Почему же тогда – жалость?..
Село Красное. Сюда мы прилетели днем. А сейчас вечер. На улице слякоть, идет мокрый снег. Мы с Ирой сидим на печке в теплой хате, наслаждаемся. Щелкаем семечки и крутим патефон.
Полетов нет. Хорошо – можно хоть денек отдохнуть. Хрипло поет надтреснутая пластинка:
«Валенки, валенки-и… не подшиты, стареньки!»
Надрывается Русланова. Растет гора шелухи на печке. Ира нерешительно предлагает:
– А не пора ли на боковую?
Я киваю: пора, завтра с утра опять перелет на новое место. И… продолжаем машинально щелкать семечки. Жареные, вкусные – трудно оторваться.
Внезапно – стук в окно. К стеклу прижимается чье-то лицо. Я вижу смешно приплюснутый нос и руку с растопыренными пальцами.
– Быстро на аэродром! На полеты!
Выглядываю в окно: снег перестал, темное небо в звездах. Как говорится, вызвездило. Молча мы натягиваем на себя комбинезоны, надеваем унты. Не хочется выходить из теплой хаты. А патефон визжит:
«Валенки, валенки…»
Других пластинок нет, это единственная.
Хозяйка стоит у печки, сложив руки на животе. Смотрит на нас жалостно.
– Салют, Ефимовна! – улыбаемся мы ей и выходим в черную ночь.
До утра мы успели сделать два долгих вылета. Немцы оказались далеко: они отступали безостановочно, отходя в направлении Краснодара. Мы бомбили автомашины, которые шли колонной с включенными фарами.
В станице Джерелиевской нас застала весенняя распутица. Днем аэродром превращался в болото с густой грязью. Только к середине ночи на несколько часов подмораживало, и до утра мы летали.
…Возвращаясь с полетов, я подхожу к дому с опаской. Небольшой дом, где мы с Ирой Себровой поселились, стоит в глубине двора. От калитки до крыльца каких-нибудь десять шагов, но пройти это расстояние спокойно мне нельзя, потому что у меня есть враг – большой белый гусь с длинной шеей и круглыми бесцветными глазами. В сущности, безобидная домашняя птица. Целый день вместе со своими собратьями он важно расхаживает по двору, что-то выискивает, щиплет прошлогоднюю травку, чистит перья или вполголоса о чем-то рассуждает. Но стоит ему заметить мое приближение, как он мгновенно преображается: воинственно расправляет крылья и с криком бросается мне навстречу. Вытянув шею, шипит и норовит ущипнуть. Я отшвыриваю его ногой, пробивая себе дорогу…
…Днем командир полка собрала летчиков: в полку кончились запасы бензина, а обстановка требовала, чтобы мы летали. Подвоза не было, так как машины застревали на дорогах. Запасы продуктов тоже иссякли: несколько дней мы ели одну кукурузу, да и то без соли и хлеба. Бершанская решила послать в город Кропоткин самолеты за горючим и продовольствием. С большим трудом взлетели По-2 с аэродрома…
Вернувшись, я пошла домой и, как всегда, стала искать глазами моего гуся, но его нигде не было. Я свободно пересекла двор и еще раз оглянулась: от этой вредной птицы можно было ожидать любого подвоха. Открыв дверь, все поняла: из кухни вкусно пахло жареным… Это он, тот гусь! Сердце защемило – зачем же его так… Но хозяйка думала нас обрадовать:
– А я вам угощение приготовила, гусочку…
Нет, не могла я есть моего гуся. Мне было жаль воинственную птицу. На следующий день я шла с полетов в плохом настроении: теперь никто уже меня не встречал…
После полетов мы легли спать в девять утра. Никак нам не удается выспаться: ведь отдыхать приходится днем, когда в доме идет обычная жизнь. По комнатам бегают хозяйские дети, глуховатая бабка говорит громко, почти кричит.
Я открываю глаза и зажмуриваюсь, в окна бьет яркий солнечный свет.
– Проснулась? – слышу голос Иры.
Она сидит на кровати, поджав ноги, держит что-то на ладони.
– Что это у тебя?
– Это? Вот – пятый…
– Кто пятый?
– Бекас пятый! Ползают прямо по простыне…
Я вскакиваю и откидываю одеяло. Молча мы истребляем паразитов. Наш дом, как и другие в станице, полон народу. Только одна хозяйская семья состоит из семи человек: старик со старухой да невестка с четырьмя детьми. Заходят солдаты с передовой, на отдыхе, раненые. Просятся переночевать. Не раздеваясь, спят прямо на полу.
В комнату заглядывает бабка:
– Проснулись, мои солдатики? Аль не ложились?
– Просто не спится, бабуся.
– То детвора вас разбудила. Я их сейчас угомоню.
Но спать мы уже не могли. Одевшись, я вышла в другую комнату. Как обычно, дед сидел у окна, набивал трубку. В доме все заботы ложились на бабку, а дед жил своей особой жизнью, не обращая внимания на шум и гам. Любил посидеть, обсудить мировые проблемы. С удовольствием брал наши полетные карты и, надев очки, внимательно рассматривал. Иногда вверх ногами. Важно крякал, покачивая головой:
– Придумают же люди! Вон какая станица, сколько в ней домов, а на бумаге она всего-навсего точка… Н-да-а…
Юля Пашкова пришла в полк с первым пополнением, когда мы уже несколько месяцев воевали и новенькие ордена сверкали на наших гимнастерках.
Летала она лихо. И ничего не боялась: ни зениток, ни грозы, ни выговора за лихачество. Летного опыта у нее явно недоставало, зато было с излишком бесшабашной смелости. Юля. Юлька. Веселая девчонка с чуть вздернутым носом, веснушками на нежной коже и озорными синими глазами.
Однажды полку была поставлена задача разбомбить немецкий штаб в одной из кубанских станиц. Юлька вдруг разволновалась и попросила поручить это ей.
– Я там выросла. Там моя мама…
Никто не произнес ни слова. Трудно было что-нибудь сказать.
– Я там знаю каждый дом… – настаивала Юлька.
Задание было несколько изменено, и Юльке доверили бомбить штаб. Остальные должны были работать по запасной цели.
Штаб Юлька действительно разбомбила. Прилетела назад довольная, возбужденная. Размахивая шлемом, рассказывала:
– Понимаете, я видела свой дом! Спустилась и низко-низко над ним пролетела!..
Вскоре наши войска освободили Юлькину родную станицу. Но ей самой уже не пришлось там побывать. В одну из черных мартовских ночей на последнем развороте перед посадкой столкнулись два самолета. Юльки не стало…
Во время обстрела над целью осколком снаряда повредило мотор, и назад Ира летела так осторожно, будто вела машину, груженную динамитом. Мотор давал перебои, но все же она дотянула до аэродрома.
С рассветом все самолеты, кроме нашего, улетели на основную точку. А мы остались ждать, пока техники исправят мотор. Наш По-2 стоял на окраине станицы рядом с траншеей. Тося, техник, сразу же приступила к работе. Ей помогала ее подруга Вера.
– Тут работы не так уж много. Быстро сменим, что надо. Через час-полтора будет готово, – пообещала она. – Идите отдохните.
Нам с Ирой делать было нечего, и мы решили прилечь в пустой хате неподалеку от самолета. Страшно хотелось спать. Спокойно шли мы по заросшей травой улице. Было тихо. Внезапно послышался гул, и мы увидели истребителей, летевших парой совсем низко. Мы не сразу сообразили, что это фашистские самолеты.
– Иринка, они с крестами!
Только я успела сказать это, как раздались выстрелы. Истребители, пикируя один за другим, стреляли из пушек. Мы забежали в хату. Стоял грохот, от пушечных выстрелов дрожали стены, дребезжали стекла. С испугу я бросилась зачем-то закрывать окна.
Снаряды рвались на дороге, в саду, возле хаты. Пробило дырку в потолке, другую – в глиняной стене. Мне стало страшно: убьют вот так, нелепо… где-то в хате… Хотелось куда-нибудь спрятаться, но, кроме стола и кровати, в комнате ничего не было. Мы залезли под стол и сидели там, пока не кончилась штурмовка. Стол, конечно, не броня, но все-таки… какая ни есть, а крыша над головой.
Когда все стихло, мы побежали к нашему самолету. Техники уже хлопотали возле него. Он был почти цел, наш По-2. Только в фюзеляже зияли две дыры да левое крыло было порядком изорвано. Поджечь его истребители почему-то не успели.
– Проклятые, добавили нам работы. Не могли позже прилететь…
Рука у Тоси чуть повыше локтя была перевязана лоскутом, на котором краснело пятно. Несмотря на рану, она свободно двигала ею.
– Ерунда, – сказала она и несколько раз согнула и разогнула руку…
Вспоминает штурман полка Герой Советского Союза Лариса Розанова:
«Кубанская весна 1943 года. Весенняя распутица, непролазная грязь. Дороги развезло, машины застревают. Нет подвоза бомб, бензина, продуктов питания. А летать надо…
Бершанская вызывает летчиков, дает задание вылететь в город Кропоткин, получить там все необходимое для боевой работы. По колено в грязи, буквально на руках девушки вытаскивают самолеты на узенькую, чуть просохшую полоску аэродрома. Вылетаем. До Кропоткина – двести километров. Летим низко, бреющим. Мне пришлось сделать днем три рейса. Тысячу двести километров летела на перегруженном самолете и очень устала. А вечером легкий морозец сковал землю, и мы летали на задание.
…Ровно, монотонно гудел мотор. Потом звук стал отдаляться, и я почувствовала, что куда-то проваливаюсь… Совершенно невозможно было противиться сну, глаза просто слипались.
– Лора, ты сегодня измоталась, давай я поведу. А ты отдохни.
Я покорно передала управление Вере Белик и тут же заснула. Мне показалось, вздремнула на несколько минут. Вдруг слышу:
– Ну проснись же, наконец, Лорка! Проснись!
Очнувшись, я схватилась за управление. Вдруг из-под левого крыла на меня уставился яркий луч. „Фара! Атакует истребитель!“ – решила я. Рванула самолет вправо. „Фара“ слепила меня уже из-под правого крыла.
И я стала маневрировать, бросая самолет в разные стороны…
– Скорость! Скорость, Лорка! – яростно кричала в трубку Вера.
Наконец я опомнилась. Скорость огромная, в ушах свист, самолет весь дрожит… Высота на приборе – пятьсот метров! Значит, мы падаем уже около тысячи метров!.. Только на высоте двести метров мне удалось выйти в горизонтальный полет. И вдруг у меня задрожали руки и ноги, зубы стали выстукивать противную дробь. И тут я услышала голос Веры: