— Но здесь-то вроде никто не собирается тебя выбрасывать, — пожала плечами девушка, ожидая, однако, ответной реакции.
— Хорошо. А то я уже давно не надевал парашют. Наверное, и навыки потерял.
Около указанного дома водитель остановился, удовлетворился полученной мздой, но благоразумно постоял еще некоторое время: видимо, не раз приходилось после разговоров у подъезда забирать пассажиров обратно.
Сегодня хитрость не прошла. Традиционный разговор у подъезда состоялся, но за дверью скрылись оба седока.
— А у тебя ничего, уютно, — оглядевшись в квартире, Соломатин отдал должное хозяйственности Кати.
— Да какое там уютно, — махнула та рукой. — Извини, я сразу чайник поставлю.
— Не-ет, честно. После общаги такое кажется истинным раем…
— Общага есть общага, — согласилась хозяйка. — Зато мне после посещения некоторых квартир моя кажется собачьей будкой… Э-э, что говорить. Плюнула на все и живу по принципу: жалей не о том, чего бог не дал, а радуйся тому, что он не отнял. Будет по-иному, станешь сквалыгой и гипертоником. Мой руки.
Всего несколько недель назад Борис точно так же входил в квартиру княгини Людмилы. И почти с таких же слов начиналось то посещение. У Люды он еще напросился помогать на кухне, резал лук. Плакал. Вот житуха: тогда плакал, сейчас — улица Авиаторов. Как здесь не гадать, везет ему на женщин или нет…
Не желая повтора даже в мелочах, отбросил ненужные воспоминания и, не заглянув в кухню, прошел в комнату. Однако Катя спросила из кухни:
— Ты не хочешь мне помочь? Хочет.
— Но только если не резать лук.
— Плакать не любишь?
— Нет.
— А я люблю, — неожиданно созналась Катя и, дождавшись Бориса, повторила: — Люблю. И часто, к сожалению, этим мокрым делом занимаюсь.
Уместно было пожалеть, хотя бы дотронуться до плеча девушки. Но из-за того, что жест вновь мог напомнить о другой женщине, он отсек свое желание. Протиснулся к раковине, куда были свалены купленные им фрукты.
— Набрось фартук, а я переоденусь. Как-никак, почти норма. А компенсации не дают.
Что будет дальше, как станут развиваться события, по крайней мере вчерне можно было уже обрисовать: ужин, беседа, приближение… Катерину с ее одинокостью понять не ложно, да и его желание — не тайна за семью печатями. Так почему бы тогда, в самом деле, двум одиноким людям не потянуться друг к другу?
Иной вопрос — чтобы потом не наступило разочарование, чтобы не стали они в тягость один другому. Не требовали чего-то сверхъестественного и не выдвигали претензий. Занудность в отношениях способна затмить самые светлые тона.
Немного выпили, хорошо поели — день на бутербродах еще никого не делал сытым. Наступала ночь, Катя перехватила один из взглядов, брошенных ее гостем на часы, и сама предложила:
— На ночь остаешься у меня. Но спать будешь почти на полу, — она достала из шкафа свернутый матрац. Борис раскатал его у противоположной от дивана стены — иного места по длине не нашлось. — Если желаешь, иди в ванную, а я тем временем постелю.
«И зачем мне это нужно было?» — стоя под теплым душем, грустно размышлял Борис. Нет, он не был против того, чтобы оказаться рядом с такой приятной женщиной, как Катя. Он не аскет, ему претят моралисты, те, кто знают и указывают, кому и как жить.
Но в какие-то моменты, Катя права, лучше проснуться в своей постели. Это не усталость, не отторжение женщин. Скорее, та самая боязнь поступиться даже частью привычной свободы и независимости.
— Не одевайся, иди ложись, я на кухне, — постучала мимоходом в дверь хозяйка.
Облачаться после душа в тесные одежды в самом деле не хотелось, но он все равно оделся. Зачем-то захотел продемонстрировать это Кате и вместо комнаты зашел на кухню.
Девушка курила. Полы халатика, в который она переоделась, разъехались, открывая колени, и Борис невольно задержал взгляд. Да, он не аскет и не моралист, а нужно ли было ехать сюда, он поймет завтра. Все, кроме Кати, завтра!
— Покурить хочешь?
— Нет.
— А чай?
— Тоже нет.
— Музыку послушать? — хозяйка потянулась к приемничку, нашедшему себе скромное местечко на подоконнике среди цветочных горшков.
— Ничего не хочу.
— А меня?
Спросила в шутку, может быть, даже не раз ловила на нее мужчин, потому что удовлетворилась оторопью в глазах Бориса. И теперь уже серьезно порекомендовала, устало вдавив окурок в приспособленное под пепельницу кофейное блюдце:
— Пора ложиться.
Ложиться — это хорошо. А то ненароком заденешь не ту струну в настроении, и мелодия сорвется. А зачем? Пусть играет…
Как давно не касался Борис таких чистых, плотных, отглаженных — домашних — простыней. Он почувствовал их хрустящую холодность. В то же время чутко ловил все шорохи и звуки из кухни. Катя помыла блюдце, переставила чашки, вытерла стол. Зашла в ванную. Закрылась, словно постоялец мог набраться наглости и войти к ней, раздетой. Долго, бесконечно долго регулировала краны, подбирая температуру воды. Наконец стала под душ…
— Удобно? — первое, что спросила, войдя в комнату.
Борис в ответ лишь протянул руку. Катя секунду размышляла, потом все же подошла. Протянула в ответ свою. Капитан сделал вид, что или не заметил ее, или промахнулся. Коснулся ладонью колен. Катя, прикрыв глаза, в который раз вспомнила Некрылова с его вопросом, кому же будет сегодня разрешено касаться их. Оказалось, капитану, о существовании которого еще утром она и не подозревала.
— Спи, — отступая от его ложа, произнесла она. Рука Соломатина скользнула вниз, попыталась задержать исчезающую в темноте ногу, но девушка повторила:
— Спи-спи, завтра рано вставать.
— Встанем. Присядь ко мне.
— Нет, Боря. Тебе это не нужно.
— С чего ты взяла? — Борис сел сам.
— Я не хочу, чтобы ты утром о чем-то пожалел.
Катя сбросила халатик и быстро юркнула под свое одеяло, мелькнув незагорелой выпуклостью груди и трусиками. Борис невольно подался к этой белизне, но девушка остановила его:
— Если у нас сложатся добрые отношения, ты, может быть, когда-нибудь приедешь ко мне. Но приедешь сам и ко мне. А не из-за того, что негде переночевать, а тут вроде как бы и женщина под боком. Договорились?
Борис, совершенно не ожидавший такого поворота, промолчал. Ведь все шло к тому, что они будут вместе, уже самого себя убедил в искренности и неизбежности отношений, уже та фраза на кухне вызвала прилив крови, а в итоге — «ждите ответа».
Ответа ждала на самом деле Катя.
— Э-эй, о чем молчим?
— Да так.
— Все нормально, Боря. Вот увидишь. Ты мне понравился, я не скрываю, но… Спи.
— Уснешь тут.
— Уснешь. Когда мысли уходят — уснешь.
— Так мысли — они не зависят от нашего желания.
Катя не ответила. Это можно было расценить как угодно: она сомневается в правильности своих действий или наконец согласна соединить их постели и только стесняется сказать об этом, или, наоборот, молчанием прекращает ненужный разговор.
Какой из вариантов выбрать и при этом не ошибиться — такая задача для Бориса оказалась непосильной. Приподнявшись на локте, он долго смотрел в сторону дивана. Ракитина лежала без движений, он различал только ее руку, выпростанную из-под одеяла и свесившуюся к полу. Подойти, взять ее поцелуем…
— Спи, — в который раз за вечер проговорила Катя, но голос был уже отдаленный, из начинавшегося забытья.
— Поспать бы, — мечтательно потянулся Костя Моряшин, когда «форд» в очередной раз остановился у ларьков и выпало несколько мгновений отдыха.
Но под голову попали нарды, а не подушка, и вместо сна Косте пришлось чесать ушибленный затылок. Белый по связи передал:
— Посадка.
Юра Вентилятор бессердечно бросил свою «девочку» под колеса и бамперы мужчин — «москвичей» и «мерседесов». Хорошо, что те блюли правила дорожного движения и ни щипать, ни гладить бока игривой «ладушки» желания не проявили. Им-то что, они ни от кого не убегают и сами ни за кем не гонятся, идя в общем потоке как стадо железных баранов. Неинтересно вообще-то жить в потоке…
— «Американец» собирает все красные, — предупредил Аркадий, пока в одиночку ведущий «форд».
Кличку клиенту еще не прорабатывали, но если человек ездит на американской машине, почему бы ему и в самом деле не побыть какое-то время американцем?
— Дальтоник хренов, — выругался Вентилятор.
То, что «Американец» не будет реагировать на светофоры, открытием не явилось. И Юра с молчаливого согласия Лагуты добавил скорости, пытаясь обогнать объект и под контролировать его спереди. Кажется, вовремя, потому что на следующем перекрестке Аркадий запросил поддержки:
— Не вижу.
— Во второй строчке, — дал корректировку полосы движения Лагута, не отрывающийся от зеркала заднего вида. — Между вами прокладка из автобуса.
— Понял. Мне не выйти в сторону.
— Принимаем на себя.
Юра притормозил, пропуская правый поток. «Форд» вальяжно прорезал трассу рядом. Добавил газу и Юра, держась на полкорпуса сзади в соседнем ряду. В сгущающихся сумерках одна отрада была — приметность машины объекта. Так что нет худа без добра, пусть и дальше клиенты выбирают себе машины поэкстравагантнее.
Мчались в сторону Москвы — обиталища чиновников, кинозвезд, художников, бизнесменов. Кто жаждет жить широко и вертеть дела по-крупному, столицу не минует. Ее не обойти, не облететь, не перепрыгнуть.
И вместе с этим Москва — болотный лабиринт. Пирамида, уходящая вниз. Она дает власть и тут же отнимает совесть. Приближает к кумирам и сильным мира сего и походя окунает лицом в зловония. Едешь в Москву — будь готов и сам подличать, и ждать того же от других. На белом коне ныне в Москву не въезжают. В белокаменную-смердящую можно протопать только собственными ножками. В столице вначале нужно сделаться своим, узнать, где, за что и какие секиры рубят высовывающиеся головы, а только потом, лавируя или подставляя головы других, идти в нужном направлении. Это раньше в Москву приглашали работать. Нынче — делать деньги. Или помогать делать деньги.