[684], уступала русскому Балтфлоту, Соотношение сил несколько изменилось в пользу немцев в июле, с переводом на Балтику 4-й эскадры линкоров-додредноутов вице-адмирала Э. Шмидта (пять кораблей типа «Виттельсбах» и два типа «Брауншвейг») и 8-й флотилии эскадренных миноносцев фрегаттен-капитана П. Хундертмарка (11 единиц)[685]. Кроме того, при необходимости германские морские силы Балтийского моря могли быть многократно усилены соединениями Флота открытого моря путем межтеатрового маневра через Кильский канал. Напомним, что после завершенной незадолго до начала войны модернизации канала он стал доступен кораблям всех классов и типов, причем две эскадры линейных кораблей (16 вымпелов) могли быть переведены за семь часов[686].
4-я эскадра Флота открытого моря
В кампанию 1915 г. такие перегруппировки сил неоднократно имели место на практике. Так, во второй половине марта для проведения первой же активной акции у побережья Курляндии — поддержки контрнаступления германских войск на Мемель и бомбардировки Полангена — на Балтику были переведены 2-я эскадра линейных кораблей контр-адмирала Ф. Функе (восемь линкоров-додредноутов), 2-я разведывательная группа контр-адмирала Г. Геббингауза (четыре новых малых крейсера) и малый крейсер «Росток» с 3-й и 9-й флотилиями миноносцев под командованием коммодора И. Хартога[687]. Для содействия войскам, наступающим на Либаву, в первых числах мая в оперативное подчинение принцу Генриху были переданы 7-я дивизия линейных кораблей под командованием вице-адмирала Э. Шмидта (четыре старых линкора) и 4-я «разведывательная группа» (четыре малых крейсера) с двумя флотилиями миноносцев под командованием контр-адмирала Г. Шейдта[688].
Видение германским военно-морским руководством обстановки на Балтийском театре, задач и способов их решения аккумулировано в памятной записке командующего морскими силами Балтийского моря от 12 (25) марта 1915 г. (приложение 23). Из содержания документа видно, что достижение цели действий — «мешать намерениям русских вести наступательные действия»— по-прежнему предполагалось обеспечить решением «малых задач активного характера». Однако при этом, в отличие от предыдущей кампании, немецкое командование более реалистично оценивало свои возможности и расписалось в неспособности «помешать выходам неприятельских подводных лодок и минных заградителей из Финского залива для активных операций». Поэтому главную задачу своих морских сил на Балтике германские начальство видело в «наблюдении за русскими водами и терпеливом ожидании благоприятных условий для нападения на неприятельские силы»[689]. Наступательные действия представлялись принцу Генриху и его штабу в форме минных постановок в районах базирования и на маршрутах развертывания Балтфлота и, что особенно интересно, боевых действий подводных лодок в районах боевой подготовки новых линейных кораблей в глубине Финского залива — между Ревелем, Гельсингфорсом и Кронштадтом. Появление последнего тезиса было, очевидно, обусловлено сенсационными успехами подводных лодок в первые месяцы Великой войны, в том числе потоплением крейсера «Паллада» германской лодкой «U26» 28 сентября (11 октября) 1914 г., и совершенной неподготовленностью всех воюющих флотов к эффективному противодействию качественно новой угрозе. Недостоверная информация о базировании союзных подводных лодок на Либаву заставила гросс-адмирала поставить вопрос о необходимости бомбардировки этого порта и даже высадки тактического десанта (от двух батальонов до бригады с усилением) для «основательного разрушения» базы, однако эта идея не встретила понимания ни в Адмирал-штабе, ни у кайзера. Успехи активных минно-заградительных действий русских повлекли за собой постановку противником задачи организации противоминной обороны в своих прибрежных водах. Заметим, что в записке вовсе не упомянуто содействие сухопутным войскам, что выглядит весьма странным в контексте стратегических планов германской главной квартиры, которая предусматривала переход к стратегической обороне на западе и ведение решительных наступательных действий на русском фронте. «Два маятника качались не в такт», — образно заметил И. С. Исаков, характеризуя степень согласованности замыслов высшего армейского и флотского руководства Германии[690].
Справедливости ради отметим, что к началу кампании 1915 г. в германском военно-морского руководстве сложилась весьма многочисленная и влиятельная партия сторонников переноса центра тяжести усилий флота из Северного моря в Балтийское: «Принимая во внимание все возрастающее усиление русского флота, считали, что самые сильные германские эскадры уже весною следовало перевести в Балтику, чтобы сохранить там владение морем; считалось также, что сражения или хотя бы серьезного боя в Северном море следовало избегать, так как боевая мощь германского флота будет настолько ослаблена в бою, что вторжению англичан в Балтийское море тогда нельзя уже будет оказать серьезного сопротивления»[691]. Главным апологетом этой идеи являлся, по-видимому, адмирал Г. фон Поль, который в январе 1915 г. оставил пост начальника Адмирал-штаба, возглавил Флот открытого моря и, по наблюдению А. Лорана, готов был лично вести вверенные ему силы на Балтику[692].
Х. фон Мольтке
Однако убеждение высшего военного руководства Германии в способности армии самостоятельно вывести Россию из войны повлекло за собой сохранение явного диссонанса между стратегическими планами военного и морского командований. Впоследствии О. Гроос назовет «наиболее опасным заблуждением» уверенность германской главной квартиры в том, что «в период… стремительного штурма на Востоке можно обойтись без наступательного вмешательства флота»[693]. Кстати, пренебрежение координацией усилий видов вооруженных сил укоренилось в среде германского военного истеблишмента задолго да начала Великой войны[694]. Еще в 1911 г. на совместном заседании сухопутных и морских генштабистов начальник «большого» генерального штаба Х. фон Мольтке заявил, что он «считает за лучшее, если флот и армия будут оперировать независимо друг от друга в соответствии с их свойствами»[695].
Вместе с тем отметим, что неприятельское командование в целом верно прогнозировало намерения русского флота на кампанию 1915 г. Что касается перспектив активизации основных сил Балтфлота, то гросс-адмирал оценивал их весьма скептически и полагал возможными лишь в «стратегической связи с намерениями англичан». Последние же виделись Генриху Прусскому в виде прорыва британских легких крейсеров через Датские проливы, который, однако, был сколь-нибудь вероятен только после «крупного сражения» между английским и германским линейными флотами в Северном море[696]. Вместе с тем принц Генрих справедливо полагал, что русские продолжат, причем «в увеличенном масштабе», минно-заградительные действия и развернут действия подводных лодок на германских морских сообщениях. В этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что в записке принца Генриха отсутствует в прямой постановке задача обороны коммуникаций.
Причину этого, вероятно, следует искать в том, что оборонять свои балтийские сообщения германцы намеревались не столько морскими силами, сколько дипломатическим путем, используя по существу неблагожелательный нейтралитет Швеции по отношению к России.
Германские суда систематически использовали территориальные воды нейтрального королевства[697], прибегая при этом к услугам шведских лоцманов[698]. Лишь на некоторых участках трассы (Эстрабанкен — Эггергрунд, Симпнеклубб — Архольм, Альмагрундет, Ландсорт, Акребадан и к западу от о. Эланд) навигационно-гидрографические условия этой коммуникационной линии вынуждали немецких судоводителей выходить за пределы спасительной трехмильной прибрежной полосы[699]. Спасительной, потому что российские МГШ, ставка ВГК и особенно Министерство иностранных дел весьма трепетно относились к неприкосновенности шведского нейтралитета.
В этой связи уместно вспомнить о том, что с началом Великой войны российское военно-политическое руководство вынуждено было считаться с возможностью выступления шведов на стороне Центральных держав, которое грозило катастрофическими для России последствиями на Балтийском морском театре военных действий и вообще на северном крыле русского фронта. В этом контексте выглядит вполне объяснимой весьма несдержанная реакция великого князя Николая Николаевича на так называемую «шведскую авантюру» адмирала Н. О. фон Эссена, пресеченную ставкой буквально в последний момент[700].
Напомним, что Швеция в качестве потенциального союзника Германии фигурировала во всех предвоенных оперативных планах морских сил Балтийского моря начиная с 1906 г., при этом российское командование полагало военно-морской потенциал шведов важным фактором обстановки на театре[701]. Опасения по поводу участия шведских вооруженных сил во враждебной коалиции вполне разделялись и «сухопутными» генштабистами. Вероятно, в Санкт-Петербурге были осведомлены о состоявшихся летом — осенью 1910 г. консультациях между начальником германского генштаба Х. фон Мольтке и его шведским коллегой К. Бильдтом. Инициатором контактов выступила германская сторона. Немцы попытались вовлечь Стокгольм в свою военную орбиту, использовав в качестве предлога полученные германским военным агентом сведения о строительстве русскими железной дороги от столицы до финляндского порта Ваза (Вааса) и истолковав этот факт как свидетельство агрессивных намерений Петербурга в отношении Швеции. Любопытно, что в ходе переговоров Х. фон Мольтке счел возможным ввести своих потенциальных союзников в заблуждение относительно германских стратегических планов. Начальник германского генштаба, «забыв» о существовании «плана Шлиффена», обрисовал шведам перспективы войны на одном фронте — между Центральными державами и Россией — и предложил К. Бильдту принять участие в походе на Петербург высадкой десантов на Аландских островах и в Финляндии. Рассудительные шведы воздержались от подписания военной конвенции, однако выразили «принципиальное единодушие» с Германией по многим ключевым военно-политическим вопросам