От дома до психиатрической больницы Майкл ходил пешком через парк. Однажды во время дороги у него оторвалась пуговица от штанов, и штаны расстегнулись. Ему приходилось придерживать их руками, чтобы они не свалились. В конце концов он добрался до больницы и приготовился к встрече с Сэмом – слышавшим голоса пациентом из «закрытого отделения». Сидя за зеркалом Гезелла[35], за его работой наблюдала команда семейных терапевтов. Разговор Майкла с Сэмом шел примерно так:
Майкл: Сэм, бывает ли, что ты боишься, что с тобой произойдет что-то, чего ты очень не хотел бы?
Сэм: Да. Конечно.
Майкл: Бывают ли у тебя кошмары, связанные с тем, чего ты боишься?
Сэм: Да. Иногда бывают.
Майкл: А бывало ли у тебя когда-нибудь такое, что твой кошмар сбывался? Вот прямо в реальности происходило то, чего ты боялся?
Сэм: Да, конечно. Я знаю, что ты имеешь в виду. Со мной это происходило несколько раз.
Майкл: А посещали ли тебя кошмары, что ты идешь по улице, и с тебя сваливаются штаны?
Сэм: Да, конечно!
Майкл: Знаешь, это как раз случилось со мной, когда я шел сюда. У меня пуговица оторвалась, и штаны практически упали, так что мне приходилось их держать.
Сэм (очень обеспокоенно): Слушай, я знаю, каково это, когда твой самый страшный страх сбывается. Ты думаешь, что вот сейчас оно произойдет, и оно берет и происходит. И что ты сделал?
Майкл: Ну, это было… неприятно. У меня до сих пор нет пуговицы, и я вот сижу, придерживаю штаны. Как ты думаешь, что мне теперь нужно сделать?
Сэм: Знаешь, что? Подожди минутку, я схожу в отделение, у меня есть английская булавка.
Сэм сходил в отделение, принес свою булавку, и беседа продолжилась, развивая то ощущение сопричастности и товарищества, которое было создано вначале. А команда семейных терапевтов за зеркалом была просто поражена, потому что это взаимодействие перевернуло с ног на голову обычные властные отношения. Человек, живущий с голосами в голове, внезапно вносит вклад в жизнь терапевта, в буквальном смысле помогает ему не потерять штаны. Для Майкла это была совершенно нормальная беседа, восстанавливающая достоинство, восстанавливающая уважение. Но это было что-то из ряда вон выходящее для профессиональной культуры того времени. Было не принято спрашивать у пациентов их мнение, признавать их идеи и считать, что они могут внести какой-то вклад в отношения.
Упомяну еще одну тему из прошлого, которую я бы хотела затронуть, прежде чем обратиться к будущему. Речь идет об отношениях Майкла с академической наукой, о его независимых научных взглядах, из которых берет начало его терапевтическая практика. Майкл не был ученым в традиционном смысле этого слова. Более того, он очень скептически относился к традиционным академическим кругам и исследованиям и оставался вне официальных институтов на протяжении всей своей жизни. Начиная с 1980-х годов он собирался создать независимый центр, в котором творческое мышление могло бы развиваться, не будучи скованным какой бы то ни было бюрократией. На протяжении всей жизни Майкла его идеи рассматривались как радикальные, находящиеся за пределами общепринятых представлений о терапии. Только в последние годы нарративные идеи стали звучать во многих научных и институтах. С одной стороны, это означает, что стремление Майкла бросить вызов системе и общепринятым представлениям о психическом здоровье продолжает жить. С другой стороны, представляется важным развивать научное обоснование нарративных практик. Майкл опирался в развитии своих идей на два разных источника. Во-первых, на свою обширную терапевтическую практику. Он всегда говорил, что развитие нарративной терапии было результатом совместной работы с семьями, которые он консультировал. Во-вторых, он опирался на труды специалистов, работавших вне семейной терапии; например, на идеи Бейтсона, Брунера, Майерхоф, Выготского, Фуко, Деррида и Делеза. Со многими из этих авторов его познакомил Дэвид Эпстон. Когда Майкл брался читать работы кого-то из этих авторов, он читал их не один и не два раза, он глубоко изучал их: собирал все материалы, которые мог найти, читал и анализировал комментарии. Вот что значит независимый научный подход Майкла, о котором я говорю.
Я считаю, что этот сборник работ позволяет почувствовать, насколько важно для Майкла было то, о чем я постаралась рассказать:
– страстное стремление Майкла внести свой вклад в изменение характера отношений в системе охраны психического здоровья;
– азарт, воодушевление и дух совместного приключения, испытываемые Майклом и Дэвидом Эпстоном в процессе поиска новых идей и способов работы;
– непочтительность и юмор, пронизывающие отношения Майкла с теми, с кем он работал;
– независимый научный взгляд Майкла, сочетавший исследования и развитие новых идей с практикой.
Еще один момент. Майкл был очень трудолюбивым человеком. На протяжении всей своей жизни он активно работал с семьями, писал, учил, взаимодействовал с практикующими специалистами из самых разных культур и стран. В результате его идеи укоренились в самых различных контекстах. Благодаря откликам этих специалистов я сейчас могу рассказать о некоторых аспектах работы Майкла и о том, как терапевты в разных странах продолжают развивать и порождать новые нарративные практики.
Одними из наиболее важных проектов мы считаем те, что связаны с нарративными откликами на травму. Консультанты из организации «Ибука» (это национальная ассоциация выживших при геноциде в Руанде) в партнерстве с фондом Далвич-центра разрабатывают способы использования нарративных идей в работе с вызванными серьезной травмой проблемами коллективной памяти (см. Denborough, 2010а; Denborough, Freedman&White, 2008). Палестинские терапевты в Центре лечения и реабилитации пострадавших от пыток в Рамалле разрабатывают созвучные местной культуре формы нарративной практики (см. Abu-Rayyan, 2009).
Идеи нарративной терапии используются также в рамках консультирования организаций, в коучинге и работе с профессиональными сообществами. Особенно широко представлен нарративный подход к консультированию организаций в Дании и Франции (см. Blanc-Sahnoun, 2010; Freedman & Combs, 2009; Laplante & De Beer[36]; Sørensen*). Вот как это объясняет Пьер Блан-Санун:
«Мы используем нарративный подход в работе с сообществами тогда, когда они сталкиваются например, с самоубийством кого-то из сотрудников, с экономическими сложностями, кризисами и проблемами, с сокращением штатов, с закрытием местных фабрик и т. д. Мы взаимодействуем с менеджерами на местах, стараясь показать, что «сопротивление изменениям» является не дисфункцией, а свидетельством активности коллективного разума, данью уважения надеждам и ценностям сообщества. Мы находим способы деконструировать общепринятую историю об «успешном менеджменте», надеясь выстроить мощное гармоничное рабочее сообщество и уважительную культуру взаимодействия в профессиональной среде» (Blanc-Sahnoun*).
Следуя примеру Дэвида Эпстона и Майкла Уайта, многие нарративные практики продолжают исследовать области, лежащие за пределами сферы терапии, и черпают вдохновение в идеях, непосредственно к терапии не относящихся. Речь идет о текстах Делеза (Carey*; Winslade, 2009), Выготского (Kutuzova*), Рикера, Ревеля, Леви и Пруста (Laplante & De Beer*). Дэвид Эпстон продолжает знакомить нарративных практиков с новыми авторами (например, с работами Хильды Линдеман-Нельсон). Особое внимание практики продолжают уделять понятию «отсутствующего, но подразумеваемого». Мы считаем, что девятая глава этой книги – «Восстановление ценностей на основе резонансного отклика. Нарративные ответы на травматический опыт»– даст практикующим специалистам дополнительный материал для осмысления и внедрения в работу понятия «отсутствующего, но подразумеваемого». Для того чтобы познакомиться с другими публикациями на эту тему, обратитесь к статье Кэри, Уолтер и Рассел (Carey, Walther, and Russell, 2009) и к публикации «Работа с воспоминаниями в тени геноцида: работа консультантов организации “Ибука”» (Denborough, 2010a).
Хотя Майкл скептически относился к тому, что он называл вторичными исследованиями (он, как и Дэвид Эпстон, понимал терапию как форму совместного с семьями исследования, т. е. как первичное исследование), сейчас существует множество творческих исследовательских проектов, имеющих отношение к нарративной терапии. Многие из них хранятся в базе данных научных исследований на сайте Далвич-центра: https:// dulwichcentre.com.au/research-evidence-and-narrative-practice/). В этом хранилище среди прочего можно познакомиться с новаторским исследованием Линн Вроманс, посвященном доказательству эффективности нарративной терапии (Vromans & Schweitzer, 2010), с исследованиями Джона Стилмана по нарративной терапии травмы (Stillman*) и с исследованием Джима Дюваля и Лауры Берес, соединяющим нарративную практику, обучение нарративной терапии и научные исследования (Duvall & Béres, 2011).
Работа Калеба Уакунга и проекта самопомощи сообщества «Гора Элгон» в сельской Уганде – живой пример кругов, расходящихся от учебных программ, которые проводил Майкл. Майкл преподавал в Уганде в 2006-м году, и сейчас нарративные практики используются сообществом «Гора Элгон» в разнообразных социальных и экономических проектах, способствующих тому, чтобы люди «поднимали головы над тучами» (Wakhungu