«С вечера 8 марта погода была вполне благоприятной для полетов. Экипажи ушли по маршруту и на полигон для бомбометания. Вскоре усилился ветер, пошел снег, видимость по горизонту исчезла, видимость контрольных сигналов пропала, не видны были и световые сигналы на аэродроме. В это время я с Бурзаевой совершала полет по треугольному маршруту. Непогода застала нас на втором этапе. Мы летели как в молоке, ничего не видно было, кроме приборов в кабине.
Только опыт и знание маршрута привели нас на свой аэродром.
Из полета не вернулись четыре экипажа – два с маршрутного полета и два с бомбометания»…
На рассвете вернулся самолет Нины Распоповой со штурманом Лелей Радчиковой, они сели на вынужденную в поле. А три машины были разбиты: Ани Малаховой и Маши Виноградовой при полете по маршруту – девушки погибли; Лили Тормосиной и Нади Комогорцевой при бомбометании – девушки погибли; Иры Себровой и Руфины Гашевой при бомбометании – самолет разбит, а девушки живы и не получили никаких повреждений…
Выяснилось, что экипажи Тормосиной и Себровой, придя на полигон и попав в сложную метеообстановку, потеряли пространственную ориентацию и врезались в землю. Вела звено командир звена Попова со штурманом Рябовой. Они вернулись благополучно… Но помочь ничем не могли…
Надежда Комогорцева и Руфина Гашева – две неразлучные подружки с мехмата. Надя – яркая, стройная блондинка, хорошая спортсменка, восторженно начала летать. У нее было еще две сестры, которые тоже ушли на фронт… Надя любила покомандовать и звала Руфу «Гашонок». Руфа – тихая, спокойная девушка. Она в нашем полку перенесла больше всех: дважды попадала в аварию, дважды ее сбивали, и это ничуть не меняло ее облик. Она говорила про себя: «У меня чувство страха запаздывает».
Потеря четырех подруг была для всех нас большим горем…
Полк задержали в Энгельсе для дополнительной тренировки, и только через два с половиной месяца, 23 мая 1942 года, был получен приказ о вылете на фронт. Радости нашей не было предела… Начальник школы пожелал нам отличных успехов и «воевать без потерь»…
Свой личный самолет У-2 с летчицей Ольгой Шолоховой Раскова передала мне, и мы вылетели раньше всех, чтобы организовывать прием полка на промежуточных аэродромах.
Лидировали перелет полка Марина Раскова с Бершанской. Они привели нас на Южный фронт, недалеко от Ворошиловграда. Там только что была создана 4-я Воздушная армия (ВА). Командовал армией генерал-майор К. А. Вершинин. Он принял Раскову и Бершанскую очень приветливо. Живо интересовался качеством индивидуальной подготовки летного состава. Особенно его волновали три вопроса: летали ли мы в лучах прожекторов, умеем ли возить во второй кабине самолета по два человека и могут ли летчики производить посадку по сигнальным фонарям без подсвечивания посадочных прожекторов? Только на третий вопрос был дан положительный ответ…
Вершинин сказал, что полк войдет в состав 218-й дивизии, командовал которой полковник Д. Д. Попов. В шутку он сказал, что Попов такой «купец», который «покупает» самолеты всех типов. В дивизию входят полки на бомбардировщиках СБ, Р-5, а теперь и на По-2 – это наш полк.
На следующий день Попов приехал в полк познакомиться с личным составом и самолетами. Все шло хорошо, но командир был невесел, молчалив. Раскова спросила его, вспомнив шутку командующего: «Ну что же, товарищ полковник, покупаете?» Попов помолчал немного и ответил: «Да, покупаю»… Комиссар дивизии потом рассказывал, что Попов, узнав, что на пополнение дивизии прибыл полк на фанерных самолетах По-2, да еще женский, сказал: «В чем мы провинились? Почему нам прислали такое пополнение?» В сентябре 1942 года Попов «купил» еще один полк на самолетах По-2 – 889-й полк под командованием К. Д. Бочарова. Весь дальнейший путь прошли мы рядом. Это были наши «братцы».
Мы чувствовали, что и дивизия, и армия принимали наш необстрелянный, неопытный полк неохотно, боялись слез и женских капризов, удивлялись тому, что в тылу нас не тренировали, как выходить из прожекторов и зенитного обстрела. Летчики из соседних мужских полков смотрели на девушек с откровенной иронией и называли нас «бабий» или «Дунькин» полк (не иначе как по имени командира).
Конечно, многого мы тогда не умели, но такой, как у нас, энтузиазм в работе, такой сплоченный коллектив можно было встретить не во всяком мужском полку. Неудивительно: мы не обязаны были воевать, мы пришли на фронт не по долгу, а по велению души…
Раскова трогательно прощалась с нами, пожелала нам получать ордена и стать гвардейцами (как это казалось нам далеко!). Говорила, что мы должны доказать, что женщины могут воевать не хуже мужчин, и тогда в нашей стране женщин тоже будут брать в армию. Она была удивительно красива и женственна, и в то же время для нее не было слова «невозможно»… Какая-то особая сила и уверенность исходили от Марины Расковой.
Все мы были понемножку в нее влюблены. Константин Симонов сказал о ней в 1942 году: «Марина Раскова поразила меня своей спокойной и нежной русской красотой. Я не видел ее раньше и не думал, что она такая молодая и у нее такое прекрасное лицо».
А я до старости лет, уже при организации своей научной работы, часто измеряла свои поступки меркой Марины Расковой по формуле: «Мы все можем!»
…Это были трудные дни отступления частей Южного фронта от Ворошиловграда и Ростова. Поэтому армии некогда было особенно нас учить и постепенно вводить в строй, и в ночь на 9 июня полк начал воевать. Первой вылетела на задание командир полка. Мы сразу включились в активную боевую работу в обстановке непрерывного отступления.
В первую неделю на фронте казалось, что нам дают не настоящие цели: не стреляли зенитки, не ловили прожектора. А то, что с первого же вылета не вернулся экипаж командира эскадрильи Любы Ольховской со штурманом Верой Тарасовой, приняли за случайность, за потерю ориентировки, за сбой в машине. И когда Ирина Дрягина прилетела с дыркой в плоскости, все бегали к самолету, трогали эту дырку и радовались – «наконец-таки воюем по-настоящему!»
…Уже после войны в газету «Правда» пришло письмо от жителей небольшого поселка в Донбассе. Они писали, что в июне 1942 года над их поселком был сбит самолет По-2. Он упал недалеко. Утром они нашли сбитый самолет, в кабинах сидели две женщины. Они были мертвы. В письме описывали их внешность. Тайком их похоронили, но не знали их имен. Через двадцать лет после Победы написали в газету с просьбой найти родных этих девушек: «Сообщите их родным, пусть приедут к нам. Если живы их матери, они будут и нашими матерями, братья будут и нашими братьями…» Письмо редакция переслала к нам в Совет полка. Мы поплакали сначала, было ясно, что речь идет о Любе и Вере. Рачкевич поехала туда, могилу вскрыли, и по всем признакам опознали наших летчиц. Их перехоронили в г. Снежном. Первые боевые потери полка!..
…А тогда, в 1942 году, вместо Ольховской и Тарасовой назначили командиром эскадрильи Дину Никулину, а штурманом Женю Рудневу, нашего «звездочета», как ласково называли ее девочки.
Дина Никулина – яркий человек, можно сказать, «лихой» летчик… Женя Руднева – скромная, мягкая девушка, мечтательница, влюбленная в далекие сверкающие звезды. Еще в 1939 году Женя писала в своем дневнике: «Я очень хорошо знаю, настанет час, я смогу умереть за дело моего народа… Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю, но, если потребуется, я надолго забуду астрономию и сделаюсь бойцом…»
Командиром другой эскадрильи была Сима Амосова, летчик гражданской авиации, впоследствии замкомандира полка по летной части, штурман – Лора Розанова. Штурманом полка была Соня Бурзаева.
…Первые недели на фронте… Не все было гладко, была горечь и боль первых потерь, и аварии по неопытности, и трудности с воинской дисциплиной. Была неловкость за свою армейскую неподготовленность, которая, как мы ни старались, то тут, то там вылезала наружу. Иногда немецкие танки почти вплотную подходили к нашему аэродрому, надо было срочно перелетать куда-то на восток, где никто не готовил для нас площадок, а самолеты находились в воздухе, и радиосвязи с ними не было. Бершанская дожидалась последнего экипажа, чтобы сообщить ему данные о направлении полета, а перед этим один из наиболее опытных летчиков в темноте находил подходящую площадку и разжигал на ней костер.
Бывали случаи, когда наземному техническому составу приходилось идти пешком на эту новую точку: не хватало машин для перевозки. Не было точных данных о том, где находятся наши, а где немецкие части, и наших летчиков днем посылали на разведку. В воздухе господствовала немецкая авиация, и днем на По-2 летать было очень опасно. Помню, как Дуся Носаль уходила от истребителя по балочкам и оврагам, как подожгли машину Нади Поповой, а ей удалось выбраться и вернуться в полк.
По дорогам брела неорганизованная пехота… где-то впереди немцы выбросят десант из десяти человек, и все, намеченный нами пункт занят…
Мы стояли в одном месте – все селение сплошной абрикосовый сад, все угощали абрикосами – и только что сорванными с деревьев, и сушеными, и пирогами с медом и абрикосами. Когда мы отступали из этого села, нам в машину насыпали абрикосов и в тазы, и просто так, женщины бежали за нами, а мы плакали и долго после этого не могли есть абрикосы…
…Мы летали каждую ночь. Бомбили по подходящим немецким колоннам, по железнодорожным станциям и переправам. Лишь только наступали сумерки, вылетал первый экипаж, через 3–5 минут – второй, затем третий. Когда на вылете стоял последний, мы уже слышали тарахтенье возвращающегося первого. Он садился; пока летчик докладывал о выполнении задания и наземной обстановке, на самолет подвешивали бомбы, поднимая их с земли под плоскости руками, помогая коленками (ах, как тяжелы бывали «сотки»), заправляли машину бензином, и экипаж снова летел на цель. За ним второй… и так до рассвета, и так каждую ночь…
Мы отступали почти до Владикавказа, остановились в чеченской станице Ассиновской, откуда летали до нового, 1943 года. Полк участвовал в обороне Владикавказа, уничтожал скопления войск и техники противника в районах Моздока, Прохладной, Дигоры, а с января 1943 года – в действиях нашей армии по прорыву обороны противника на реке Терек и в наступательной операции в районе Ставрополя и долины реки Кубань.