали. Ну и что, мир от этого перевернулся? Или рога у тебя выросли? Все, что ни делается, к лучшему. Тебе же за эти показания неплохо заплатили. Когда ты деньги брал, не сильно сомневался…
– Кто ж от денег откажется? К тому же если другого выхода нет.