.
Эскадренный миноносец «Бдительный»
Протестовал, кстати, не только лоцман. По данным Осведомительно-статистического отделения российского Министерства иностранных дел, первый с начала войны захват германских судов в территориальных водах Швеции был расценен официальным Стокгольмом как «необыкновенно грубое нарушение шведского нейтралитета» и вызвал самую бурную реакцию со стороны влиятельных «германофильствуюших сфер». Подконтрольная этим «сферам» пресса раздула настоящую истерию, добиваясь, чтобы шведское правительство потребовало от Петрограда выдачи германских пароходов и, в случае отклонения этих требований, применения по отношению к России «строгих репрессий». Более того, на страницах стокгольмских газет появились сообщения о том, что российская сторона якобы задержала с началом войны большое количество принадлежащих Швеции парусников (называлась даже их стоимость — миллион крон) и, несмотря на неоднократные представления шведских властей, отказывается вернуть эти суда законным владельцам[853].
Со своей стороны немцы разыграли целый спектакль. 5 (18) июля в районе Карлскроны германский эскадренный миноносец «V152» захватил английский пароход «Адамс»[854], причем командир немецкого корабля прямо заявил, что он «намеренно захватывает судно в шведских территориальных водах в отместку за захват германских судов»[855]. Несмотря на то, что шведские власти оставили инцидент без внимания (чего никогда не бывало в отношении «прегрешений» русского флота), через двое суток «Адамс» был освобожден, и германский посол в Стокгольме Х. Люциус фон Штедтен принес шведам публичные извинения, охарактеризовав шаги командира немецкого эсминца как неправомерные. Таким образом германцы демонстрировали свою лояльность и «законопослушность», которая должна была ярко контрастировать с недружественными и незаконными действиями российской стороны. Немецкая газета «Berliner Localzeiger» писала, что «шведское правительство не может оставаться равнодушным к постоянному нарушению шведского нейтралитета Россией и, вероятно, примет более действенные меры»[856].
Германский эсминец «V152»
Однако Петроград проявил твердость, и датированные 2 (15) и 6 (19) июля ноты шведского посланника в России Брандстрёма (приложение 32) были оставлены без последствий. В сентябре 1916 г. «Вормс» и «Лиссабон» были зачислены в состав отряда транспортов Балтийского флота под наименованиями «Ша» и «Ща» соответственно и до конца войны использовались в качестве угольщиков[857].
На этом действия надводных сил флота Балтийского моря на неприятельских морских сообщениях были свернуты. Несмотря на определенные положительные результаты, во избежание новых недоразумений с нейтралами ставка верховного главнокомандующего под давлением Министерства иностранных дел дала командующему Балтийским флотом указание о прекращении воздействия на неприятельскую коммуникационную линию, проходящую вдоль побережья Швеции[858].
Более того, неспособность В. А. Канина оградить шведский нейтралитет от посягательств со стороны подчиненных командиров стала одной из весомых причин скорого смещения адмирала с поста командующего Балтфлотом. 16 (29) августа помощник начальника Морского генерального штаба капитан 1 ранга граф А. П. Капнист писал В. М. Альфатеру о том, что командующий не в состоянии «обуздать» своих подчиненных «по отношению к нейтральной Швеции»[859]. А в известном докладе начальника Морского штаба ставки адмирала А. И. Русина от 6 (19) сентября (приложение 33), в результате одобрения которого царем В. А. Канин был заменен А. И. Непениным, шведскому сюжету посвящен целый раздел. «Совершенно правильно задуманная операция борьбы с торговлей противника, вследствие отсутствия у командования флотом над лежащего руководительства действиями частных начальников и недостатка воли заставить этих последних безусловно и беспрекословно выполнять указания командования, в конечном результате вызвала ряд протестов со стороны Шведского правительства на нарушения нашими судами ее нейтралитета, что, безусловно, осложнило наши отношения со Швецией и понудило оказаться от борьбы с торговым движением неприятеля», — читаем в документе[860].
«Шведскую» подоплеку смещения Василия Александровича с должности подтверждает и капитан 2 ранга К. Г. Житков (в годы мировой войны — редактор журнала «Морской сборник»), описавший встречу адмиралов А. И. Русина и В. А. Канина в Морском генеральном штабе спустя неделю после смены командующего Балтфлотом: «Канин спросил совершенно откровенно — дело прошлое, за что его убрали. Русин указал: 1. Нарушение нейтралитета Швеции, т. к. подчиненные не исполняли приказаний адмирала…»[861].
В подготовке и проведении набеговых действий просматривается целый ряд позитивных моментов, среди которых отметим тщательное разведывательное обеспечение ударных сил и стремление к организации оперативного взаимодействия надводных кораблей и подводных лодок. Однако командование флота, которое следовало в фарватере директивных указаний ставки, по существу, игнорирующей проблему нарушения коммуникаций противника, неверно расставляло акценты при постановке задач подчиненным силам. Тактические корабельные группы нацеливались не столько на уничтожение транспортов с ценным грузом стратегического сырья, столько на потопление дозорных и эскортных кораблей противника. В результате при соприкосновении с неприятелем наши флагманы и командиры зачастую принимали не самые целесообразные тактические решения, особенно в условиях активного противодействия со стороны германских эскортных сил. Последние, как уместно замечает немецкий историк, «благодаря энергии и находчивости их командиров, добились блестящих результатов и заслуживают того, чтобы быть особо отмеченными в рамках операций в Балтийском море»[862]. В боевых столкновениях с превосходящими крейсерско-миноносными силами русского флота неприятель, располагавший в некоторых случаях лишь импровизированными силами и средствами, решительно вступал в бой, перехватывал тактическую инициативу и добивался успешного решения своей главной задачи — обеспечения безопасности транспортных судов с грузом стратегического сырья.
В июле 1916 г. в штабе флота Балтийского моря возвратились к идее о воздействии на наиболее уязвимый участок неприятельской коммуникационной линии — пролив Оландсгаф[863]. Через этот пролив, разделяющий побережье Швеции и Аландские острова, пролегал маршрут германских транспортных судов, принявших груз в шведских портах Ботнического залива — Лулео, Умео, Гевле. Именно оттуда направлялась в Германию большая часть экспортируемой из Швеции железной руды.
17 (30) июля командующий флотом вошел с ходатайством к начальнику Морского штаба ВГК о дозволении минировать Олансдгаф вне трехмильной полосы шведского территориального моря (приложение 341. Это заграждение, по мнению адмирала В. А. Канина, должно было «весьма существенно облегчить нашему флоту выполнение боевых его задач», в том числе стеснить неприятельское судоходство и облегчить борьбу с ним. Поэтому Василий Александрович пришел к выводу о «необходимости теперь же начать постановку минных заграждений в Оландсгафе…, в районе, ограниченной параллелями 59°40′ и 60°00′». Свое ходатайство командующий Балтийским флотом подкрепил ссылкой на тот факт, что весной 1916 г. немцы выполнили подобную постановку в проливе Зунд, близ маяка Фальстербо, оставив свободным проходы лишь в пределах датских и шведских территориальных вод. В июне того же года германский флот поставил мины у опушки «стокльмских шхер» на широте Норчепингской бухты — в районе, ограниченном маяками Коппарстенарне, Ландсорт и Хувудшер. При этом, хотя часть последнего заграждения оказалась внутри трехмильной прибрежной полосы, шведское правительство отнеслось к действиям германцев «без заметного недовольства»[864].
Предложенная же адмиралом В. А. Каниным акция не затрагивала нейтралитета шведов, что и констатировало внешнеполитическое ведомство, куда проект командующего Балтфлотом был направлен на согласование. Товарищ министра иностранных дел гофмейстер А, А. Нератов, адресуясь к помощнику начальника Морского генерального штаба капитану 1 ранга графу А. П. Капнисту (приложение 35) заключил, что «право наше минировать Оландсгаф до предела шведских территориальных вод не может подлежать сомнению»[865]. Существовала, правда, вероятность того, что шведы на основании подписанного в 1810 г. договора о границе заявят претензию на то, что границей их территориальных вод в Ботнике является линия, проходящая по середине проливов Кваркен и Оландсгаф[866]. Однако А. А. Нератов и случившийся в это время в Петрограде А. В. Неклюдов (посланник в Стокгольме) полагали, что протесты такого рода могут быть парированы ссылками на предыдущие заявления, в которых «шведское правительство само определило ширину своих территориальных вод в три мили». Более того, дипломаты обязались убедить власти сопредельного королевства в том, что «принимаемая мера, имея в виду обеспечение безопасности мореплавания в Ботническом заливе, не может не отвечать торговым интересам Швеции»[867]