Я уверен, что представление о терапевтическом контексте как о процессе, не зависящем от мира за окном, иллюзорно. Более того, я считаю, что признание того факта, что терапия в определенной степени воспроизводит доминирующую в обществе культуру отношений, помогает нам обрести новую профессиональную позицию: она будет способствовать пересмотру традиционного терапевтического контекста и создаст возможности для формирования иных взглядов на него. Я убежден, что нам еще есть куда двигаться, и в этом нам помогают:
– исследования этики – правил и принципов, доминирующих в современном обществе;
– понимание связи между современной этикой и утопическим представлением о том, как должно быть устроено общество;
– понимание современных механизмов управления людьми.
С чего мы можем начать этот процесс? Большинство людей, освоивших профессию психотерапевта, принадлежат как минимум к среднему классу, а часто и к более привилегированным слоям общества. Исследуя доминирующую этику этих людей, мы неизбежно столкнемся с современным представлением об ответственности, требующей от человека быть совершенным и во всем добиваться желаемого. Эта этика определяет и отношение к действиям и поступкам. Здесь я бы хотел процитировать Шэрон Уэлч (Welch, 1990):
«Мы исходим из допущения, что «быть ответственным» означает, что человек может гарантировать, что достигнет поставленных целей. “Действовать” – значит быть уверенным, что в результате конкретного действия произойдут определенные события. Подобное понимание ответственности ведет к тому, что когда речь заходит о сложных и крупных проблемах, воля парализуется. В результате многим людям, когда они сталкиваются со слишком большой проблемой, которую невозможно решить в одиночестве в обозримом будущем, – представляется естественным вообще ничего не делать» (С. 3).
Мне кажется важным рассмотреть, каким образом эти нормирующие убеждения влияют на терапевтов, людей, которые обращаются к ним за помощью, и на терапевтическое взаимодействие как таковое.
Понятно, что, пребывая во власти современных представлений об ответственности, сложно отказаться от соблазна стать тем, кто способен своей работой изменить жизнь других людей. Существенная часть обучения психотерапевтов ориентирована на представление о том, что имеет смысл совершать только те действия, которые приводят к видимым результатам. Причем желательно, чтобы этот результат был еще и быстрым. Имея подобные убеждения, очень трудно сохранять упорство при столкновении со сложными и масштабными проблемами. Если мы считаем, что должны и можем в одиночку и прямо сейчас помочь людям решить их проблемы и достичь желаемого результата, то в случае, когда мы имеем дело с сильным сопротивлением или с ситуацией, которую изменить невозможно, мы пугаемся и оказываемся не способными делать что-либо вообще.
Если мы понимаем, как влияет на нас принятая в современном западном обществе идея совершенства и широко распространенное представление о том, как именно мы должны действовать, чтобы соответствовать требованиям общества и слыть ответственными и результативными, то столь часто встречающиеся среди терапевтов отчаяние, упадок духа, цинизм, неверие и выгорание становятся легко объяснимыми.
Я еще раз процитирую Шэрон Уэлч, из той же книги, но теперь уже на тему отчаяния:
«У этого отчаяния богатых людей, отчаяния среднего класса, есть определенный “душок”: это отчаяние, устроившееся на подушке привилегий, и оттуда и растущее. Когда у человека есть интересная работа, прекрасная система здравоохранения, хороший дом и доступ к изящным искусствам, ему легче сдаться, отказавшись от идеи социальных изменений, тем более если они требуют длительных усилий. Когда у тебя хорошая жизнь или она возможна в ближайшей перспективе, возникает искушение отказаться от идеи о том, что такая же хорошая жизнь может быть доступна и другим, сдаться и решить просто наслаждаться этой хорошей жизнью для себя и своих близких… Готовность опустить руки – это привилегия тех, кто привык иметь слишком много власти, привык удовлетворять свои потребности без особого труда, привилегия тех, кто привык иметь в доступе экономическую и политическую систему, отвечающую на их потребности» (С. 15).
Хотя поначалу это кажется достаточно парадоксальным, Уэлч предполагает, что чем выше социальное положение человека, тем более он уязвим: есть прямая взаимосвязь между его положением в иерархии привилегий, знания и власти и тем, насколько сильно поражает его паралич воли. Мы можем предположить, что мужчины, возможно, чаще чем женщины испытывают подобное состояние; белые люди – чаще, чем представители других рас; представители гетеросексуального сообщества – чаще, чем представители негетеросексуальных сообществ, и т. д. Однако я подозреваю, что едва ли кто-либо из нас вообще может быть полностью свободен от идеи о том, что мы должны быть совершенными и результативными.
Очевидно, что огромное количество людей, обращающихся к нам за помощью, живут в том же обществе, что и мы, и поэтому у них тоже есть уверенность в том, что они могут легко и быстро изменить свою жизнь в нужном направлении. Если успехом называется только мгновенная и радикальная трансформация жизненных обстоятельств, то это, без вариантов, делает нас недееспособными. При этом из поля зрения людей пропадают малые шаги, которые они бы могли сделать, любые маленькие инициативы, которые они могли бы предпринять, чтобы сделать свою жизнь в большей степени способствующей желаемым изменениям. Необходимость быть совершенным не дает людям возможности признавать и принимать значимость подобных шагов, им становится крайне сложно видеть и ценить яркие моменты в своей жизни. Получается, что никаких изменений не происходит, в результате люди отчаиваются и смиряются со своим положением.
Если для того чтобы быть услышанными и понятыми, люди должны сначала достучаться до нас и вырвать нас из уз наших собственных стереотипов, включая пресловутый «паралич воли», – а я верю, что без этого продвижение в работе невозможно, – то получается, что они вынуждены делать двойную работу и нести двойное бремя.
Значение для терапии
Когда мы понимаем, что происходит с нами, когда видим, что на самом деле мы принуждаем себя быть в нашей работе совершенными и безошибочными, то мы можем взглянуть в лицо тому отчаянию и бессилию, которые временами настигают нас. Теперь мы можем воспринимать их как проявление высокомерия, корни которого кроются все в той же доминирующей в обществе философии.
Мы можем признать, что обладаем определенными привилегиями (в моем случае, например, это привилегии белого гетеросексуального мужчины среднего класса), и что эти привилегии во многом парализуют нас. Осознание этого в свою очередь дает возможность вырваться из состояния «паралича воли»: когда мы принимаем тот факт, что достижение мгновенного результата невозможно, мы получаем шанс по-другому посмотреть на смысл и содержание нашей работы. Когда мы позволяем себе отойти от необходимости быть совершенными и постоянно стремиться к этому, нам становится легче помогать людям замечать и уважать те малые шаги, которые они уже совершают для создания новых возможностей в своей жизни. Кроме того, мы вместе с ними начинаем видеть и то, что они только еще могут совершить. У нас получается различать и называть голоса, в которых звучит несогласие. Мы обретаем способность видеть и ценить действия, которые, по сути, являются актами сопротивления доминирующему социальному порядку.
Когда мы начинаем сомневаться в претензиях современной этики на абсолютную истинность, мы обнаруживаем, что способны поддерживать в людях убеждение, что они могут влиять на свою жизнь, признавать их уникальные интерпретации жизни и способы взаимодействовать с нею.
Мы открываем для себя возможность активно исследовать альтернативные способы изложения личных историй и связанных с ними историй отношений. Мы можем активно встраивать в навязанные массовой культурой сюжеты истории сопротивления и противостояния.
Если человек, обратившийся к нам за помощью, подвергся любым формам насилия и жестокого обращения, то обнаружение в себе чего-то неполоманного, сохранившегося помогает ему понять, что силы притеснения одержали победу только частично, что им не удалось полностью поработить его, и даже если какие-то области его жизни сильно пострадали, он все равно продолжает сопротивляться. Когда люди получают возможность посмотреть на свою жизнь таким образом, – это оказывает очень сильный эффект и становится крайне важным для их будущего.
Подобное признание дает нам иные опоры, Уэлч называет их этикой риска: мы позволяем себе действовать в ситуациях, когда гарантировать результат – а иногда даже и предсказать его – вообще невозможно. Мы опираемся при этом на убеждение, что люди способны преодолеть сложности, и у них достаточно ресурсов для этого. И терапевтический процесс, таким образом, становится более прозрачным, он освобождается от контроля и подчинения, а становится сотрудничеством.
Ответственность терапевта
Если мы исходим из идеи сотрудничества, а не контроля, то пространство терапии становится более прозрачным. Это означает, что мы обязуемся отвечать перед теми, с кем мы работаем, за образ мышления, за свои действия и за последствия нашего взаимодействия с людьми.
В прозрачном пространстве терапевты не могут занимать нейтральную позицию. Они не могут заявлять, что территория терапии стерильна и свободна от предрассудков, обусловленных социальным положением терапевта. Не могут тешить себя тем, что якобы занимают объективную позицию в работе. И не могут считать, что они каким-то чудесным образом способны выйти за пределы образа жизни и мышления, сформировавшегося под влиянием их культуры, класса, расы и гендера.