ни словом! Почему?!
— Не кипятись, — попросил Арч. — Я обещал Тилу не выдавать его. А во-вторых, я не подозревал, насколько это важно.
— Еще как! Еще как важно… Ведь Кумурро знал устройство Подземного Папы. Должен был знать. Не мог не знать.
— Что с того, ведь он мертв.
— Остался его меморандум, Арч. Бьюсь об заклад, там идет речь об угрозе лавинного сбоя. Ай-яй-яй, что же ты молчал…
— Говорю тебе, я Тилу слово дал — помалкивать. А теперь сообразил, какого дурака свалял.
Немного успокоившись, Гур снова уселся на скамью и принялся дотошно расспрашивать Арча о его приключениях под землей. Вспомнить удалось далеко не все — например, сколько колодцев они миновали по пути к турникетам, в каком направлении передвигались, где и куда сворачивали. Арч попробовал начертить примерный план подземных ходов, но безнадежно запутался.
— Ладно, в конце концов это мелочи, — заявил разведчик. — Найдем мы твоего Тила, хватит ему на карачках ползать. А уж с ним до Подземного Папы в два счета доберемся. Ну, спасибо тебе, дружище…
— На здоровье, — ответил Арч. — Слушай, интересно, а если бы Тил не знал ходов к Папе? Тогда что?
— Если бы да кабы. Значит, он бы их не знал. Формулируй вопросы корректно, — шутливо отмахнулся Гур.
— Постараюсь. Итак, спрашиваю корректно. Тебя Тил интересует как проводник в подземелье, и только? Если б не это, пускай бы ползал там до скончания века, разве не так?
Не сразу Гур нашел, что ответить.
— Арч, дружище, да с какой стати ты так взъелся?..
— Не хочешь отвечать. Ну-ну. Может, скажешь хотя бы, почему ты меня отволок на свою космическую базу, а не бросил загибаться от черняшки?
— Скажу. Я думал, ты из банды, которая охотится за жизняками. У парней оттуда есть много ценной информации, которая нас очень интересует.
— Спасибо за откровенность.
Арч хотел было встать, но Гур удержал его.
— Постой. Разберемся не торопясь. Мы не боги, Арч. Мы не в силах исцелить всех больных. Накормить всех голодных. Защитить всех обиженных. Сделать это можете только вы сами. Сами, понимаешь? И никто другой за вас этого не сделает. Ты думаешь, нам, разведчикам, легко видеть, что творится на карантинных планетах?
— Ну да, вы, конечно, жалеете нас. Как же. Только жалость ваша — бесплатная, вот в чем штука. Никого она особенно не греет.
— Арч, обвинять легче всего. Что ты предлагаешь? Пожалуйста, выкладывай свою программу. Хоть сегодня можешь внести проект в Галактическую Лигу. Правда, не ты первый будешь и не ты последний. От горячих голов и прожектов там давно отбою нет. А мы — Разведка, дружище. Мы работаем, собираем сведения, ищем пути, чтобы действительно помочь. Рано ли, поздно, мы найдем корень зла и способ с ним расправиться. Тогда возможно вмешательство, только тогда и никак не раньше.
Отведя взгляд, Арч пробормотал:
— Лучше замнем для ясности это дело.
— Ты несогласен?
— Я говорю, замнем.
Солнце уже поднялось высоко, и на скамью сползла ажурная тень от нависающих веток. Арч откинулся на спинку скамьи и, щурясь, любовался лучами, которые пробивались сквозь листву слепящими спектральными метелками.
— Мы недавно раздобыли очень интересную видеограмму, — сказал Гур. — Оказывается, у Попечительского Центра вашей планеты есть засекреченный архив. Кое-что удалось потихонечку скопировать. Я думаю, тебе интересно будет посмотреть.
— О чем запись?
— Она сделана четыре тысячи лет назад, на борту ссыльного звездолета, — Гур подбросил на ладони маленький, с мизинец величиной, стерженек. — Качество вполне сносное.
Рывком Арч поднялся на ноги.
— Пошли.
6
Казалось, Гур нарочно испытывал терпение Арча. Войдя в его жилище, он не торопясь осмотрел и похвалил обстановку, оценил открывавшийся с балкона вид на далекий, заснеженный горный хребет. Потом по селектору заказал в номер обед на двоих. Лишь после этого он проследовал в кабинет, затенил окна, чтобы солнце не отсвечивало на экране видеографа, и зарядил кристаллозапись в аппарат.
— Смотри, дружище, — сказал он, усаживаясь в кресло с дистанционным переключателем в руках. — Сейчас ты увидишь собственных предков. Случилось это, сам понимаешь, четыре тысячи лет назад, считая по вашему календарю.
Сначала на экране возникли титры. «Совершенно секретно. Перезапись, вынос из хранилища, показ посторонним данного видеоматериала караются смертью.»
— Неплохо для начала, — заметил Арч. — Интригует.
— Стандартная архивная заставка, — откликнулся Гур.
«Непосвященный!» — гласил следующий титр. — «Случайно или преднамеренно увидев эту запись, ты подлежишь смертной казни. Пока не поздно, остановись.»
Невольно Арч присвистнул.
— Хотел бы я видеть чудака, который и впрямь остановился бы.
Мелькнула эмблема — очертания континента, вписанные в круг, и вычурные буквы надписи: «Специальный архивный фонд Попечительского Центра». Затем на экране возник грузный мужчина в клетчатой робе, стоявший на фоне дюралевой корабельной переборки. Его серые, навыкате глаза смотрели пристально и тяжело. Из-за обширных залысин выпуклый лоб казался непропорционально большим. Мясистые румяные щеки утопали в курчавой бороде.
— Это Хольвик, — сообщил Гур, утопив клавишу стоп-кадра. — Лидер так называемых Провозвестников Свободы. Организовал несколько крупных террористических акций. Имперский Особый Трибунал приговорил его к бессрочной каторге, которая заменена ссылкой в звездолете.
Застывшее изображение ожило. Хольвик приветственно простер ладони.
— Далекий мой потомок, мы обращаемся к тебе, — произнес он сочным ораторским баритоном. — Нет сомнения, что о нас и о нашем полете в грядущем сложат легенды. Значит, есть риск, что зыбкие покровы мифов облекут нас в ангельские или же сатанинские одеянья. Нам одинаково претит и то, и другое. Половинчатая, хромая истина хуже наглой лжи, ведь первую труднее распознать, чем вторую. Нет ничего целительней памяти, ибо язвы прошлого должны врачевать будущее. Ныне корабельные часы уже отсчитали сотые сутки полета в неизвестность, а впереди простирается бездна, протяженностью в десятки, если не сотни лет. Нравы обитателей нашего космического каземата далеки от совершенства. Из-за корысти, похоти, властолюбия постоянно вспыхивают кровавые стычки. Однако вчера лучшие из нас объединились и положили конец полнейшему беззаконию и разгулу грубой силы. Отныне у нас есть суд и есть закон, то единственное, что способно уберечь население корабля от одичания. Потомок, мы хотим, чтобы ты своими глазами увидел, как это произошло.
Добро пожаловать на законодательное собрание. Оно состоялось через сто шесть суток после старта, задолго до того, как на свете появился ты.
Хольвик исчез и снова возник, сидящий во главе длинного стола кают-компании. Сборище насчитывало не меньше сорока человек, все как один в клетчатых робах каторжников. Многим не хватило кресел, и они стояли, прислонившись к необлицованным дюралевым переборкам. Короткофокусный объектив почти целиком вбирал кают-компанию в кадр, однако искажал перспективу, делая стены вогнутыми; могло показаться, что присутствующие находятся в громадном металлическом пузыре. Звучно хлопнув ладонями, Хольвик пресек приглушенный гомон и встал, набычившись, упираясь руками в стол. Наступила тишина, и все взгляды обратились к оратору.
— Начнем, пожалуй, — сказал он. — Ни для кого не секрет, что на корабле царят разброд и дикость. Было бы наивным ожидать чего-то иного. Но далее мириться с уголовщиной мы не можем. Несколько случаев самосуда ничуть не исправили положение, скорее ухудшили его. Отвечая убийством на убийство, мы в конце концов придем ко всеобщей поножовщине, к самоистреблению…
Хольвик, ты ли это? — ехидно выкрикнули с дальнего конца стола.
Там и сям захихикали. Оператор с видеокамерой стал продвигаться вдоль кают-компании, стараясь не упускать председательствующего из виду.
— Да! Это говорю вам я! — рявкнул Хольвик, наливаясь багровой злостью, и его растопыренная ручища взметнулась над столом. — Вы видите эту руку? Она в крови по локоть! Я всю жизнь сражался с тиранией. Но над нами теперь нависла самая жуткая из тираний — это произвол толпы…
Кто-то постучал костяшками по столу.
— Может, хватит патетики? Что ты предлагаешь, конкретно? — спросил худощавый, морщинистый человек с длинными седыми кудрями. Видеокамера выхватила его крупным планом — пристальные раскосые глаза, высокомерно поджатые тонкие губы, костистая рука с массивным перстнем.
Снова Гур остановил бег видеограммы.
— Это, судя по всему, Навшан, — прокомментировал разведчик. — Магистр богословия и экономист, один из виднейших утопистов того времени. Сослан за пропаганду своих взглядов. Его труды не сохранились. Кстати, обрати внимание, сейчас покажут парней, что сидят поближе к Хольвику, стриженные под ноль. Это его боевики — Туша, Хлыст, Биток и прочая братия. Крутые мальчуганы. В рукопашной схватке каждый стоил троих.
Оператор продолжал съемку, постепенно передвигаясь в сторону Хольвика. В кадре появились сизые, булыжного вида головы боевиков, все без исключения повернутые к своему вождю, излучавшие безграничную преданность. Остальные присутствующие вразнобой загалдели.
— Точно!
— Не гони вату!
— Подрубайся к делу.
Выждав, когда иссякнут реплики, оратор повел рукой, словно собирая в кулак остатки шума.
— Мы — корабельный сход, — заявил он. — Тут, среди нас, все коренные паханы. Те, за кем идут, у кого сила. Так давайте объединимся, чтобы выжить, чтобы не перегрызть друг другу глотки. Я взываю к вам — тем, кто держит в руках судьбы обитателей корабля и их потомства. Слушайте же.
Теперь видеокамера показывала заседавших в новом ракурсе, из-за плеча Хольвика. Напряженные лица, жесткие, прощупывающие взгляды. Мало кого тронула незатейливая ораторская лесть.
— Вся беда в том, что уголовная ответственность здесь, на корабле, становится фикцией, — продолжал Хольвик. — Никого не испугаешь тюрьмой, мы и так фактически находимся в тюрьме. Публичные телесные наказания? Это гнусно. Смертная казнь? На минутку предположим, что она введена, но как быть с мелкими правонарушениями… Тише! Я говорю, тише!! Дайте мне закончить. Итак, я предлагаю принципиально новый метод наказания провинившихся. Он состоит вот в чем. Необходимо учредить суд — тише, вы! — не тот циничный и продажный, через который мы все прошли, а наш собственный суд, честный и справедливый, который одинаково охраняет каждого из нас, без исключения. И за любой проступок суд назначит меру наказания, за мелкий — год, за крупный — десять лет…