Я хочу здесь отметить, что часто то, что мы называем «сопротивлением», возникает в моменты, когда люди не понимают, что мы хотим им сказать, и не понимают, что им делать. И я думаю, что это наша ответственность. Я думаю, что если люди говорят, что они ничего не знают, то в какой-то степени это наша ответственность: мы не предоставили им достаточно возможностей для того, чтобы они узнали о себе и своей жизни то, что могут узнать.
Поэтому я считаю, что «сопротивление» – это повод для нас, терапевтов, подумать о том, что мы делаем. Может быть, мы недостаточно старались, а может, уперлись в собственные ограничения. Нам нужно посоветоваться с коллегами, с другими людьми, понять, как мы можем расширить границы своей компетентности, найти, создать и освоить новые возможности. Я думаю, что очень часто мы говорим о «сопротивлении», когда обратившийся к нам человек не понимает, как ему попасть туда, куда он хочет, покинув то место, где он сейчас находится. Потому что перед ним пропасть.
Я считаю, что наша важная задача – обеспечивать взаимодействие, которое постепенно, поэтапно, шаг за шагом будет помогать людям двигаться от привычного и известного к пока не имеющемуся, но возможному. Когда заходит речь о «сопротивлении обратившегося за помощью», я считаю это приглашением нам, терапевтам, самим разобраться, что мы умеем и чего не умеем.
Часть 2. Особые темы в терапии
Глава 6. Об анорексии. Интервью с Майклом Уайтом
Нарративные терапевты, работающие с людьми, пытающимися вернуть себе жизнь, захваченную нервной анорексией, часто используют в беседах метод экстернализации. Можете ли вы объяснить, почему в работе с этой проблематикой так важно использовать именно этот метод?
Экстернализующие беседы помогают людям охарактеризовать любую проблему, с которой они имеют дело, причем они могут делать это так, чтобы их рассказ отражал именно их индивидуальный опыт. Терапевт поддерживает людей в поиске их собственных слов, выражений и метафор, помогающих описать проблему. Одна из целей такой работы – сделать видимым и ощутимым то, что незримо и неосязаемо. Без этого такая проблема, как анорексия, может казаться тотальной, всепроникающей. И если не уточнить, что за ней скрывается, то практически невозможно осознать, очертить пределы ее влияния, понять, где она начинается и где заканчивается. Когда мы проводим экстернализующие беседы, мы определяем проблему, устанавливаем ее границы. Проблема становится отдельной сущностью, и в результате она перестает заполнять собой всю жизнь.
Должна ли проблема в результате получить только одно имя?
Я считаю, что в начале работы важно потратить достаточное количество времени, «топчась на месте», чтобы проблема получила не только имя, но и насыщенное описание. Я считаю, что это одна из основных целей терапевта – создать насыщенное экстернализующее описание проблемы. При этом проблема обозначается по-разному. В моем опыте редко бывает так, чтобы проблема получила только одно какое-то имя.
Так как нервная анорексия – это достаточно распространенное название специфической проблемы, с которой имеют дело многие женщины и некоторые мужчины, мы часто выбираем это название для насыщенного описания в начале экстернализующих бесед. Но само переживание нервной анорексии у разных людей совершенно разное, и всякий раз они привносят в эти экстернализующие беседы свои собственные уникальные описания. Среди обозначений анорексии могут фигурировать, например, такие: «перфекционизм», «чистоплотность», «ожидание». В ходе работы найденные определения «дрейфуют» от одного описания к другому. Происходит это за счет того, что терапевт постоянно пополняет копилку описаний, отражающих актуальное взаимодействие человека с проблемой.
А что происходит дальше?
Такого рода беседы приводят к тому, что люди занимают по отношению к проблеме позицию проводящих расследование журналистов. Эту роль можно расширять, разворачивая беседу так, чтобы получилось подробное описание нервной анорексии (можно использовать любое другое определение этой проблемы): того, как она устроена; каким образом действует и к каким последствиям приводит. В результате нам легче понять, что эти последствия говорят о намерениях проблемы, о ее планах на жизнь человека и его отношения с другими людьми.
Развивая метафору журналистского расследования, можно предложить поразмышлять над тем, какие жизненные контексты, области, сферы и т. д. поддерживают нервную анорексию, являются ее «спонсорами». Таким образом, мы вытаскиваем на поверхность, делаем видимыми те дискурсы жизни, которые взращивают нервную анорексию. Среди них мы обнаруживаем и связанные с ними «технологии самосовершенствования» и принципы взаимодействия с окружающими, и тогда очевидной становится роль социальных институтов во всем этом. Экстернализующие беседы позволяют обратить особое внимание на то, как люди ощущают и проживают воздействие на себя всех этих сил. Я считаю осознание этого влияния одной из приоритетных задач психотерапии.
Какие метафоры, описывающие отношения человека с нервной анорексией, появляются в ходе терапевтических бесед?
Ключевой момент здесь – не навязывать человеку, пытающемуся описать свои отношения с анорексией, уже знакомые нам, терапевтам, метафоры. Экстернализующие беседы не основываются на проталкивании каких-то готовых описаний самой проблемы и отношений человека с ней. Люди дают совершенно разные определения проблемам, которые они приносят на терапию, и по-разному описывают свои отношения с ними. В контексте экстернализующих бесед мы приглашаем людей развивать их собственные метафоры и наблюдать за тем, как по-разному они влияют на их попытки решения проблемы. Я не считаю, что наша задача как терапевтов состоит в том, чтобы занимать лидирующую роль и извне давать определения отношениям людей с их проблемами.
Однако, хотя я считаю, что мы не должны ничего навязывать, я полагаю, что мы ответственны за то, к каким метафорам мы выбираем присоединяться, какие метафоры мы поддерживаем. Например, человек может использовать для описания своих отношений с анорексией метафоры битвы, сражения или состязания: «я борюсь за выживание», «это битва не на жизнь, а на смерть», «я должен истребить анорексию», однако не только эти выражения будут определять роль и задачу самого человека в этих отношениях. Как правило, люди употребляют и другие метафоры, и нам, терапевтам, очень важно прислушиваться к ним. Например, люди одновременно могут говорить о том, что они хотят отобрать свою жизнь у анорексии. Это метафора возвращения собственности. Или они могут упоминать о сомнениях, возникающих у них в связи с навязанными анорексией ограничениями, и это выглядит как метафора протеста. Или человек может говорить о том, что он спасает свою тонущую жизнь, и это метафора спасения утопающих. Или терапевт может услышать в разговоре нечто, что намекает на геологическую метафору, например, «подорвать влияние анорексии», «пробиться», «пробить тоннель» или что-то в этом роде. В своей работе я вижу, что, описывая проблему и связанные с ней свои задачи, люди обычно используют сразу несколько метафор.
И все эти разные метафоры показывают нам потенциально разные результаты, разные возможности и разные риски?
Да, метафоры, которые люди используют, характеризуя свои отношения с проблемами, оказывают существенное влияние на поступки и дальнейший опыт. Также они влияют на интенсивность отношений людей со своими проблемами. Например, метафора сражения при описании анорексии говорит о заряженном, интенсивном взаимодействии с проблемой, использующий такую метафору человек охвачен проблемой. А вот использование других метафор способствует снижению интенсивности переживаний, а это, в свою очередь, укрепляет позицию проводящего расследование журналиста, что поддерживает более отстраненное отношение к проблеме.
Хотя у проводящих расследование журналистов, как правило, есть политическая повестка, они не ведут непосредственную борьбу с противником. В контексте терапевтических бесед подобная позиция дает возможность людям сделать проблему видимой, очень подробно описать ее и связанные с ней дискурсы, увидеть, как эти дискурсы функционируют и какие виды деятельности провоцируют, а также осознать социополитические контексты существования проблемы. Когда я говорю об отстраненных отношениях, я не имею в виду «академическую» позицию, когда человек оторван от собственного опыта. Напротив, экстернализующие беседы дают людям возможность посмотреть со стороны на свой опыт, выразить его как можно более полно и попытаться сформулировать политику своей жизни. Позиция журналиста, проводящего расследование, дает опору для выстраивания стратегии отношений с проблемой. Что надо сделать, чтобы вернуть себе свою жизнь – подорвать ли влияние нервной анорексии или опротестовать ее требования, – задача может быть определена каким угодно образом.
Связанная с анорексией тревога, будь то озабоченность своей внешностью, мыслями, желаниями, эмоциональными выражениями, позой, жестами и т. д., как правило, поддерживает крайне интенсивное взаимодействие с проблемой. Метафоры, усиливающие эту интенсивность, несут в себе риск, что нервная анорексия станет еще больше захватывать человека.
Но что если человек говорит, что он действительно борется за свою жизнь или воюет с нервной анорексией?
Да, бывает иногда, что люди, страдающие от нервной анорексии, говорят о своих отношениях с ней как о сражении или битве за выживание. Подобная метафора отображает образ анорексии как тирана, который пытается притеснять человека. Важно, чтобы любой опыт борьбы за выживание был замечен; важно, чтобы мы проявили к нему уважение. Когда я подвергаю сомнению абсолютизацию метафор сражения, я не предлагаю обесценивать их или избавляться от них. Я считаю, что мы можем признать опыт борьбы, признать ценность и значимость подобного рода отношений с проблемой. Но если мы будем поддерживать только метафоры борьбы, если будем пренебрегать другими метафорами, которые люди используют для описания своих отношений с проблемой и связанных с нею задач, то мы рискуем – интенсивность взаимодействия человека с проблемой нервной анорексии может усилиться. Есть и другие риски. Например, если цель формулируется как «истребить проблему на корню», то что произойдет, если проблема вернется, пусть даже в более мягкой форме? Означает ли это, что человек проиграл сражение, потерпел сокрушительное поражение? Тогда этой метафоре будет сопутствовать ощущение безнадежности, тщетности усилий, несостоятельности, неадекватности и некомпетентности. Кроме того, многие из метафор сражения способствуют изоляции, а ведь человек и так уже достаточно сильно изолирован анорексией от других людей. Пребывание в рамках подобного взгляда может привести к формированию менталитета «жизни в крепости», который будет усиливать ощущение личной уязвимости и изолированности. Кроме того, я считаю, что существуют и этические соображения, касающиеся развития и укрепления образов борьбы и сражений в контексте терапевтических бесед. Хотим ли мы вкладываться в создание жизненных дискурсов, основанных на войне и насилии?