— Джентльмены, — сказал он, — вы не против того, чтобы составить мне компанию и выпить по чашке кофе?
Гостеприимно расставляя для них стулья и кладя в чашки растворимый кофе (на плите уже булькал ковшик с кипятком), Чарли как будто не замечал их раскрасневшихся лиц, тяжелого дыхания и подрагивающих конечностей.
— Я люблю выпить чашечку кофе в это время дня, — говорил он, — и тем более приятно сделать это в доброй компании. Если не возражаете, я притворю дверь. От этого воздух в комнате станет немного спертым, но я не хочу создавать впечатление, будто сегодня здесь день открытых дверей. Вам с сахаром и сливками, мистер Уайлдер?
— Да, благодарю вас.
— Конечно, это всего лишь заменитель, порошковые сливки, но на вкус весьма недурно. А вы, Доктор?
— Нет, спасибо. Просто черный кофе.
Сначала говорил один Чарли, а двое других лишь прихлебывали кофе и курили, наслаждаясь уютом, от которого уже успели отвыкнуть. Уайлдер ожидал, что этот монолог вот-вот перейдет в нравоучительную лекцию с выводом типа: «…Впредь чтобы я не видел никаких конфликтов между вами…» — но этого не произошло, и вскоре они смогли расслабиться. Они даже невольно переглянулись и едва не обменялись улыбками соучастия, как шкодливые мальчуганы, сумевшие набедокурить и не попасться с поличным.
— Я очень рад, что праздники закончились, — продолжал Чарли. — Такие затяжные уик-энды всегда несут с собой дополнительные осложнения. Палата переполняется пациентами, а число сотрудников, напротив, ограниченно. Слава богу, теперь врачи вышли на работу. Да-да, Доктор, мне известно ваше мнение о психиатрах, и нет нужды высказывать его снова. Со своей стороны, я рад врачам прежде всего потому, что они наконец-то распределят пациентов. Кто-то из этих людей теперь вернется к своим семьям, верно? Кого-то распределят по клиникам для лечения от алкогольной и наркотической зависимости; кого-то направят в Уингдейл, Рокленд или еще куда, а кое-кто — что ж, это не секрет — попадет на скамью подсудимых. Все эти вопросы должны быть решены как можно скорее, вы согласны?
Спивак нахмурился, тщательно гася сигарету в пепельнице.
— Чарли, — произнес он, — ты готов сказать мне правду?
— Постараюсь.
— Кто конкретно из этих «вершителей судеб» сказал тебе, что я — параноидный шизофреник?
Чарли откинулся на спинку кресла и от души рассмеялся, положив одну ногу в огромном белом ботинке на край столешницы.
— Ох, Доктор, ну и развеселили вы меня. Это не был ни один из них. Это были вы сами! Вы вышли из кабинета врача после беседы и сказали: «Приглядывай за мной, Чарли, я параноидный шизофреник». Это были ваши собственные слова!
Но Спивак отнюдь не выглядел веселым.
Отсмеявшись, Чарли убрал ногу со стола и доверительно наклонился вперед:
— Скажу вам одну вещь, Доктор. Это не то чтобы критика с моей стороны, но, как я понимаю, при каждой встрече с этими психиатрами вы заранее настраиваетесь на негативный лад. Представляю, как вы грозите им исками, и вполне могу вас понять. Вы сами врач и сейчас попали в трудное положение. Я бы вот что предложил: попробуйте в следующий раз их удивить. Держитесь вежливо, отвечайте на все вопросы, продемонстрируйте чувство юмора — пусть они увидят перед собой рассудительного, готового к сотрудничеству человека, каким вы и являетесь большую часть времени, в том числе при общении со мной и с мистером Уайлдером.
— Да-да, хорошо, — сказал Спивак. — Я задействую все свое обаяние. Кстати, я забыл вернуть ручку.
Он открепил зажим ручки от своего нагрудного кармана и подвинул ее через стол.
— У тебя здесь не найдется конверта, Чарли?
— Конверта? Нет.
— Хотя это и не важно. Даже найди я конверт, все равно мне еще понадобится почтовая марка. Дело в том, что я написал письмо сестре. Хочешь его прочесть?
— Пожалуй, не стоит, Доктор. Я не любитель читать чужие письма.
В дверь замолотили кулаком, и послышался крик:
— Чарли, тут валяется говно! Какой-то поганец обделался прямо в коридоре!
— Прошу меня извинить, джентльмены, — сказал Чарли и поспешно выпроводил их обратно в коридор. — Приятно было побеседовать.
Стоило ли опасаться возобновления конфликта между ними? Судя по всему, нет. Шагавший рядом Спивак был мрачен, но не агрессивен, а чуть погодя попытался завязать разговор на нейтральную тему.
— Вон того типа скоро спровадят в Уингдейл, — сообщил он, указав на мускулистого мутноглазого пуэрториканца в рабочей одежде: тяжелых ботинках, джинсовой рубашке и зеленых саржевых штанах на старомодных помочах. — Когда их вот так наряжают, за этим всегда следует отправка в Уингдейл. О боже, взгляни на это!
Глубокий старик стоял и плакал, как младенец — «Уа-уа-уа!» — когда санитар облачал его в смирительную рубашку. Он предпринял слабую попытку вырваться, при этом пижамные штаны соскользнули с его бедер, обнажив гениталии столь маленькие и сморщенные, что они вполне могли бы принадлежать младенцу, и старик поспешно закрыл их ладонью — то ли от стыда, то ли из предосторожности.
— Привет, секси-бой, — сказал ему Спивак, проходя мимо.
— Спаси меня, друг, — говорили пациенты, выклянчивая у них сигареты.
— Спаси меня…
— Да-да, мы вас спасем… Смотри-ка, Уайлдер, в логове онанистов сейчас ни души. Присядем? — Они опустились на запятнанные матрасы. — Может, прочтешь мое письмо? Я трудился над ним как проклятый, и сейчас мне очень важно, чтобы кто-нибудь оценил результат.
— Ладно, давай.
Уайлдер взял замусоленный, многократно сложенный листок, развернул его и приступил к чтению.
Дорогая Сис, дорогая мисс Присс, если в момент получения этого письма ты будешь небрежно просматривать «Нью-йоркер» за очередным бокалом сухого мартини, или менять ужасно элегантное коктейльное платье на что-то более вечерне-облегающее, или обрызгивать шею изысканными парижскими духами в предвкушении долгих и многообразных развлечений со своим мужем, то не отвлекайся и не трать время на дальнейшее чтение. Переправь его в корзину вслед за сломанными гардениями, бутылками из-под «Либфраумильх» и пригласительными на те рауты, которые ты предпочла пропустить.
Но если это письмо застанет тебя на коленях в рабочем комбинезоне скребущей кухонный пол, или натирающей волдыри на пальцах при чистке кастрюли после субботнего мяса по-бургундски, или, в лучшем случае, тужащейся и испускающей газы в месте, которое твой супруг именует отхожим, тогда не поленись прочесть это, малышка. Это важно. Это реальность.
1. Позвони папе.
2. Позвони Эрику и Марку.
3. Скажи своему мужу, что он самодовольный и претенциозный недоумок.
4. ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.
ГЕНРИ
— И что ты об этом думаешь? — спросил Спивак.
— В целом написано весьма смачно, хотя общий тон кажется мне несколько…
— «Вызывающим», да? Это одно из любимых словечек психиатров.
— Я хотел выразиться иначе. Мне кажется, ты этим вредишь самому себе. Вряд ли попытка ее уязвить поспособствует достижению твоей цели.
Спивак вздохнул и спрятал письмо в карман пижамы:
— Думаю, ты прав. Впрочем, это чисто теоретический вопрос. У меня все равно нет конверта и нет марки.
Уайлдера вызвали на прием утром в четверг. Он стоял перед входной дверью, охраняемой копом, и в который уже раз поправлял свою прическу, а Спивак меж тем давал ему последние наставления:
— Это сродни судилищу инквизиции. Они задают вопросы — причем провокационные вопросы, которые считались бы недопустимыми в суде, — а когда ты отвечаешь, они даже не слушают, что ты говоришь. Они слушают, как ты это говоришь. Потому что их интересует не содержание, а манера твоей речи. Можно представить себе, как они думают: «Мм, интересно. Почему он запнулся в этом слове? Почему использовал именно этот оборот?» И они будут следить за тобой, как ястребы за добычей. Не только за твоим лицом — тут очень важно сохранять невозмутимый вид и смотреть им прямо в глаза, — но и за всем остальным. Начнешь ерзать на стуле, скрестишь ноги, поднесешь руку к лицу или что-нибудь типа того — и тебе крышка.
— О’кей, Уайлдер, — сказал санитар. — Идем.
В просторном кабинете было около дюжины людей в белом, но казалось, что их вдвое больше. Они занимали два ряда кресел с подставками для письма, как у студентов на семинарах, а Уайлдер — с потными руками и ляжками — в одиночку сидел напротив них на простом стуле, подобно преподавателю. Никто не улыбался. Крупный лысый мужчина в первом ряду прочистил горло и сказал:
— Итак, в чем тут у нас проблема?
Это продолжалось четверть часа. Сначала он постарался как можно более связно рассказать о своей командировке в Чикаго, о недельной бессоннице и запое, о Поле Борге, больнице Святого Винсента и последующих событиях, приведших его сюда, хотя эти события он помнил очень смутно.
Потом пошли вопросы. Бывал ли Уайлдер прежде в психиатрической клинике? Оказывали ли ему когда-либо психиатрическую помощь? Пытался ли он лечиться от алкоголизма? Случались ли у него проблемы, связанные с пьянством? На работе? В семье? С полицией?
— Нет, — отвечал он на все вопросы. — Нет. Нет. Нет…
При этом он сидел смирно, с каменным лицом, и не жестикулировал. Но после вопросов они все уставились на него в молчании, видимо ожидая, что он произнесет какие-то заключительные слова в свою защиту, — и вот тут все покатилось к чертям. Одна его рука взметнулась к потному лбу и осталась там, как будто прилипнув.
— Послушайте, — сказал он, — я понимаю, что если сейчас скажу: «Я не сумасшедший», это скорее убедит вас в обратном. И все же… такова моя позиция.
Его рука снова упала на бедро, но по скрипу стула он понял, что предательски ерзает.
— Я не считаю себя безумным, или душевнобольным, или психически неуравновешенным, или как еще это у вас называется.
Во рту у него было так сухо, что он явственно ощущал каждое движение своего языка, зубов и губ в мучительном процессе артикуляции.