Но Катя Олейник и Оля Яковлева все не возвращались. Мы прозвали их Стара и Мала. Потому что Катя, девушка с мягким украинским юмором, обращалась к подругам не иначе как: «А ну, стара, скажи…» или «Как думаешь, стара…». Штурмана же своего Оленьку называла «Мала». Плотная, большеглазая Катя была немногим старше Оленьки, маленькой изящной девушки с милой застенчивой улыбкой.
Уже солнце алым огнем пробивалось сквозь тучи на горизонте, когда послышалось стрекотание По-2. Вернулись Катя и Оля, обе раненые. Самолет подрулил к старту, и все увидели, что он весь изрешечен. Несмотря на то что было перебито управление, Катя сумела привести свой По-2 домой буквально «на честном слове»…
Во время наступления в Белоруссии мы впервые увидели близко пленных немцев. Колонны и группы пленных, идущих под конвоем на сборный пункт, стали обычной картиной летом сорок четвертого. Часто немцы сдавались сами. Даже к нам в полк приходили сдаваться. Прямо на аэродром. Но случалось и по-другому.
…За деревней, где мы жили, был густой высокий лес. Обнаружив в траве крупную землянику, мы рассыпались между деревьями, собирая ягоды. Близко слышна была перестрелка – где-то рядом немцы держали оборону. Сначала мы ходили с опаской. Потом осмелели, перестали обращать внимание на стрельбу. Но когда стали палить совсем рядом, решили возвратиться. Никто не заметил, что с нами не оказалось Ани Елениной.
Вскоре в деревню пришел сержант.
– Где тут командир? – спросил он зычным голосом.
Близко находилась начштаба Ирина Ракобольская:
– В чем деле?
– Вот, понимаете, товарищ капитан, поймали в лесу какого-то человека… В нашей форме. Говорит, женщина…
Ракобольская улыбнулась уголком рта и продолжала слушать.
– Говорит, что из летного полка. И что женщина… – повторил сержант. – А вроде нет…
– Так как же все-таки – женщина или нет? – засмеялась начштаба.
Он замялся, покашлял в кулак и, поколебавшись, сказал:
– Вот вы похожи, а тот – ну никак! И карта у него… у нее… с пометками.
Он замолчал, поведя глазами то вправо, то влево. Девушки, проходившие мимо, все как одна были в брюках и гимнастерках. С короткой стрижкой, в пилотках многие были похожи на парней.
– Ну, так что же вы хотите? – спросила Ракобольская.
– Разобраться бы надо… Может, и вправду – женщина…
– Пойдемте, – весело сверкнула глазами начштаба.
Спустя некоторое время она вернулась со своим заместителем Аней Елениной, освободив ее из «плена». Смеясь, Аня рассказывала, что ее приняли за шпиона. Высокая, худощавая, она была похожа на юношу. Энергичное лицо, короткая стрижка и в довершение всего – планшет с картой, который сразу вызвал подозрение.
Техник лейтенант Галя Пилипенко вспоминает:
«…Особенно запомнился Красный Бор. Отработав ночь, самолеты улетели на новое место. Часть людей осталась. В связи с быстрым наступлением за нами никак не могла приехать автомашина. Из оставшихся техников и вооруженцев образовалась „Блуждающая красноборская дивизия“, как шутили девчата, которая до новой точки добралась своим ходом.
Перебазируясь в направлении Могилева, мы оказались на передовой: окруженные фрицы решили перерезать шоссейную дорогу. Мы остановились в деревне Ясновке. Утро. Лес. Слышна близкая стрельба. Умывшись в реке, собрались завтракать. По телефону нам передали быть готовыми к отпору: в нашем направлении прорываются немцы. Повар из БАО в панике опрокинул весь завтрак на землю, пришлось подтянуть ремни и ждать вечера.
В такой горячий час, как на грех, разбили мою машину. Полк улетел, а я с шестью работниками ПАРМа (ремонтные мастерские) осталась ее восстанавливать. Ребята прозвали меня „техник-повар“, так как мне приходилось и работать, и варить обед. На третий день работы на дороге показалась колонна немцев с белой тряпкой на палке. Они были вооружены, а у нас всего одна винтовка на всех. Решили принять сдающихся. Это тоже выпало мне, старшей по званию.
Из предосторожности остановили группу метров за сто. Позвали одного, оказалось – переводчик. Приняли в плен недобитый штаб генерала Фалькнерса во главе с самим генералом. Я приказала им сложить оружие на земле. Немцы аккуратно положили все, что у них было из оружия. Я заметила, как генерал посмотрел на меня: лицо его перекосилось, а в глазах было выражение гнева и унижения. Пленных отвели на пункт сбора».
На волейбольной площадке шумно и весело.
– Жигули! Давай гаси! – кричат болельщики.
Женя Жигуленко – главная фигура на площадке. Высокая, сильная, она легко гасит мячи через сетку, будто гвозди вбивает.
Волейбол – наше очередное увлечение. Мы долго увлекались шахматами. На турнирах, которые мы устраивали, неизменно побеждала летчица Клава Серебрякова. Со временем увлечение шахматами прошло. Нет, мы продолжали играть, но это уже не было болезнью. Играли тихо, турниров не устраивали.
Новое увлечение охватило всех поголовно. Вышивание. Мы где-то доставали цветные нитки, делились ими, обменивались. Нитки присылали нам из дома в конвертах родные, знакомые. В ход пошли портянки, разные лоскутки. Рвали на куски рубашки – ничего не жалко! Вышивали лихорадочно, с нетерпением ждали, когда выдастся свободная минутка.
Некоторые умудрялись вышивать на аэродроме, под крылом самолета, в кабине. Даже в столовой после полетов можно было слышать:
– Оля, ты уже кончила петуха?
– Понимаешь, осталось вышить два пера в хвосте: синее и оранжевое. А ниток не хватает.
Оля вытаскивала из кармана комбинезона кусок материи и аккуратно его раскладывала:
– Вот смотри, если вместо синих взять зеленые…
И обе самым серьезным образом обсуждали петушиный хвост.
И вдруг все прошло. Перестали вышивать. Стали играть в волейбол. Всю осень, пока полк базировался в польском имении Рынек, шли ожесточенные бои. Мы недосыпали днем, вставали раньше времени и бежали на волейбольную площадку, чтобы успеть сразиться перед тем, как идти на полеты. Уставали до чертиков, но остановиться не могли…
– Валь, ты когда-нибудь прыгала с парашютом?
– Нет. А чего это ты вдруг?
– Не вдруг, а нам выдают парашюты. Будем их с собой в полет брать. Сиденья уже опустили.
– Вот еще не хватало! Таскаться с ними. И так после полетов еле ноги волочишь.
– Ну, это уже решено. И потом – почему ты против? Согласись, что многие девушки остались бы живы, если бы нам дали парашюты раньше…
– Вообще-то, конечно. Но может быть, мы сами виноваты, не просили.
– Да, наверное… Ну вот – тренировочные прыжки сегодня. После обеда.
– Так сразу?
– Ну да.
– Вот здорово! А я никогда-никогда не пробовала.
Парашюты нам выдали только за девять месяцев до конца войны, а более двух лет мы летали без них.
Конечно, они в какой-то степени обременяли нас. В долгие зимние ночи, когда темнеет в пятом часу, а рассветает только в девять, полетаешь двенадцать-четырнадцать часов подряд, а утром, забросив ногу за борт, приподнимешься и вываливаешься как мешок из кабины. А тут еще парашют с собой тащить…
И все же парашюты брали с собой не зря.
Вспоминает Руфина Гашева:
«Это было в Польше, за рекой Нарев. К тому времени мы с Лелей Санфировой сделали уже около восьмисот вылетов. На этот раз мы получили задание разбомбить немецкий штаб в одном из населенных пунктов.
…Подлетаем к цели. Отлично видно белое здание, сверху похожее на букву „Г“, где находится штаб.
– Давай заходи. Курс триста десять. Буду бомбить, – говорю я.
Леля ложится на заданный курс, и самолет идет по идеальной прямой. Прицеливаюсь. Самолет вздрогнул, освободившись от груза. Хорошо видно – бомбы попали в цель. И тут же – беспорядочный огонь с земли, но мы уходим бесшумно, со снижением. Я все оглядываюсь. Но что это Леля вдруг забеспокоилась?
– Руфа, ты посмотри, что у нас с мотором делается…
Вижу – пламя лижет капот двигателя и судорожно тянется к фюзеляжу. Отвалился патрубок. Вот-вот огонь охватит всю машину. Неотрывно смотрю на ярко-желтое с красными язычками пламя. Идем на малом газу, высота все теряется. Как же медленно тянется время! Чуть не на бреющем прошли линию фронта.
– Руфа, снимай парашют, прыгать уже невозможно. Как только сяду, сразу выскакивай – и подальше от самолета.
Быстро отстегиваю парашют.
– Сняла? А теперь ты поведи, я сниму.
Летим низко, продолжаем до боли в глазах смотреть на пламя. Показался наш аэродром. Даю красную ракету и заходим на посадку с прямой. Леля идет докладывать:
– Товарищ командир, задание выполнено. Бомбы легли в цель. Самолет неисправен. Разрешите лететь на вашем самолете?
– Хорошо, берите мой, – сказала Бершанская.
– Спасибо!
Леля ни словом не обмолвилась о том, что пришлось пережить за эти страшные сорок минут».
После этого случая прошло совсем немного времени, когда немцы снова подожгли их самолет. В ту ночь, 13 декабря, летчики полка бомбили станцию Насельск, севернее Варшавы…
Вспоминает Руфина Гашева:
«Мы с Лелей Санфировой, уже сделав два вылета, летели в третий. Это был мой 813-й вылет… Леля взяла курс домой, когда я вдруг увидела, что загорелось правое крыло. Несколько секунд летели молча. Огонь быстро расползался в стороны, приближаясь к кабине. Леля тянула время: хотела подлететь ближе к линии фронта. Но вот больше медлить нельзя, и я слышу ее голос: „Руфа, быстрей вылезай, прыгай!..“
Обеими ногами я встала на крыло, и меня сдуло струей воздуха. Падая, дернула за кольцо. Парашют почему-то не раскрылся, я камнем понеслась в черную пропасть. Ужас охватил меня. Собрав последние силы, я еще раз рванула трос. Меня сильно тряхнуло, и надо мной раскрылся белый купол. Приземлилась благополучно. Я высвободилась из парашюта и, отбежав в сторону, поползла. На земле стоял сильный грохот, – казалось, стреляли сразу со всех сторон…