Отклики внешних свидетелей жизненно важны для изменения позиции мужчин, совершавших насилие. Среди прочего, такое репозиционирование дает мужчинам возможность понять, каким образом они были вовлечены в политику доминирования, и найти способ бросить этому вызов. Именно в этом контексте доминирующие дискурсы мужской культуры деконструируются, и мужчины получают возможность отойти от насилия как нормы жизни. По мере того как они начинают выходить на иные территории идентичности, они занимают критическую рефлексивную позицию по отношению к собственному поведению, что, в свою очередь, дает им возможность исправить содеянное.
Глава 8. Экстернализация и ответственность
Я думаю, что экстернализующие беседы должны помогать выработать ощущение ответственности и повышать его, а не уменьшать. И это происходит не во время самой беседы, а после нее. В одном из выступлений я ссылался на беседу с молодым человеком, у которого из-за его агрессивного поведения было множество сложностей. У него были проблемы в школе, он проявлял жестокость и насилие к своим младшим братьям и сестрам, он нападал на собственную мать, он пытался нападать и на отца. Все вокруг были в отчаянии, и практически у всех терпение уже лопнуло. Единственный человек, который вместе с ним приходил ко мне на консультации, была его мать. Ниже я приведу краткий пересказ этой беседы.
Его мать много говорит о своей фрустрации, о своей душевной боли, об ощущении, что как мать она потерпела полный крах. Она рассказывает о том, каково ей было подвергаться нападению и насилию со стороны сына и как это повлияло на ее жизнь. Она говорит об отчаянии и скорби, которые испытывает, рассматривая возможность отдать его на воспитание в другую семью. Юноша практически все это время ведет себя как пассивный наблюдатель, ни на что не реагируя. Даже когда мама плачет, он практически никак не откликается на это. Когда я поворачиваюсь к нему и пытаюсь вовлечь его в разговор, он сидит с отсутствующим видом. Его считают интеллектуально неразвитым и безответственным. Он редко разговаривает со взрослыми, поэтому, когда он односложно отвечает на мои вопросы, я благодарен ему и за это – что ж, и на том спасибо.
Я считаю, что ответственность – это жизненная концепция. Этот юноша знает, как звучит слово «ответственность», но смысла его он не понимает. А я уверен, что без этого он не способен совершать поступки, которые принято называть ответственными. Когда ко мне на терапию направляют мужчин, совершивших насилие, я вижу, что они знают слово «уважение», но для них это всего лишь слово. Оно не является основой их идентичности и мировоззрения.
По моему мнению, экстернализующие беседы важны, в частности, потому, что они открывают возможности для наполнения понятий истинным содержанием. Я решил, что полезно было бы расспросить этого юношу о последствиях насилия в его собственной жизни. Я хочу, чтобы он сам подобрал для этого обозначение. Какое имя, какое название он бы всему этому дал? Он называет это «делать больно». Он делает другим больно. Я прошу его охарактеризовать это словосочетание подробнее. Мне любопытно, какие последствия у этого «делать больно». И когда я начинаю расспрашивать его об этом, он связывает «делать больно» с ощущением оторванности от семьи. Это уже достижение. Это не просто что-то, что происходит само по себе. Он делает усилие и связывает разные события своей жизни в некоторую цепочку. Для него связать «делать больно» с конкретными последствиями в его жизни – это уже достижение, и мы на этом довольно долго задерживаемся в разговоре.
После этого я хочу выяснить, что он чувствует по отношению к этой ситуации, поэтому я расспрашиваю его, как он проживает это «делать больно» и его последствия. На основе предыдущего фрагмента разговора у него уже есть некая отражающая поверхность. У него есть нечто, от чего он может оттолкнуться в своем умозаключении. Ну, делать больно – это его не радует. Он говорит: «Не нравится мне это». Я говорю: «Что ты имеешь в виду?» Он говорит: «Ну не рад я этому». Не рад он этому. А я хочу выяснить, почему. Он говорит: «Я не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос». Он говорит: «Я не хочу жить, как моя сестра, поэтому мне не нравится». У него есть сестра шестнадцати лет, которая живет в маленькой квартирке с мужчиной-сожителем сильно ее старше и двумя его друзьями-мужчинами. Я говорю: «Ну я понимаю, что тебе не нравится, потому что ты не хотел бы жить так, как твоя сестра, но это не говорит мне ничего о том, почему тебе не нравится чувствовать себя оторванным от твоей семьи. Я не понимаю». Он разрешает мне спросить у его матери. Когда я спрашиваю ее, она говорит: «Ну может, он что-то важное упускает?» Я спрашиваю: «Что именно?» Она говорит: «Чувство принадлежности». Я поворачиваюсь к юноше и спрашиваю: «Тебе подходит это обозначение?» Он проговаривает: «Чувство принадлежности». А я спрашиваю: «Так что это для тебя значит – чувство принадлежности?» Вот такие вопросы как раз важны для формирования понятий и наполнения их смыслом.
В другой момент нашего разговора я спрашиваю его о том, как «делать больно» влияет на то, как он себя чувствует, на его эмоции, потому что я вижу, что его мама плачет. Я спрашиваю: «Как ты себя в результате чувствуешь? Тебе от этого грустно?» Он не уверен. Мы разговариваем еще какое-то время, и он говорит, что да, действительно, ему от этого грустно. Я спрашиваю: «А как это проявляется у тебя? Проявляется ли это так же, как у твоей матери? Вот у нее слезы текут. А у тебя как? Тоже слезы или что-то еще?» Он говорит: «Что-то еще. Другое». Я говорю: «Ну вот я вижу, где у нее грусть, да. А у тебя в теле где твоя грусть? Вот здесь, здесь, здесь, здесь? Покажи, где». Он из всех вариантов, которые я показал, выбирает сердце. Тогда я спрашиваю: «И как это вот для тебя, когда ты чувствуешь грусть в сердце?» Он говорит: «Одиноко мне в этот момент». Вот никогда он до этого не говорил ничего подобного о своей жизни. Это для него совершенно новое. Поэтому да, это достижение. Он связывает акты насилия с «делать больно», с грустью, с телесными ощущениями, с одиночеством, и все это для него новые достижения.
Предполагается, что этот молодой человек должен нести ответственность за свои поступки. Но у него для этого нет оснований внутри. Вы понимаете, ответственность – это не просто слово. Поэтому, когда я его спрашиваю: «Как это для тебя?», я его побуждаю рефлексировать, и он говорит мне, что ему с этим реально некомфортно. Я его опять спрашиваю: «А почему, ты можешь мне помочь понять, почему?» Он в ответ на мой вопрос формулирует еще одно понятие о жизни, и я узнаю, что «делать больно» вступает в союз с гневом и захватывает контроль над его жизнью. Раньше он этого никогда не выражал. А что он чувствует в связи с этим? Как он к этому относится? Он говорит: «Ну мне бы хотелось уметь как-то влиять на собственную жизнь». Он не этими словами говорит, конечно, но говорит что-то в этом роде. Ну вот это уже больше похоже на ответственность. Да? Нет? Я его спрашиваю: «А что ты имеешь в виду?» Потихоньку он выходит на слово «ответственность». И мы дальше начинаем раскапывать, что за ним скрывается, постепенно слово «ответственность» формируется для него как истинное понятие, оно наполняется его личным смыслом.
Я думаю, что экстернализующие беседы помогают людям связывать свои поступки с их последствиями. Они могут рефлексировать и приходить к каким-то выводам, видеть уроки, которые они извлекают из конкретных ситуаций. Почему я так напираю на развитие понятий? Потому что я считаю, что именно наполнение понятий смыслом делает возможным «брать на себя ответственность».
Если говорить проще, шаги таковы: первый – экстернализовать проблему. Второй – рассмотреть последствия. Третий – отрефлексировать последствия и спросить, почему мы приходим к тем или иным выводам по поводу этих последствий. Четвертый – прийти к определенным выводам, касающимся жизни: чего человек от нее хочет, чему он придает ценность, какие у него есть намерения в отношении собственной жизни. И пятый – довести все это до уровня истинных понятий, поднятых над конкретной ситуацией так, что это можно будет переносить из одного сочетания обстоятельств в другое. В этом конкретном интервью юноша говорит, что, среди прочего, «делать больно» забирает у него чувство принадлежности к семье. И я понимаю, что чувство принадлежности к семье – оно сейчас уже не про какую-то конкретную ситуацию. Оно стало абстрактным понятием.
Я надеюсь, что этот краткий рассказ поможет проиллюстрировать, каким образом экстернализующие беседы открывают для людей возможность брать на себя ответственность за собственную жизнь.
Глава 9. Восстановление ценностей на основе резонансного отклика. Нарративные ответы на травматический опыт
В этой главе рассматриваются такие терапевтические процессы, как «восстановление ценностей» и «резонансный отклик», и их значение для преодоления травмирующего опыта и оживления «потока сознания», или «языка внутренней жизни». Я хочу привести цитату Уильяма Джеймса о потоке сознания (James, 1890):
«Сознание подобно жизни птицы, которая то сидит на месте, то летает. Язык имеет свой ритм: каждая мысль выражается предложением, и каждое предложение завершается точкой. Места отдыха, отдохновения обычно заняты какими-то чувственными образами, особенность которых заключается в том, что их можно удерживать перед внутренним взором неопределенное время и созерцать в неизменности; переходные промежутки заняты мыслями о статических и динамических отношениях, которые мы по большей части устанавливаем между объектами, воспринятыми в состоянии относительного покоя».
Прямое обращение к травматическому опыту людей неизбежно оказывается в лучшем случае непродуктивным, а иногда приводит к ухудшению ситуации: подобные действия могут способствовать ретравматизации и отчуждению. Когда мы (терапевты) намеренно пытаемся дестабилизировать человека, подвергая сомнению сформированные им в контексте травмы негативные заключения о собственной идентичности (заключения, которые хранятся в системе семантической памяти и обладают статусом факта), – это может порождать ощущение отчуждения, ощущение, что к тебе проявляют неуважение или над тобой смеются.