ние к голосу тех, кто обращается ко мне за помощью, а также к голосам моих коллег и внешних свидетелей в терапевтических беседах. Истории, которые я здесь описал, дали мне возможность увидеть, как выглядят злоупотребления властью внутри терапевтических отношений, как проявляется гетероцентризм и привилегированность белой расы. Они показали мне, что терапевтическая работа двигается не только благодаря усилиям терапевта, вклад обратившихся за помощью людей и внешних свидетелей может быть не меньшим, а иногда и бо́льшим.
Но дело не только в том, что обстоятельства предоставляют нам возможности; важно, как мы на эти возможности откликаемся. Что определяет наши реакции? Конечно, я представляю, что могу услышать – что в основе моих реакций лежат стремление к пуризму[23] и представления о политкорректности. У меня нет никакого интереса к тому, что называется пуризмом, и я никогда не пытался быть политкорректным специально. И тем не менее (и это часть моей этики, моих внутренних правил) я прислушиваюсь к тому, что люди говорят о последствиях злоупотребления властью внутри терапевтических отношений; о воспроизведении доминирующих в культуре властных отношений, включая проявления дискриминации по признаку сексуальной ориентации; о привилегиях белой расы и формах их проявления. Я уважаю их мнение и считаю важным признавать их вклад в терапевтический процесс, так же как и вклад внешних свидетелей. И для меня принципиальна децентрированная позиция терапевта – приоритет «макромира» жизни в противовес «микромиру» терапии.
Именно эти принципы определили мою реакцию на описанные в этой главе случаи и привели к тому, что они стали поворотными моментами в моей работе. Это своего рода личная и профессиональная этика. Она подчеркивает нашу ответственность за последствия того, что мы говорим и что делаем в своей терапевтической практике. Именно она побуждает нас строить свою работу таким образом, чтобы она была прозрачна для людей, которые к нам обращаются. Эти принципы побуждают нас признавать, что люди, занимающие субъектную позицию в доминирующих властных дискурсах, знают гораздо больше о наших привычках мышления и поведения, чем мы сами. Следование нормам этой этики ставит во главу угла отношения между людьми, а не индивидуализм (последнее модно в современной западной культуре). Наша профессиональная этика побуждает нас подвергать критическому анализу свои убеждения и спрашивать себя, в какой степени мы в своей работе воспроизводим технологии власти – традиционной или современной.
Ситуации, описанные в этой главе, стали поворотными в моей работе, потому что дали мне возможность привести мою деятельность в бо́льшую гармонию с теми принципами, которыми я руководствуюсь в работе. Но эти мои принципы входят в конфликт с двумя тезисами, которые сейчас доминируют в культуре терапии и консультирования. Один из них гласит, что качество терапевтической работы определяется ее доказательностью. То есть если какой-то подход основывается на фактических данных, то это оказывается важнее всех остальных соображений. Второй тезис касается признания главенства терапевтических отношений. Подразумевается, что к результату приводят терапевтические отношения между психологом и обратившимся к нему за помощью человеком, и это не зависит от подхода. То есть в разных психотерапевтических подходах больше сходств, нежели различий, а сама модель и подход значат совсем не много.
Однако мне кажется, что заявления о том, что у нас должны быть доказательства эффективности нашей практики и что терапевтические отношения важны сами по себе, неправомерны. Я не думаю, что кто-то будет сомневаться в том, что доказательства эффективности важны для результата. И я не думаю, что кто-нибудь будет сомневаться в том, что терапевтические отношения важны для результата. Но вопрос в том, о каких результатах мы говорим? Мне кажется, что именно этот вопрос выводит на первый план тему этики. Этот вопрос делает этику ключевым аспектом рассмотрения любой терапевтической практики.
Недавно я прочитал рассказ об одном случае. У человека были какие-то проблемы, связанные с тревожностью, и специалист сформулировал заключение, что этому мужчине не хватает уверенности в себе. В частности, по мнению терапевта, это выражалось в том, что когда этого мужчину «подреза́ли» на дороге, его это не задевало, хотя большинство водителей в подобной ситуации ведут себя по-другому – злятся и возмущаются. С мужчиной работали в одном из доказательных подходов, терапевт сосредоточился на формировании подобающих терапевтических отношений, в результате этот мужчина в ситуациях, когда его «подреза́ли» на дороге, стал испытывать и проявлять больше фрустрации, действовать «подобающим образом», то есть чаще вовлекаться в дорожные скандалы. Абсолютно точно подход сработал, есть тому доказательства, и я абсолютно точно уверен, что терапевтические отношения сыграли в этом важную роль.
А теперь давайте представим себе эту ситуацию в другом контексте. Представьте себе, что этот человек, у которого есть проблемы с тревожностью, приходит к вам. И вы слышите истории о том, как ему живется, и в том числе истории про то, как он ощущает себя на дороге. Вам становится любопытно, как же ему удается не раздражаться, не делать из мухи слона и не вовлекаться в выяснения отношений, которые всегда так или иначе происходят между водителями. А теперь представьте себе, что это ваше любопытство приводит к тому, что мужчина начинает больше обращать внимание на то, что в жизни присутствуют формы поведения, традиционно не относящиеся к «мужским», и задает себе вопрос, как так получилось, что ему подобное отношение к жизни весьма свойственно. Представьте себе, что в ходе работы это отношение к жизни приобретает новые краски, становится все более насыщенно описанным, и этот человек входит в более тесный контакт с собой и со своими представлениями о жизни. Представьте себе, что в результате этого исследования он обнаруживает, что это его «не мужское» отношение к жизни позволяет ему гораздо более гибко реагировать в разных сложных ситуациях, и испытывает гордость за свою позицию и чувствует себя в гораздо большей гармонии с жизнью. Так же, как и в первом сценарии, у нас есть доказательства, что подход сработал. И у нас нет никаких сомнений, что терапевтические отношения были весьма значимым фактором в подобном исходе работы… Вот поэтому я и говорю, что, если мы ставим во главу угла доказательность и качество терапевтических отношений, это практически ни о чем нам не говорит.
Какова наша роль – не осознавая того, воспроизводить и транслировать нормы и правила современного дисциплинарного общества? Или поддерживать разнообразие современной жизни? Продвигать скудные однобокие представления о жизни – или привносить сложность, развивая альтернативные истории? Какой контекст мы создаем в кабинете – тот, что подтверждает уже известное и привычное, или такой, в котором мы двигаемся в сторону неизвестного, того, что еще можно узнать? И что мы ищем – привычное в необычном или необычное в привычном?
В этой главе я рассказал о нескольких ситуациях, которые стали поворотными вехами в истории моей работы. Я описал, каким был мой отклик на эти ситуации, и каким образом на него повлияли моя собственная этика, мои принципы и правила. В заключение хочу сказать, что я убежден, что качество работы зависит от того, следуем ли мы перечисленным выше принципам. Если мы не считаем эти принципы важными, то мы можем перестать замечать жизнь во всем ее разнообразии. Если мы не ставим их во главу угла, мы рискуем просто поддерживать само собой разумеющиеся дискурсы нашей культуры, которые ведут к конформизму и единообразию. Если мы игнорируем их, мы можем стать, сами того не осознавая, соучастниками традиционной власти, воспроизводя неравенство. Или же, хотя и невольно, будем реализовывать технологии современной власти, оперируя принятыми в нашей культуре нормирующими убеждениями.
Глава 3. Власть терапевта: изменяя традиционный терапевтический контекст
В среде психотерапевтов принято воспринимать терапевтический контекст как священную неприкосновенную фигуру, никак не связанную с доминирующей в обществе культурой отношений. Однако отсутствие рефлексии в этой области приводит к тому, что та же самая культура отношений неосознанно воспроизводится самими терапевтами, а это, в свою очередь, воспроизводит контекст, способствующий возникновению и развитию проблем у тех, кто обращается к нам за помощью (например, возвеличивание индивидуализма и укрепление жестких рамок гендерных ролей).
В этой главе я приведу примеры того, как в рамках терапии может воспроизводиться доминирующая культура, проанализирую, как это влияет на всех людей, вовлеченных в терапевтическое взаимодействие. Расскажу о некоторых выводах и следствиях, которые требуют от нас пересмотра представлений о терапевтическом контексте. Таким образом, мы сможем увидеть, что на самом деле мы делаем, находясь в рамках традиционного представления о роли терапевта, и как мы можем это изменить.
В последние годы многие терапевты сталкиваются с одной и той же проблемой: как изменить культуру терапии? Пересмотр терапевтической практики дается нелегко, но мы можем найти способы это сделать. Если принятые в психотерапии отношения воспроизводят принятые в доминирующей культуре отношения, значит, возможно и обратное – изменяя культуру отношений в кабинете, можно влиять и на трансформацию отношений в обществе. Очень многие из нас уже делают это. Вот на этом я и предлагаю сосредоточиться.
Джеймс
Представляясь, Джеймс говорит о себе: «Я шизофреник». Он рассказывает мне свою историю психотических эпизодов и госпитализаций в психиатрическую больницу. Он приводит детали своих основных диагнозов и перечисляет лекарства, которые принимает. Дальше он начинает рассуждать об общем состоянии дел в своей жизни и в процессе этого знакомит меня с чувством глубокого отчаяния, с которым борется каждый день. Он так отчаянно старается, и все же каждый раз терпит неудачу. Ему так хочется, чтобы его жизнь продвигалась вперед, но снова и снова то, что он называет «эпизодами с голосами», сбивает его с пути, выбивает у него почву из-под ног.