Немцы как молодой народ, более молодая культура все еще несут в себе следы "старого мещанства, старой покорности, старой нищеты и узости". Отсюда присущие немцам элементы внутренней несвободы. Им, как и нам, пришлось долго (и по капле) выдавливать из себя удельные и княжеские амбиции элит. Их культура гибла в бесконечных распрях и войнах. Их мастера вынуждены были покидать родину в поисках защиты или куска хлеба. Но в конце XVIII в. и особенно в XIX в. немцы возродились. Они проявляли больше свободы и живости. чем французы и англичане "с отвратительной пуританской чопорностью и условностями". В сфере культуры и духа они выглядели раскрепощеннее, чем американцы (с их банальными и ходячими идеями). Немцы поняли, что западные либеральные одежки все же не для них. "И если что-либо может угрожать основам свободы, то это заимствование той демократии, которая лишь требует свободных возможностейдля деловой активности и тешит свой идеализм исключительно всеобщим равенством, являющимся в действительности всеобщей посредственностью и пустотой…". Спору нет, и немецкая идея свободы испытала на себе сильное воздействие французской и английской свобод. Но при этом она сохранила немецкие черты. Понятие политической свободы является производным от условий и факторов духовно-социальной жизни. Оно имеет и свой собственный смысл. В чем же он состоит? Если сказать одной фразой, то немец – больший государственник и общинник, чем англичанин, американец, француз, еврей. Те в основе своей скорее все же индивидуалисты, если и признающие государство, то лишь как "неизбежное зло". Воля нации и государства – это то, чем живет и руководствуется едва ли не каждый немец (и русский), снизу доверху. Поэтому то, что англичанин сочтет пустым и безнравственным, француз – оскорбительным, американец – нелепым и рабским, еврей – глупым и невыгодным, немец и русский воспримут как нечто само собой разумеющееся, нравственное, высоко патриотичное, как безусловное требование всей нации. Отсюда порой трудно, а то и невозможно понять мотивы и действия их культур.
Среди немцев заметнее: дисциплинирующая сила, организованность, эффективность труда. Работать можно либо хорошо, либо очень хорошо! Увы, этих великих свойств, скажем прямо, порой не хватает русским. Немцы создали и удивительный организм, давший жизнь промышленному гиганту. Немец-индустриал, немец-мастер выступает как мыслитель труда. Он не утерял "зерна личной свободы", но воспринял ее как часть большого целого. Но немец не чужд и мировых заимствований. Он даже «космополит», но это космополитизм, если угодно, русской икры и водки, или уж, на крайний случай, французского шампанского или коньяка.
Немец сумел воспользоваться всеми преимуществами единства крови и языка. Свобода и демократия не угрожают тут целостности государства. Он дорожит национальным единством. Хотя, как пишет Трёльч, в иных условиях свободы могут стать "смертельно опасной взрывчаткой" для некоторых государств, густо населенных разными народами и национальностями, говорящими на разных языках. В таких странах свобода и демократия могут привести к полному разложению государственных образований. Любая "вражеская дипломатия, которая воспользуется принципом национального самоопределения, может бросить искру в эту бочку с порохом". Такая ситуация как раз и сложилась в современной России.[692]
"Следы немца", мы не раз убедимся, когда речь пойдет о культурном становлении и росте России, то и дело встречаются а различных областях русской науки, промышленности, культуры и образования. Мы старались, как сказал поэт, перенять "английский счет, французский блеск, немецкое упорство". Вспомним и строки из стихотворения А. Блока – "Скифы":
Мы любим все – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно все – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…
Мы помним все – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады…
При всех его достоинствах немец лишен некоторых важных черт. Душа росла и развивалась в узких и тесных рамках мелких государств. Она разорвана и разобщена, как и ландшафт, среди которого она обитает, стеснена и приглажена. Немец – «фанатик человеческой деловитости». В книге «Европа и душа Востока» В. Шубарт (1897–1942) дал характеристику плюсам и минусам своего народа, назвав Германию «тюрьмой обязанностей» и «страной без души». Немец холоден сердцем, и эта холодность порой напоминает ледяной панцырь Антарктиды. Конечно, эта «сердечная очерствелость имеет и положительную сторону: она делает немца лучшим рабочим в мире». Но она же оставляет его абсолютно равнодушным к страданиям других народов. Считая себя вправе повелевать целыми нациями, они напоминают порой бездушных жестоких надзирателей. Методичность, усидчивость, организованность – все это может дать как плюс, так и минус. Немцы одинаково точно, тщательно и расчетливо выстроят великолепный автомобильный завод – или печи Освенцима. Всякие моральные, религиозно-нравственные или гуманистические оценки при этом не будут ими приниматься в расчет. И в том и в другом случае главное – Ordnung und strenge Disziplin (нем. – «Порядок и строгая дисциплина»). Немец настроен на борьбу, распри, завоевания, захваты и обособления. «Много врагов – много чести», – так гласит немецкая поговорка, украшающая лавровым венком всеобщую неуживчивость и страсть к раздорам. На старых крестьянских домах даже можно встретить такую надпись: «Святой Флориан, пощади наш дом, подожги другие!» Так думал немец, если он по деловым соображениям или по причине воспитания не выражал этого открыто (как отмечал в 1838 г. В. Шубарт). Чувство братства здесь в упадке, а доминирует чувство власти. Однако поскольку поджигать дома соседей-немцев строго запрещено законом (а всякий немец чтит закон больше всего на свете), то он гораздо охотнее разожгет пожар войны в соседней стране. Это отражается в проявлении немцами бури их национальных чувств.
Немец – самый взрывоопасный человек на Земле. Вся история его бытия напоминает паровой котел, где все время нарастает давление. Шубарт пишет: "Немецкое национальное чувство живет общей ненавистью. Оно по своей природе воинственно и исключает пацифизм. В мирных ситуациях оно очень скоро угасает и только под давлением ненависти просыпается вновь. Только в движении против чего-то вызывает оно мощные волны. Так было в 1813, 1870, 1914, 1933 годах. Национал-социализм тоже вырос как антисемитизм. Только в общем неприятии еврейства немцы осознали и нашли себя как таковые, или, по меньшей мере, так им кажется. Здесь наиболее четко проявляется протестующий характер немецкого национального чувства. В то время как русское мессианское сознание стремится к единению рода человеческого и более всего питается из идеи всеединства мира, – немецкое национальное чувство живет противоречиями между народами и угасло бы, если бы всемирное единение удалось. Отнимите у немцев общего врага, и они начнут враждовать друг с другом". Любовь к войне, вызывавшая у них "оргии восторга", ныне перестала быть символом освобождения немцев от цепей их человеческой неполноценности. Братские чувства лучше обретать не на полях битв, а в мирном общении.[693] Только в союзе с Россией и возможно существование демократической Германии.
Работа, Свобода и Хлеб!
Думаю, что и сегодня многие немцы относятся к атлантической Европе примерно так же, как об этом говорил в 1930-х гг. идеолог так называемой консервативной революции Ю. Эвола. «Европа потеряла свою простоту, она потеряла центр своей деятельности, она потеряла свою жизнь. Демократический недуг и семитский яд пропитали ее вплоть до самих корней, – они везде: в праве, в науке, в мышлении… Европа сейчас – это огромное шарлатанское месиво… Все это – плоды столь восхваляемой западной цивилизации».[694]
Англо-французская Европа все отчетливее подпадает под власть Америки, в которой, как мы видим, в последнее время все более заметную роль играет сионистский элемент. Не случайно немецкая газета "Франкфуртер альгемайне" задается вопросом, а что ожидает Соединенные Штаты и мир в результате возможного появления евреев Гора-Либермана во главе правительства Америки: "Никто не может подсчитать, во что обойдется всем нам такое еврейское правление".
Великая Германия создана так, что в главных ее элементах немыслима без России (русские придают ей высший, божественный смысл). Достоевский сказал, что если Германия хочет быть великой, то Россия родилась великой. Предназначение Германии не на куцых развилках Европы, а на необъятных просторах России, в союзе с ней. Эта "последняя глава истории мира", как и история будущей Германии и России, будет писаться и русско-немецким пером.