И ощущать эту связь было чрезвычайно приятно.
– Вот черт! – восхищенно воскликнула Сюзанна, поглядев в ее работу, когда Би положила угольный карандаш обратно в корзину и всмотрелась в собственное творение. – А у тебя хорошо получается.
Би сморгнула невесть откуда взявшиеся слезы.
– Да, вышло неплохо, – пожала она плечами.
Сюзанна рассмеялась, после чего склонилась поближе к Би и заговорщицким голосом произнесла:
– Мне не хотелось бы тебя пугать, Би, но, думаю, ты в конце концов могла бы стать художником.
Нервно рассмеявшись (потому что нет, это всего лишь красивые каракули, а не искусство, и она вовсе не художник, а бумагомаратель!), Би поднялась на ноги.
– Ну что ж, огромное спасибо за компанию, но мне пора идти.
У нее был крайне занятой день… при отсутствии каких-либо занятий.
Она хотела было вырвать из альбома лист со своим рисунком, однако Сюзанна удержала ее, взяв за руки:
– Оставь этот альбом у себя. На всякий случай – вдруг муза снова посетит.
Муза. Именно так обычно говорила ее мама: «Жду, когда муза посетит». Внезапно Би ощутила почти неодолимое желание зашвырнуть альбом подальше в озеро. Но она… не смогла это сделать. А потому лишь кивнула, буркнула спасибо и, быстро простившись с Сюзанной, нетвердой походкой ушла прочь.
В среду, во второй половине дня, Остин толкнул с детства знакомую калитку и прошел по дорожке, ведущей к аккуратному бледно-желтому, обшитому вагонкой бунгало на Волнат-стрит. Трава везде была аккуратно скошена и даже выстрижена в недоступных косилке местах, так что ни травинки не высовывалось на бетонный бордюр. В два шага Купер поднялся на широкое крыльцо и подошел к темно-коричневой глянцевой двери с блестящим медным молоточком, пристроенным на уровне носа. Справа и слева от двери вдоль стены стояло с полдюжины растений в разнокалиберных горшках.
Заявился он сюда не просто так.
В конце дежурства Остин уже направился было к выходу, чтобы уехать домой, когда Арло нагрузил его новым вызовом. Причина вызова была сумбурной – говорили что-то насчет пропавшей диадемы и опрокинутых цветов. Все это звучало весьма невразумительно, и Арло захотел, чтобы Купер в этом разобрался. Остину ничего не оставалось, как, скрипя зубами, подчиниться.
Обычно он с улыбкой отвечал: «Слушаюсь, шеф», – поскольку с удовольствием нес свою службу в этом маленьком городке, где полицейских вызывали, как правило, по мелочам. Однако он не видел Беатрис уже с выходных и не способен был думать о чем-либо ином, кроме как заехать к ней после работы. А потому все, что оттягивало эти планы на потом, вызывало у Остина лишь раздражение.
И он сам был виноват, что они не встречались. Причем вовсе не потому, что в ее глазах ему хотелось казаться этаким хладнокровным и легкомысленным – дескать, «все пофиг, детка», – но потому что Остин боялся спугнуть ее своей напористостью, боялся выглядеть слишком нетерпеливым и даже отчаявшимся. Беатрис постепенно обретала почву под ногами в малознакомом городе, заводила новых друзей – и это было на самом деле очень хорошо. Очевидно было, что она до сих пор сильно злится на что-то, заставившее ее порвать с прежней жизнью, и Остину хотелось стать интересной и приятной частью ее нового существования, а не просто каким-то встречным ухарем, готовым с ней пуститься с места в карьер.
Да, они флиртовали друг с другом, и Остин был более чем уверен, что происходящее сейчас между ними сближение неизбежно – если она чувствует это взаимопритяжение хотя бы вполовину так же сильно, как он. Но ему хотелось, чтобы Беатрис сама захотела этой близости. Чтобы это произошло легко и естественно и чтобы она сама к этому стремилась. Чтобы это было не результатом его нахрапистости и не следованием навязанной программы действий.
У Остина сложилось впечатление, что из-за его возраста Беатрис вообще не воспринимает его всерьез как кавалера или потенциального партнера, и он вполне это понимал. И по такой причине счел за лучшее (или, скорее, смирился с этим) немного сбавить обороты и позволить их отношениям развиваться своим ходом. Потому что еще ни к одной женщине Остин не испытывал таких чувств и ему не хотелось по неосторожности все испортить.
Таким образом, он продолжал изображать хладнокровную невозмутимость – однако четыре дня было уже более чем достаточно! В этот вечер в «Лесорубе», как всегда, намечались линейные танцы – быть может, она согласилась бы с ним туда пойти?
Но для начала необходимо было решить вопрос с некой пропавшей диадемой.
Остин пару раз стукнул молоточком в дверь, и старушка Дженнингз в считаные мгновения приоткрыла дверь. На носу у нее сидели очки в тонкой металлической оправе, а белые седые волосы были убраны назад точно такой же заколкой, как и тогда, когда она работала на почте, а Купер был еще мальцом.
– Ну, здравствуй, Малой, – просияла миссис Дженнингз. – Прости, что доставила беспокойство. Глупо было вам звонить на самом деле.
– Ничего, ничего, миссис Дженнингз, – ободряюще улыбнулся ей Остин, старательно подавляя ненависть к своему старому прозвищу. – Вы всегда можете к нам обращаться, если вас что-то тревожит. Для того мы и существуем.
Шагнув назад, Остин дал возможность старушке открыть пошире дверь.
– Заходи, милый, – пригласила она.
Хорошенько вытерев ноги о коврик в прихожей, Купер прошел в гостиную, где в лучах вечернего солнца, пробившихся через распахнутую дверь, заблестели любовно натертые половицы.
– Присаживайся-ка вот сюда, – указала хозяйка на диван слева, – а я через секундочку приду.
Она куда-то заторопилась, и Остин предположил, что миссис Дженнингз отлучилась, чтобы порадовать его тарелочкой печенья или другой какой домашней выпечкой. И он никак не мог отказаться от угощения, не рискуя обидеть хозяйку. Потому что так у них здесь было принято. Стоило кому-то постучаться в дверь – и ему оказывали величайшее гостеприимство Восточного Колорадо. И Остин давным-давно усвоил, что полицейская служба – вторичное дело в сравнении с криденсовским радушием.
Даже если это означало, что срывались его планы в отношении Беатрис.
Сидя на диване в ожидании старушки, Остин вытащил из кармана брюк блокнот и ручку, чтобы сразу записать все детали происшествия. Как и весь остальной дом, гостиная была чистой и опрятной и содержалась в безукоризненном порядке. Слегка попахивало дезинфицирующими средствами и полиролем для мебели. И притом выглядело все предельно скромно. Ничего дорогого или вычурного. Никакой показухи. Как тут, черт подери, могла затесаться какая-то диадема, Остин не мог даже представить.
Миссис Дженнингз была совсем не того типа особой, чтобы украшаться диадемой. Как, впрочем, и все прочие дамы Криденса.
– Я ужасно неловко себя чувствую, – послышался голос хозяйки откуда-то из кухни, – но мне самой это больше не по силам.
Остин настороженно нахмурился. Что именно ей больше не по силам?
– Я обещала Сесилу, что возьму на попечение его Принцессу, но побитые цветочные горшки были уже последней каплей.
– Сесил – это тот, что жил тут по соседству?
Старик Сесил Грейнджер преставился с месяц назад.
– Он самый, – подтвердила миссис Дженнингз. – Просто когда он умирал, то так сильно переживал насчет своей Принцессы, что я не смогла ему отказать.
«Принцесса? Не с ней ли как-то связана история с диадемой?»
– Но после такой неудачи с диадемой…
«Ага! Наконец-то ближе к делу».
– Принцессе это очень не понравилось, – продолжала из другой комнаты старушка, – и сегодня утром она перекрушила мне дома все горшки с цветами. И это стало для меня последней каплей. Я была в полнейшем отчаянии и потому позвонила в полицию. И Арло мне сказал, что ты заглянешь и решишь вопрос.
Женщина вновь появилась в гостиной, держа в руках гигантское мохнатое… создание.
– А вот и она сама.
Миссис Дженнингз подошла к Остину и тяжело опустила ему на колени эту… кошку?! Господи, да она весила больше, чем отцовский пастуший пес Рокки!
– Ну вот, Принцесса, – произнесла старушка, едва скрывая ликование, – там тебе будет намного лучше. Там много места, где побегать.
Она чисто символически погладила животное по голове, после чего вытерла руки о фартук – дескать, дело сделано.
– Место, где побегать? – рассеянно повторил Купер и оглядел сидевшую у него на коленях кошку, ужаснее которой он в жизни не видал.
Она была не столько жирной, сколько крупной (вероятно, из мейн-кунов), а ее мех, который местами был невероятно длинным и густым, а местами – вылезшим и клочковатым, имел грязный оттенок оранжевого с бледными, сливочно-белыми полосками. Из огромных ушей – точно у древнего старца – торчали белесые космы. Кроме того, у кошки не хватало одного глаза, и глазницу закрывало сморщенное веко, а из-за нижней губы высовывался наружу клык.
Кошка сперва прищурилась на Остина – этаким не предвещающим ничего хорошего взглядом одноглазой хищницы, – затем зыркнула на него так, будто он недостоин даже ее презрения, и, наконец, резко, отвратительно мявкнула, точно скандальная базарная торговка. Принцесса! Ёшкин кот! Чтобы наделить эту тварь такой кличкой, надо было либо обладать исключительно тонкой иронией, либо как следует надраться.
– Ну так… у тебя на ранчо, – пояснила миссис Дженнингз.
Остин ошалело сдвинул брови. Что?! Он не ослышался?
– На ранчо?
– Ведь ты же такой славный парень и сможешь избавить меня от этой напасти, – щедро улыбнулась старушка.
Кошка громко мяукнула еще раз, словно категорически не соглашаясь с оценкой миссис Дженнингз, после чего вновь метнула на Остина леденящий душу взгляд. Купер в жизни не видел кошек с такой стервозной физиономией и уже не сомневался, что Принцесса успела отточить свой взгляд до идеальной остроты.
– Я очень извиняюсь, миссис Дженнингз, но давайте-ка мы немножко с этим погодим? Шеф сказал, что у вас пропала какая-то диадема.
– О господи, нет, естественно! – прыснула от смеха старушка. – Я ему сказала: