Поэтому вполне естественно, что в «Записке о силах и вероятных планах наших западных противников», составленной в отделе генерал-квартирмейстера ГУГШ в апреле 1914 г., указывалось: «Швеция — хотя до сего времени и уклоняется от заключения союзного договора с Германией, однако приходится считаться с возможным выступлением ее против России, на что указывает ее недружелюбие, проявляемое в последнее время по отношению к нам»[703]. Операторы генштаба признавали весьма вероятным участие шведских войск в десантной операции противника на побережье Финского залива, учитывалась и вероятность самостоятельной высадки шведами десанта с целью «захвата западного побережья Финляндии»[704].
На этом фоне в первые месяцы войны устойчивость нейтралитета Швеции, который не был инкорпорирован ни в одно из международных соглашений, не был обеспечен гарантиями держав и имел целый ряд других специфических черт[705], представлялась российскому военно-политическому руководству далеко не очевидной. Так, в декабре 1914 г. военно-морской агент в Швеции, Норвегии и Дании капитан 2 ранга В. А. Сташевский сообщал из Стокгольма: «Военная партия Швеции, пользуясь печатью, постепенно выигрывает почву, и к апрелю война более чем вероятна»[706]. О «неопределенном отношении Швеции к нам в настоящее время» писал и адмирал И. К. Григорович в письме министру иностранных дел 19 декабря 1914 г. (1 января 1915 г.)[707]. Известно, что и сами немцы характеризовали шведский нейтралитет как «благожелательный и даже прогерманский»[708]. Характерно, что уже в августе 1914 г. германский генштаб просил статс-секретаря по иностранным делам Г. фон Ягова настаивать на мобилизации шведских вооруженных сил с последующим демонстративным сосредоточением войск вблизи границы с Россией[709].
В 1915 г. отношения между Петроградом и Стокгольмом еще более осложнились в связи с милитаризацией русскими Аландских островов. Весной Балтийский флот начал создавать здесь або-аландскую «шхерную» минно-артиллерийскую позицию с постоянным базированием корабельных сил, что шло вразрез с требованиями сервитута, наложенного на этот архипелаг Парижским договором 1856 г., и серьезно обеспокоило шведскую общественность. По наблюдению известного российского юриста-международника барона М. А. Таубе, «в шведской народной психологии была создана уверенность, что ограничение суверенных прав России на этот архипелаг составляет существенную гарантию безопасности шведской территории»[710]. Хотя меры русских являлись вынужденными и временными, о чем не уставал повторять императорский посланник в Швеции А. В. Неклюдов и с чем в принципе согласилось шведское правительство[711], они спровоцировали в сопредельном королевстве мощную антироссийскую кампанию и активизацию сторонников политического сближения с Германией.
Если в последние месяцы 1914 г. германо-шведские отношения несколько охладились[712] (это было вызвано, главным образом, отказом шведов минировать пролив Эрезунд и пресечь тем самым возможность прорыва английских подводных лодок в Балтийское море, а также транзитом в Россию грузов западных союзников), то весной 1915 г. явно обозначилось политическое сближение Берлина и Стокгольма. Об этом свидетельствовал, в частности, состоявшийся в мае 1915 г. вояж в Берлин авторитетного «активиста» (так именовали себя сторонники присоединения к германскому блоку), родственника и камергера шведской королевы риксмаршала графа Л. Дугласа, предложившего немцам, хотя и неофициально, идею захвата Аландских островов в качестве первой совместной военной акции против России.
Со своей стороны Германия, стремясь извлечь внешнеполитические дивиденды из впечатляющих успехов своего оружия на Восточном фронте, в середине 1915 г. предприняла наиболее мощный за всю войну натиск на нейтралитет Стокгольма. При этом Берлин использовал не только традиционные каналы и способы политического давления, но и средства «неофициальной дипломатии». Так, летом и осенью по инициативе имперского управления по иностранным делам Швецию трижды посетил гамбургский банкир М. Варбург, обрисовавший официальному Стокгольму перспективы германо-шведского военного союза. В качестве компенсации за вступление в войну шведам предлагались германское содействие в распространении шведского влияния на малые прибалтийские государства, возвращение Аландских островов и создание буферного с Россией Финляндского государства. Однако шведскому министру иностранных дел К. Валленбергу, который явно не относился к лагерю воинствующих «активистов», более импонировала роль посредника в мирных переговорах между Германией и Россией, и военные инициативы Берлина были по обыкновению отклонены.
Альтернативный план вовлечения Швеции в войну был предложен в августе 1915 г. германским морским атташе в Скандинавии капитаном цур зее Р. фон Фишер-Лоссайненом. Автор проекта полагал, что катализатором вооруженного выступления шведов могла бы послужить высадка на Аландские острова пятитысячного немецкого десанта, усиленного подготовленными в Германии подразделениями финских добровольцев. Участие последних должно было придать высадке характер не германской оккупации, а первого акта национально-освободительной войны финского народа, что не могло не вызвать сочувствия со стороны шведской общественности и официального Стокгольма, а также спровоцировало бы восстание в собственно великом княжестве. Аргументы Р. фон Фишера-Лоссайнена показались убедительными с политической точки зрения рейхсканцлеру Т. фон Бетману-Гольвегу, поддержал идею и начальник морского кабинета кайзера адмирал Г. фон Мюллер. Военные же аспекты «аландской экспедиции» 11 (24) августа были обсуждены начальником «большого» генштаба Э. фон Фалькенхайном и руководителем Адмирал-штаба Г. Бахманом. Военачальники были единодушны в том, что германские вооруженные силы не располагают свободными ресурсами для самостоятельного вторжения на Аланды. Вопрос о десантной операции немецкое военное руководство поставило в прямую зависимость от участия в ней шведских войск, что заставило имперскую дипломатию активизировать свои усилия на скандинавском направлении[713].
Г. фон Мюллер
Т. фон Бетман-Гольвег (слева) и Г. фон Ягов
В ноябре германцы еще раз озвучили «аландский вопрос» на сей раз устами принца Макса Баденского, кузена шведской королевы Виктории[714]. Целью его миссии являлась подготовка военной конвенции, предусматривавшей наступление шведских войск, усиленных германским армейским корпусом, на Петроград. Однако ни король Густав V, ни премьер-министр Я. Хаммаршельд, ни министр иностранных дел не сочли предложенные Берлином компенсации достаточными для того, чтобы пожертвовать преимуществами нейтрального статуса и ввязаться в войну с Россией, а значит и с Англией, нападения которой в Стокгольме особенно опасались. Сыграло свою роль и категорическое неприятие шведским генштабом требования Берлина о подчинении в случае войны шведской армии германскому верховному командованию и, более того, включении шведских дивизий в состав германских корпусов[715].
К исходу 1915 г. германское руководство окончательно убедилось в решимости шведов сохранить свой нейтралитет. Да и в самом Берлине все громче звучали голоса политиков, считающих, что Швеция полезнее для Германии в качестве благожелательного нейтрала и экономического партнера, нежели в качестве союзника. Лишним подтверждением прогерманского характера нейтралитета шведов стало последовавшее в декабре 1915 г. запрещение иностранным (читай — английским) подводным лодкам заходить в свое территориальное море, лишившее британцев возможности наращивать группировку подводных сил на Балтике.
Военное же командование Второго рейха и ранее с некоторым скептицизмом оценивало способность немногочисленной шведской армии (по штатам военного времени — около 100 тыс. человек[716]) вести длительные и широкомасштабные военные действия. Как явствует из официального германского описания балтийских кампаний 1916–1918 гг., на реальную военную помощь шведов при высадке на Аландские острова немцы не рассчитывали[717]. 14 (27) сентября 1916 г. первый генерал-квартирмейстер кайзеровской главной квартиры генерал Э. Людендорф в разговоре с известным шведским прогерманским публицистом С. Хедином заметил, что вступление Швеции в войну уже не имеет военного значения[718]. Поэтому весьма вероятно, что инициативы Берлина имели не столько военный, сколько политический характер и преследовали цель поддержать в шведах враждебность по отношению к России. Однако в Петрограде и Могилеве полагали совершенно неуместным лишний раз «нервировать» нейтральных соседей и с особым вниманием относились к неприкосновенности нейтралитета Швеции.
Со своей стороны российская ставка оставила главную задачу Балтийского флота без изменений: не допустить прорыва германских морских сил в восточную часть Финского залива, т. е. обеспечить безопасность морских подступов к столице. Ядро линейных сил по-прежнему предписывалось беречь для сражения на центральной минно-артиллерийской позиции, за пределами которой разрешалось применять только крейсера, эскадренные миноносцы, подводные лодки и минные заградители с прикрытием в виде полубригады старых линейных кораблей. Одновременно флоту предписывалось удерживать в своих руках Моонзунд, не допускать проникновения неприятельских морских сил в Рижский залив и по мере формирования або-аландской позиции мешать действиям противника в Ботническом заливе