Когда самолет уже установлен на краю деревянной площадки, вооруженцы на руках подносят «сотки». Подвесить стокилограммовую бомбу нелегко: две-три девушки на корточках, на коленях, поднимают «сотку», подводят ее к замку и подвешивают под крыло, закрепляя винтами. Бывают ночи, когда каждая из них поднимает в общей сложности больше двух тонн бомб.
До утра мы бомбим крепость. А утром, пошатываясь от усталости, плетемся с аэродрома. На шоссе нас ждет машина. Трудно, ох как трудно поднять ногу, чтобы влезть в нее…
Рассказывает Калерия Рыльская:
«Однажды полк получил задание бомбить дороги, по которым из Данцига отступал противник. Было облачно и туманно. Широкая Висла, вдоль которой пролегал наш маршрут, служила нам ориентиром. Да и сам город был виден издалека как тлеющий уголек. Дым над городом смешивался с низко нависшими тучами. Мы с Надей Студилиной летели, прижимаясь к нижней кромке облаков, как вдруг нас обстреляли. Вспыхнули и захлопали вокруг разрывы зенитных снарядов. Не раздумывая, мы нырнули в сырое холодное облако.
Несколько секунд слепого полета – и над нами раскрылось высокое небо во всей своей первозданной чистоте. Освещенные полной луной, внизу тихо колебались призрачные облака. Ах, как неуместны здесь наш самолет и бомбы, которые несет он под крыльями! Как надсадно гудит мотор, везя тяжелый смертоносный груз…
А над целью – столпотворение вавилонское. Девочки густо развесили САБы, и они заливают все вокруг своим мертвенным светом. На дороге горит машина, образовался затор, по которому мы бомбим. Освободившись от груза, наш самолет радостно, как живой, встряхнулся.
Мы были уже над своей территорией, когда вдруг стал сдавать мотор. Никакие „домашние“ средства не помогали, и мы, планируя на барахлящем моторе, со стесненным сердцем глядели на землю. Неожиданно мотор заработал без перебоев, наша машина полезла вверх, и перед самым носом мы увидели толстые, обросшие инеем провода электропередачи. Еле-еле перевалили через них.
Молча летели мы над темным лесом. Я старалась набрать побольше высоты…»
Мы бомбили порт Гдыню. Ночью полеты были прерваны: вдруг пошел снег. Сначала слабый – многие успели долететь до своего аэродрома. Потом повалил густой-густой. Четыре самолета не вернулись…
Снег идет уже много часов. Крупные хлопья падают на землю… Давно рассвело, а в небе все еще темно. Как будто рассвет только начинается. Если запрокинуть голову и смотреть вверх, то кажется, что ничего больше не существует на свете, только хлопья снега, несущиеся вниз. И – тишина. Та особенная зимняя тишина, какая бывает, когда неслышно падает снег. Когда нестерпимо хочется услышать, как он шумит…
Я жду, чтобы снег прекратился. Нужно лететь на поиски экипажей, которые ночью не вернулись. Жду терпеливо, погруженная в тишину. А он все падает, падает. Оседает на крыльях самолета, на брезентовых чехлах, которыми закрыты мотор и кабины. И нет ему конца. Как будто небо опрокинуло на землю весь свой снежный запас.
Иногда я подхожу к самолету и раздраженно смахиваю крагами слой снега с крыла. Но темная гладкая поверхность его сразу же светлеет, покрываясь сначала легким пушком прикоснувшихся первых снежинок, затем становится опять белой. Новый слой снега нарастает на крыле. Он такой нежный, пушистый, этот белый снег. Но я смотрю на него с ненавистью.
Раздражение быстро проходит, если постоять, глядя вверх на снежинки. Кружась в несложном танце, они несутся вниз легко и весело. Я смотрю на них, и тревожные мысли проходят на время.
Иры Себровой нет. И Клавы Серебряковой тоже. А прошло уже много времени. Где они?
Я мягко ступаю унтами по свежему снегу. Десять шагов в одну сторону, десять в другую. Иногда останавливаюсь, чтобы посмотреть вверх. И снова хожу. Где они? Может быть, сели в поле… А может быть… Нет, лучше смотреть на снег, запрокинув голову. Постепенно небо светлеет, – кажется, снег перестает…
Утром, когда снег наконец прекратился, несколько самолетов вылетели на поиски пропавших. Но сколько ни искали, внимательно просматривая землю в наиболее вероятных районах посадки, никого не нашли. А пропавшие самолеты сами вернулись. Все, кроме одного: летчик Клава Серебрякова и штурман Тоня Павлова потерпели аварию.
Девушек нашли местные жители под обломками самолета: при вынужденной посадке самолет задел за провода электропередачи. Сильно пострадала Клава – у нее было несколько переломов обеих ног. У Тони была сломана рука, и она скоро вернулась в полк. А Клава и после войны еще долго лечилась в московском госпитале. Кости срастались неправильно, их ломали и опять составляли…
О своем полете она вспоминала так: «На рассвете, когда горючее подходило к концу, попробовала посадить самолет. Видимость была очень плохая. Правда, на малой высоте темный лес все-таки просматривался. Несколько раз заходила на посадку вслепую. Каждый раз перед самолетом вырастало препятствие: столбы, деревья, постройки… На пятый раз, когда горючее кончилось, – заснеженные провода… Я долго лежала без сознания…»
Вспоминает штурман эскадрильи Татьяна Сумарокова:
«Летчик Клава Серебрякова и штурман Тоня Павлова летели к цели, прорываясь сквозь облачность и лучи прожекторов…
Утром 9 марта 1945 года на земле долго ждали их возвращения, но их все не было.
…На кровати у Клавы одиноко лежала мандолина. Хозяйка бережно возила ее с собой всю войну. Девушки с удовольствием слушали в свободные минуты Клавины импровизации. Она даже пыталась наигрывать отрывки из классических произведений. А если что-то не получалось, она упрямо твердила: «Все равно буду играть Чайковского!»
С таким же упрямством она играла в шахматы. «Наш Ботвинник опять гоняется за королевой», – шутили девушки. Шутили и понимали, что в полку нет шахматистки, равной Серебряковой.
И небрежно брошенная мандолина, и недоигранная шахматная партия Клавы как будто дожидались ее. Никто из подруг не решался сложить Клавину постель, никто не прикасался к ее вещам.
Клаву Серебрякову, начавшую боевую деятельность с Кавказа, успели полюбить все. Всегда веселая, она заражала своим смехом всех окружающих. Ее любили на земле, ее ценили в воздухе. С первых же боевых вылетов о ней стали говорить как о смелом, решительном летчике. У Клавы было уже 550 боевых вылетов…
Наконец из штаба армии сообщили, что обеих девушек живыми нашли на восточном берегу Вислы под обломками самолета…»
Вспоминает Раиса Аронова:
«В ночь с 4 на 5 мая полку было приказано бомбить скопление войск противника в районе Свинемюнде, на берегу Балтийского моря. Погода была неустойчивая, видимость плохая – „муть“, как говорили летчицы. До цели было добрых восемьдесят километров.
Пролетев несколько минут, я услышала подозрительный шум в моторе. Вскоре подбавился еще и скрежет.
– Что с мотором? – спросила мой штурман Полина Гельман.
– Я уже давно прислушиваюсь. Что-то случилось.
А до цели еще далеко… Куда деваться, если сейчас откажет мотор? Под крыльями бомбы. Ночь. Садиться с бомбами ночью вне аэродрома – почти самоубийство. Сбросить бомбы на территорию, занятую нашими войсками, – преступление. Решили возвратиться.
Разворачиваюсь, беру обратный курс. Мотор гремит, свистит, шипит… За эти долгие минуты, когда мы летели на тарахтящем, как разбитая телега, моторе, у нас прибавилось, наверное, седых волос. При подходе к аэродрому в моторе вдруг что-то хрустнуло, и он сразу умолк. Наступила тревожная тишина. Дотянем ли? Высота катастрофически падает: самолет тяжелый, с бомбами. Я включила огни АНО, штурман дала красную ракету: приближается опасность! Прямо с ходу идем на посадку… Только бы не плюхнуться перед аэродромом, где ямы и кустарники. Мобилизую все свое умение, „щупаю“ землю глазами и колесами… Наконец еле ощутимый толчок, и машина покатилась по посадочной полосе.
Как только самолет остановился, мы выскочили из кабин и подбежали к мотору. От пяти цилиндров осталось только три, из двух отверстий торчали поршни. Это был наш последний полет. А уже 8 мая мы узнали, что война окончена…»
За последнюю неделю наш Второй Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского продвинулся на сотни километров. Он наступал так стремительно, что немцы были застигнуты врасплох, уверенные в том, что река Одер – надежная преграда для советских войск.
Наш аэродром – зеленое поле на окраине городка Брунн, севернее Берлина. Но летаем мы с «подскока» – площадки, которая расположена значительно ближе к фронту.
Близится конец войны – противник всюду капитулирует. Летать почти некуда. Осталась только группировка в районе порта Свинемюнде, откуда немецкие войска спешно удирают пароходами через Балтийское море. Мы бомбим порт.
Ночи туманные, большая влажность, ведь море рядом. Свинемюнде – к северо-востоку от нашей точки. Так что в самом конце войны на наших компасах стоит не западный, а почти восточный курс.
…Взят Берлин. Это значит – конец войне. В это трудно поверить. Так долго, бесконечно долго она тянется.
На новом месте мы, как обычно, должны знакомиться с районом боевых действий. Задание – полет по треугольнику днем. И конечно, каждая старается отклониться от маршрута в сторону Берлина. Какой он, Берлин, столица поверженной Германии, «логово фашистского зверя», как его называют в газетах?
И вот нам открывается огромный серый полуразрушенный город. Он весь дымится, кое-где догорают пожары. Небо почти сплошь затянуто дымом, и солнце светит слабым желтоватым светом, как при солнечном затмении. В воздухе пахнет гарью.
Рейхстаг, Бранденбургские ворота… Еще раз – большой круг, и, выбравшись из дыма, летим домой, где ярко светит майское солнце…
Пришла Победа. В этот день мы надели платья. Правда, форменные, с погонами. И туфли. Не сапоги, а туфли, сшитые по заказу. Их привезли на машине. Полный кузов – выбирай! Настоящие туфли, коричневые, на среднем каблучке… Конечно, не ахти какие, но все же туфли. Ведь войне конец!