Директива, преподанная ставкой Балтийскому флоту на кампанию 1917 г., не отличалась новизной: главная задача формулировалась по-прежнему — «всеми силами не допустить противника к востоку от… Нарген-Поркаллаудской позиции», в ее развитие «в целях удержания подступов к Главной (Центральной) морской позиции» предписывалось «прочно удерживать» Або-Оландскую и Моонзундскую укрепленные позиции, «оказать упорное сопротивление» проникновению противника в Рижский залив и «всеми мерами затруднить» его действия внутри залива в случае прорыва, а также «возможно длительно удерживать Передовую морскую позицию». При невозможности препятствовать прорыву неприятеля в Финский залив главным силам Балтфлота надлежало отступить на тыловую позицию на подступах к Кронштадту и «всемерно затруднить доступ противника к Петрограду»[899]. Отметим, что верховное командование, находящееся, надо полагать, под впечатлением мартовских событий, весьма скептически оценивало способность Балтфлота эффективно решить даже эти — сугубо оборонительные — задачи. «Балтийский флот — потерял боеспособность, и нет никакой надежды на скорое приведение его в порядок… Не рассчитывая на Балтийский флот, надо организовать оборону Финляндии и подступов к Петрограду, что потребует усиления Северного фронта», — констатировало совещание, состоявшееся 18 марта (1 апреля) под председательством генерал-квартирмейстера Штаба ВГК генерал-лейтенанта А. С. Лукомского[900]. Очевидно, именно этими соображениями было продиктовано решение ставки о возвращении Балтфлота в оперативное подчинение главкому армиями Северного фронта, принятое спустя две недели[901].
Между тем назначение в сентябре 1916 г. на должность командующего флотом вице-адмирала А. И. Непенина, который отличался предприимчивостью и верным пониманием обстановки на театре, давало надежду на активизацию Балтфлота, тем более что в 1917 г. ожидалось значительное его усиление новыми подводными лодками и эскадренными миноносцами (фактически флот пополнили эсминцы «Автроил», «Владимир», «Капитан Кингсберген», «Константин», подводные лодки «Змея», «Угорь», «Тур» и «Ягуар», не считая пяти лодок типа «AГ», вступивших в строй в конце 1916 г.[902]). Однако «план первоначального развертывания» (приложение 37), разработанный штабом командующего флотом в развитие директивных указаний ставки, отличался от своих предшественников разве что усилением Морских сил Рижского залива тяжелыми кораблями (проведенные в 1916 г. дноуглубительные работы позволили проводить через Моонзунд крейсера всех типов и линкоры «Слава» и «Цесаревич»)[903].
А. В. Развозов
И при А. И. Непенине, и при его преемниках[904] основное внимание командования Балтфлота было сосредоточено на дальнейшем совершенствовании и расширении системы позиционной обороны (приложение 38). Зимой 1916/17 г. началось формирование упоминавшейся в директиве ставки тыловой позиции в районе островов Сескар и Лавенсари с отсечной позицией в Бьеркезунде. С их оборудованием оперативная глубина оборонительной системы достигала беспрецедентной величины около 150 миль. Продолжалась установка береговых артиллерийских установок калибром до 356 мм. К концу кампании общее количество батарей на русском побережье Балтики достигло 83, количество орудий — 284[905]. В целях расширения и подновления оборонительных минных заграждений Балтфлот выставил 13418 мин, что составило 34,6 % от общего числа поставленных на театре в течение войны[906]. Противолодочные сетевые заграждения выставлялись в системе центральной и ирбенской позиций, что, наряду с организацией корабельных противолодочных дозоров и систематического патрулирования авиацией, превратило их, по существу, в противолодочные рубежи. Впрочем, эффективность последних существенно ограничивалась отсутствием на вооружении маневренных противолодочных сил гидроакустических средств и низкой живучестью сетевых заграждений большой протяженности, требовавших непрерывного наблюдения и ухода. Что же касается специальных противолодочных мин, что даже к лету 1917 г., когда противолодочные рубежи были развернуты в наиболее полной за всю войну форме, доля таковых в заграждениях передовой и центральной позиций составляла соответственно 14,5 % и 21,2 %[907], что, безусловно, совершенно не соответствовало значению уровня подводной угрозы как фактора обстановки в обороняемом водном районе. Факты проникновения германских подводных лодок в Финский и Рижский заливы летом и в начале осени 1917 г.[908] не позволяют согласиться с оптимистическим утверждением министерского официоза о том, что «борьба с подводными лодками в настоящее время стоит на такой высоте, что в значительной мере гарантировать безопасность плавания в определенном и в общем незначительном водном районе… не представляет особых затруднений»[909].
Задача нарушения неприятельских морских сообщений в кампании 1917 г. по-прежнему относилась к числу второстепенных[910]. Отметим, что на несколько пренебрежительное отношение Морского штаба ВГК и командования флота к проблеме борьбы с неприятельскими перевозками на Балтике не смогли, как ни странно, повлиять даже аргументированные суждения некоторых авторитетных экономистов. Среди специалистов, которые к началу четвертой военной кампании вполне осознали масштабы влияния экономических факторов на исход войны, наибольшим влиянием пользовался профессор П. Б. Струве, с 1914 г. возглавлявший Межсоюзный блокадный комитет в Петрограде (открытое наименование этого органа — Экономическая канцелярия Министерства торговли). В письме вице-директору дипломатической канцелярии при Штабе главковерха Н. А. Базили от 5 (18) января 1917 г. Петр Бернгардович справедливо отметил, что «война из стадии столкновений вооруженных сил как таковых уже давно вступила в стадию состязания целых народнохозяйственных организмов»[911]. Спустя две недели П. Б. Струве и консультант МГШ по экономическим вопросам Н. Н. Нордман подготовили меморандум (приложение 39), где, в частности, обосновывали необходимость в ходе военного планирования принимать во внимание «всю совокупность экономических условий, существенных для данного момента». Авторы записки полагали жизненно важным «создание условий, при которых экономические данные могли получать систематическое использование в оперативных целях, то есть приближение органов блокады к органам верховного командования»[912].
Однако эти и другие подобные предложения так и остались не более чем благими пожеланиями, что позволяет утверждать, что в ходе стратегического и оперативного планирования на кампанию 1917 г. накопленный в предыдущие годы ценный опыт вновь был учтен далеко не в полной мере. В результате надводные силы Балтфлота к борьбе на германских морских сообщениях не привлекались вовсе. Впервые за войну на Балтике не было поставлено ни одного активного минного заграждения[913] (приложение 40); правда, с некоторой долей условности к активным можно причислить заграждения, выставленные Морскими силами Рижского залива в Ирбенском проливе в непосредственной близости к занятому противником побережью.
Боевые действия на коммуникациях противника вели только подводные лодки, группировка которых в завершающей кампании существенно усилилась количественно: к началу навигации подводная дивизия (включая лодки Учебного отряда подводного плавания и английскую флотилию) насчитывала 35 кораблей[914], еще три единицы вступили в строй в ходе кампании[915]. В ходе последовавшего за Февралем «углубления революции» дивизия подводных лодок (капитан 1 ранга Д. Н. Вердеревский, с апреля капитан 1 ранга, затем контр-адмирал П. П. Владиславлев, с октября капитан 2 ранга В, Ф. Дудкин) в меньшей, в сравнении с соединениями крупных надводных кораблей, степени потеряла свою «боевую физиономию» (выражение М. К. Бахирева). Однако техническое состояние подводных лодок, их боеспособность и боеготовность оставляли желать много лучшего. Это было обусловлено, главным образом, известными политическими событиями, повлекшими за собой снижение качества судостроения и судоремонта, а также падение дисциплины в частях и на кораблях. Это, очевидно, стало основной причиной роста потерь подводных сил Балтфлота без соответствующих успехов: в 1917 г. русские потеряли четыре лодки — «Барс», «Львица» (старший лейтенант Б. Н. Воробьев), «АГ-14» (старший лейтенант А. Н. фон Эссен) и «Гепард» (старший лейтенант Н. Л. Якобсон)[916].
Следует отметить, что в кампании 1917 г. противодействие со стороны германских противолодочных сил стало гораздо более организованным и эффективным. Теперь неприятель строил противолодочную оборону как по объектовому (непосредственное охранение конвоев и даже отдельных судов), так и по зональному (систематическое противолодочное наблюдение и патрулирование, действия корабельных групп по вызову в районах базирования и в узлах коммуникаций) принципам. К противолодочным действиям привлекались дирижабли и аэропланы, в состав поисковых групп включалось до двух десятков кораблей, вооруженных глубинными бомбами. Все шире использовались технические средства подводного наблюдения — корабельные и стационарные гидрофоны.