Чтобы уменьшить время в полете и благодаря этому успеть за ночь сделать больше вылетов, организовывали так называемый «аэродром подскока», поближе к линии фронта, перелетали на него поздно вечером, а утром возвращались на основную площадку, где и маскировали свои машины в саду, между деревенскими домиками. Оставаться днем на «подскоке» было слишком опасно.
Сначала наши молодые штурманы не умели точно выйти на цель, вывести самолет из прожекторов и из-под обстрела. Поэтому в первые боевые ночи более опытные летчики начали тренировать своих штурманов, учить их неписаным законам летного мастерства. Не всегда это делалось достаточно деликатно. Женя Руднева, например, не очень быстро влезала в кабину, и Дина Никулина заставляла ее по нескольку раз подряд, в унтах и комбинезоне, влезать и вылезать из самолета. Некоторым штурманам это казалось почти издевательством. Женя же воспринимала это как необходимую учебу, она никогда не обижалась.
Через полгода Женя записывает в своем дневнике:
«Все-таки с Диной я больше всего люблю летать. Потому что теперь я знаю, что летать могу, что со мной можно летать спокойно. Никто, кроме Дины, не говорит мне о моих ошибках. Каждый полет с ней меня чему-то учит – в полетах с другими я всегда это учитываю. Это первое, а второе – она мастер своего дела, в ней даже осторожности не всегда хватает, а трусости ни капли нет».
Дина Никулина – профессиональный летчик с отличной техникой пилотирования. Характер у нее жизнерадостный, веселый. Летала она бесстрашно. А на вечерах самодеятельности азартно отбивала чечетку, до тех пор пока ее не ранили в ногу. После этого мы узнали, что она отлично поет…
С самого начала полку пришлось вести работу в исключительно тяжелых условиях. Армия отступала за Моздок, в гористую местность. Малейший просчет штурмана или летчика – и катастрофа неминуема, так как горы превышали высоту полета. Часто туманы закрывали аэродром, внезапные снегопады и дожди преграждали нам путь, могучие воздушные потоки швыряли наши легкие машины на сотни метров вверх или вниз. Горела нефть Грозного, черные облака не давали ни дышать, ни летать, какая уж там цель…
Никогда раньше, в мирное время, не летали летчики на таких самолетах в подобной обстановке. Такая цель, как Моздок, имела в обороне все виды зенитного огня, десятки прожекторов и к тому же была защищена целой огневой полосой со стороны Кизляра. Нам приходилось маневрировать: один экипаж вызывал на себя прожектор или огонь зенитной артиллерии, а другой в это время заходил и бомбил по этим точкам. Это уже называлось «новой тактикой боевой работы». Враг терялся и стрелял беспорядочно.
С не менее трудными условиями столкнулись мы при прорыве «Голубой линии»[4], на Тамани, при полетах на Новороссийск и Керчь, при освобождении Севастополя. Все эти направления имели важное тактическое значение и поэтому были прикрыты плотным огнем зенитных батарей, в воздухе патрулировали ночные немецкие истребители, лес прожекторов стоял над целью.
А много ли нужно, чтобы сбить наш тихоходный самолет, состоящий из фанеры и перкаля? Одна зажигательная пуля могла превратить его в пылающий факел!
Ну и трудно мне было в первый год. Мало я понимала в самолетах, в бензине, бомбах, оперативных сводках, слабо знала военный устав и многое другое, что должна была знать, ведь начальник штаба – первый заместитель командира полка. Бершанская – опытный летчик, хороший организатор, но тоже человек, в общем-то, не военный, не строевой – помочь мне не могла.
Девчонки меня не очень слушались, спорили, когда я назначала кого-нибудь на дежурство. Да представьте только: я, задушевная подружка своих штурманов, вхожу в комнату – и все должны встать! В штабе начали работать и другие девушки: в оперативном отделе, в строевом отделе, шифровальщик, начсвязи, начхим, машинистка.
Назначенная на должность начальника оперативного отдела бывшая студентка химического факультета Аня Еленина говорила мне с отчаянием в голосе: «Ты, Ирина, по крайней мере, умеешь быть серьезной, а я ведь даже этого не умею…»
И мы учились своему делу все вместе. Однако ложное самолюбие иногда мешало нам признать, как мало мы знаем и умеем. Кадровыми военными в полку были только инженеры полка и комиссар Евдокия Рачкевич. Они-то дисциплину понимали и смотрели на нас с внутренней усмешкой.
Первые оперативные сводки, я думаю, доставили много веселых минут штабным работникам дивизии. Мы, например, писали: «Ветер на разных высотах разный», «летчик Чечнева встретила три самолета – один впереди и два по бокам»…
Мне очень страшно было первый раз идти в дивизию, в ее штаб. Однако шутливый тон полковника Лучкина, его добрые слова подбодрили меня. Ему, конечно же, смешно было смотреть на девчонку – начштаба. Он дал нам несколько уроков штабной работы и порядка. Иногда и так: я сижу перед ним, мы только что обсудили прошедшую ночную работу. По радио передают Шумана, слушаем молча, расслабились, потом я встаю и хочу уходить, поворачиваюсь. И вдруг слышу: «Как, вы уходите, товарищ лейтенант?» Я спохватываюсь, жар кидается в лицо. Руку к голове: «Разрешите идти, товарищ полковник?» – «Идите». Кругом поворот, иду…
Знание и умение приходили постепенно. Появилось в полку много новых людей, для них я уже была не подружка, а начальник штаба, все по уставу… Зато мои старые друзья и я вместе с ними научились соблюдать воинские отношения на службе, а в свободное время снова быть подружками, говорить о любимых, о письмах, обмениваться нитками для вышивания…
А что такое штаб? Это похоже на деканат факультета. Оперативная, строевая, хозяйственная работа. От получения боевого задания на ночь до наградных листов и заказов на обмундирование, заказов на переезды на новые площадки. И, кроме того, дежурство на старте во время полетов: журнал вылета, прием докладов от экипажей, связь с оперативным пунктом дивизии, да много еще чего… Вся жизнь полка шла через штаб. В него входило 6 человек, да еще адъютанты эскадрилий и дежурные по части. Надо было только четко все организовать. Аня Еленина проработала со мной в штабе до конца войны, в мое отсутствие полностью меня заменяла.
Иногда удавалось и слетать в качестве штурмана на боевое задание, посмотреть на взаимодействие с наземными войсками. Но, ах как редко…
Бершанская вспоминает, как однажды к нам в полк прибыл начальник штаба дивизии полковник Лучкин и сказал: «А что же вы, товарищ командир, не представляете своих людей к правительственным наградам? Некоторые летчики и техники вполне этого заслуживают». «Хорошо помню, – пишет Евдокия Давидовна, – как мы с начальником штаба И. Ракобольской переглянулись и неуверенно произнесли: „А разве уже можно? Ведь мы ничего особенного еще не сделали“. Началось оформление наградного материала. И какая была радость, когда 27 октября генерал К. Вершинин вручил ордена сорока летчикам, штурманам и техникам».
13 августа 1942 года полк перелетел в станицу Ассиновская. Это большая казачья станица по дороге на Владикавказ, на берегу белой от известняка речки Ассы. Мы долго простояли в ней – почти всю зиму 1942/1943 года, пять месяцев. Здесь началось становление нашего полка. В станице – арыки и сады. Под яблонями – самолеты. Летчики рулили по мосткам через арык. Прекрасная маскировка. Стояли сильные туманы. Девушки сидели в самолетах, ждали погоды, чтобы не терять ни минуты, когда туман рассеется. Часто так и спали, на постели потом уснуть не могли, жаловались: «Не чувствую борта самолета под локтем…»
Здесь особенно ярко проявились качества нашего командира Е. Бершанской. Она была исключительно требовательна к выполнению боевых заданий. Можно было в плохую погоду оставить летный состав в станице, на старте держать один дежурный самолет – разведчик погоды, а если прояснится – вызвать все остальные экипажи. Но поднять по тревоге полк, привести его на аэродром – значит потерять 30–40 минут, следовательно, потерять один боевой вылет полка. Если же все летчики будут дремать на старте – эти полчаса будут выиграны и сделан лишний десяток боевых вылетов…
Пожалуй, уже с этого времени мы начали выигрывать негласное соревнование с мужскими полками.
Когда мы перелетели из Эльхотово в Ассиновскую, я обнаружила, что не взяла в БАО – батальоне аэродромного обслуживания – продовольственный и вещевой аттестаты полка. Новый БАО покормил нас, но требовал аттестат. Бершанская была сердита и сказала – «лети». Верочка Тихомирова, тогда летчик связи, завела мотор, и мы полетели через горы. После ночной работы безумно хотелось спать, вставало солнце, могли уже ходить самолеты противника, а я периодически стукалась головой о козырек кабины, на мгновение засыпая, когда вглядывалась в окружающее нас небо…
В Эльхотово стоял 288-й истребительный полк. Мы нашли домик командира полка и постучали в окошко. Выглянул молодой мужчина в белой нижней рубахе. Я доложила: «Начальник штаба 588-го полка лейтенант Ракобольская». Гляжу, он как-то побелел и глаза испуганные. Но когда я рассказала о цели нашего прилета, он радостно заулыбался, помог мне найти БАО и признался под конец: «А у меня выбыл начштаба полка по болезни, я и подумал, что мне вас прислали вместо него, даже испугался». Номера полков похожи: 288 и 588. Немудрено ему было побелеть, увидев девчонку под своим окном…
По идее на каждом стационарном аэродроме должен стоять свой БАО, а полки могли прилетать и улетать, давая заявки БАО на все необходимое: бензозаправщики, машины с бомбами, другое техническое обслуживание. Полк представлял БАО свой аттестат, где значилось, сколько человек и по какой норме надо кормить, когда и кому надо выдавать новое обмундирование и т. д. Ежедневно штаб давал заявки на необходимые бомбы, бензин. В БАО работал метеоролог, строились бани, столовые, оборудовалось жилье.
Стройная система: аэродром – БАО, во время войны, естественно, ломалась. Мы не стояли на оборудованных аэродромах, где нас ожидал БАО. При отступлении и наступлении часто БАО переезжал вместе с летным полком, иногда выделяя команды для нескольких полков, если хватало мощности.