Наблюдение было круглосуточное, ночные смены — по шесть ночей подряд. Нас было пятеро-шестеро, удавалось по очереди ненадолго прикорнуть, но всё равно после третьей-четвертой ночи я чувствовал себя совершенно больным. Болела голова, от оптики болели и слезились глаза.
Шло лето — золотая пора для работы «наружки» — тепло, сухо. Помню, что периодически, грубо нарушая дисциплину, мы отряжали на Рижский рынок одну из машин за свежими овощами и в магазины за едой.
Тайник, за которым мы вели наблюдение, фигурально выражаясь, покрывался золотой коркой. Слежка — очень дорогостоящее мероприятие. Прошли месяцы, наблюдение было снято, и «технари» изъяли контейнер. Видимо, его закладка проходила под контрнаблюдением, и последовавшая после обнаружения тайника возня вокруг него была зафиксирована нашими контрагентами…
…Канадцы — два помощника военного атташе — чинно, не торопясь, выехали из посольства, сделали ручкой козырнувшему им милиционеру (секунд десять назад он сообщил нам, что они садятся в машину) и, делая вид, что мы их не интересуем, стали выбираться на Ленинградское шоссе. Чёрный «Мерседес-220» неторопливо плыл в потоке машин, мы тоже не спешили, плелись себе то сзади, то сбоку.
«Военные» — так в НН называли сотрудников военных атташатов зарубежных посольств — всегда представляли особый интерес для контрразведки и, соответственно, для нас.
Все они — военные разведчики, и от политической разведки их отличает какая-то эфемерная, а то и вообще не существующая негласная договорённость о том, что они не ведут агентурной работы — все свои задачи якобы решают сами, активно используют специальную технику. Их машины часто оснащались такой аппаратурой, и добыть её — или, по меньшей мере, убедиться в ее наличии — было одной из наших задач…
«Вояки» выехали на Ленинградское шоссе, слегка прибавили ходу. Мы тоже. Они минуты через две — еще. И мы… Они «вдавили дощечку в пол». Это становилось интересным… Не доезжая до аэропорта, канадцы резко развернулись и пошли нам навстречу: поняли — вырос «хвост».
Вернувшись в город, они принялись от «хвоста» отделываться. В течение 4–5 часов они то тащились по Садовому кольцу, то сворачивали в арбатские переулки и делали вид, что возвращаются в посольство, но проносились мимо — и снова по городу… Наблюдение велось практически в открытую, на что требовалась всегда особая санкция, но мы тоже «завелись» и решили — кровь из носу — канадцев не отпускать.
Темнело. «Мерседес» влетел в какой-то тупик, оторвался от нас, в конце тупика мгновенно развернулся, и, включив дальний свет, пошел на нас в лобовую. Я и слова не успел сказать, как Стихарь тоже включил дальний свет и нажал на газ. Видно было, что отворачивать он не собирается. Тут, вообще говоря, нужно было что-нибудь скомандовать, но я прикусил язык.
За десяток метров от нас Канада дрогнула: выскочив правыми колесами на пустой, к счастью, тротуар, «мерседес» свернул с курса — и они, и мы были ослеплены ярким светом и, не разглядывая друг друга, разъехались в темном тупике. Стихарь, нажав на газовую педаль до упора, развернул тяжелую «восьмёрку» почти на месте и, согрев душу «в три господа бога», попросил по радио вторую машину теперь держаться поближе.
Канадцы как-то расслабленно проехались по Москве и уже взаправду вернулись в посольство. Было совсем темно.
На следующее утро другая бригада спокойно проводила их в Шереметьево — оба улетали в Оттаву. Люди из «Дома 2», которые вели разработку канадцев, рассказали, что те отправились на какое-то очень важное совещание и должны были сделать то ли доклад, то ли привезти какой-то важный материал.
Осталось навсегда неизвестным — что хотели сделать «военные» в тот раз, почему так старались от нас оторваться? Изъять материал из тайника? Заложить в тайник задание агенту? Позвонить ему? Подобраться к какому-нибудь военному объекту и «пощупать» его своей аппаратурой? Ясно было одно — мы не дали им сделать что-то очень важное, что нужно было сделать именно в тот день.
За очень редким исключением иностранцы, за которыми нам приходилось «топать», принадлежали к достаточно обеспеченным кругам: дипломаты, коммерсанты, туристы, сотрудники авиакомпаний были нам интересны еще и потому, что, наблюдая за ними, мы учились многим полезным вещам, до сих пор большинству из нас малоизвестным: как открыть дверь автомобиля для дамы и помочь ей выйти из машины, как вести себя в ресторане, театре и мало ли где ещё…
Немало «наружников», особенно женщины, стали завзятыми театралами — иностранцы часто «водили» нас в Большой и другие театры. Мы научились понимать разницу между плохой и хорошей одеждой (особенно легко можно было тогда отличать американцев — длинные пиджаки с двумя шлицами, коротковатые брюки, просторные добротные ботинки «oхford», рубашки с пуговками на воротнике «button-down»)…
Но задания на слежку за «антисоветчиками» поступали все чаще и чаще.
Недалеко от квартиры одного из них — Петра Якира, сына известного военачальника, павшего жертвой сталинской чистки в армии, «наружка» была вынуждена даже организовать временную базу для укрытия машин и людей — так много на этой квартире в районе Автозаводской площади собиралось единомышленников и иностранных корреспондентов.
Наша бригада тоже как-то «притащила» туда то ли журналиста, то ли дипломата, сейчас трудно вспомнить. Я не мог и предполагать, что через несколько лет меня, сотрудника 5-го Управления, используют в одной из комбинаций против Якира…
…Одной из наших бригад пришлось «работать» за покойным генералом Григоренко. Не знаю почему, то ли случайно, то ли у начальства был какой-то нюх, но подобной «чести» никогда не удостаивалась ни наша опергруппа, ни кто-либо из моих близких приятелей или друзей по «наружке» — может быть, нас считали, и не без основания, специалистами по слежке за иностранцами.
Как рассказывали потом, Григоренко был быстр, наблюдателен, и в один далеко не прекрасный для сыщиков день подошел к ним и сказал:
— Вам не стыдно таскаться за мной, стариком?
Всем бригадам, вызванным в ночную смену, объявили состояние «спецзадания». Это было впервые на моей памяти. Каждой бригаде дали адреса баз, до сих пор неизвестных никому — всё в районе Красной площади или вокруг неё.
Мы проверили связь и приступили к выполнению задания. Оно заключалось в том, чтобы периодически выходить на Красную площадь и проверять — не начинается ли скопление народа. Если да, то слушать, о чём говорят, оперативно информировать отдел, продолжать наблюдение. Ночь была осенняя, промозглая, страшно хотелось спать, и мы по очереди придремывали на стульях и столах грязноватых, редко, видимо, использовавшихся баз. Никто ничего не понимал, на инструктаже не было сказано ничего определенного.
Ночная смена закончилась, сменившие нас сыщики рассказали, что в эту ночь был снят Хрущев. Все выразили неподдельный восторг.
…Эти дежурства продолжались еще неделю. Было приказано не вступать в разговоры с «девяткой». Но самое интересное заключалось в том, что на наших инструктажах и совещаниях ни слова не говорили о том, что обсуждалось уже всей страной. Помалкивала и наша вечно свободная пресса — видимо, победители «наверху» праздновали победу и придумывали, под каким соусом подать ее на стол согражданам.
За долгие годы службы я не раз поражался тому, как информировали оперативный состав КГБ о каких-либо серьёзных происшествиях, событиях, новостях — я имею в виду, конечно, не генералитет. Штатскому человеку трудно в это поверить, но рядовые чекисты, как правило, официально узнавали о чем-либо от руководства позднее многих штатских.
О некоторых вещах мы, как и вся страна, слышали только из сообщений «вражеских голосов», на глушение которых щедрой рукой швырялись огромные деньги, либо из западной прессы, когда она случайно попадала в руки тех, кто знал языки.
Базы наружной разведки понатыканы вокруг посольств и общежитий иностранцев, внутри и около гостиниц, в аэропортах… Там укрываются бригады слежки, автомашины. Иногда это просторные квартиры со всеми удобствами, иногда крошечные подвальные или полуподвальные помещения, где нечем дышать и можно только сидеть за столом и ждать сигнала о выходе объекта слежки.
Сыщики на базах имеют возможность передохнуть после напряженной езды или долгой ходьбы, перекусить, почитать (одно время почему-то читать разрешалось только газеты и ни в коем случае художественную литературу), почесать языки, что в «наружке» было довольно распространено.
На базах кокетничали, флиртовали, завязывались романы, счастливые и несчастливые браки. Студенты зубрили, писали конспекты, начальство иногда косилось на них, ворчало, но, как правило, те, кто учился, старались и работать лучше, и чаще всего это у них получалось.
На базах делились опытом, разрабатывали хитроумные приёмы слежки, вышучивали друг друга и, конечно, начальство. На базах встречались товарищи из разных подразделений, не видевшиеся подолгу, воскресала старая дружба. Там же ссорились, кричали друг на друга…
Машины, если их приходилось оставлять на улице, редко охраняли — они запирались на специально изготовленные в Оперативно-техническом управлении замки, открыть которые без там же изготовленных ключей было невозможно. Иногда водители возились со своими «аппаратами», но капоты большинства машин открывать на улице было строго запрещено — слишком много там было нестандартного оборудования.
Состояние напряжённости редко покидало нас: в любой момент мог поступить сигнал о выходе или выезде «клиента», бригада выходила, а то и выбегала к машинам, и они трогались, а то и срывались с места. Иногда иностранцы, сотрудники резидентур, расшифровывали базы и демонстрировали это: крутились вокруг, фотографировали или снимали кинокамерами «жанровые» сцены. Говорили, что французская разведка сняла в Москве целый фильм о работе «наружки»…